Рябушинский. Неизбежность краха. - 4. Сто лет одиночества
Рябушинский. Неизбежность краха. - 1. "Разговоры за чаем".
Рябушинский. Неизбежность краха. - 2. "Володя в Орду едет!"
Рябушинский. Неизбежность краха. - 3. "Богатство обязывает".
... С Третьяковыми мы были в дружбе, и когда наше банковское дело (Московский банк) стало расти, то само собой как-то вышло, что мы в союзе с Третьяковыми начали становиться как бы льняным банком, а затем, купив знаменитое архангельское дело Русановых, и лесным.
В это же приблизительно время (начало XX века) в Банковскую линию из Торговой, но сохраняя и последнюю, вступил Н.А. Второв, глава известной, после потрясений сильно окрепшей, Сибирской оптовой фирмы Второвых. Им был приобретен Московский Промышленный Банк (бывший Банкирский дом И.В. Юнкер и К° в Москве)... В финансовой группе Второва влиятельное положение занимал член коренной московской (серпуховской) купеческой семьи Н.Т. Каштанов, председатель Всероссийского о-ва суконных фабрикантов. Наш был «лесным и льняным» - их банк «шерстяным».
На этих двух примерах видно, что московское купечество, бывшее по традиции, главным образом, промышленным и торговым, стало усиленно вводить в свой оборот финансы и не по старому, а по новому образцу.
Денежно Москва была всегда могущественна, но как-то патриархальна. Дела вырастали органически, сами из себя. Не было «учредительства», как правило, и московские банки были банки учета коммерческих векселей и осторожных ссуд под бумаги, с одной стороны, открытия текущих счетов и вкладов, с другой.
Учетно-ссудные и депозитные банки английского типа. Предпринимательством они не занимались, не были «деловыми» банками (Ваnques d’Afaires)...
Московский промышленник сидел у себя в амбаре или на фабрике, как удельный князь в своем княжестве, фыркал на Петербург и обходился без него. Между тем петербургские банки все более и более связывались с денежно более могущественной, чем Россия, заграницей и, как ни странно, иногда через нее со своими собственными русскими правительственными кругами. Дальновидные провинциальные банкиры перебирались в Петербург (Каменка, Азовско-Донской Банк). Близкие отношения, установившиеся между многими столичными банками и чиновничьими кругами, чрезвычайно усилили значение первых. Петербург явно стал безусловным центром всей финансово-экономической жизни России, и банкир уже в конце XIX века стал преобладать над промышленником, и это преобладание в XX веке все увеличивалось.
Москва хозяйственно отходила все более и более на второй план. Мириться с этим мы не хотели, да и не могли, и вот почему приходилось, с одной стороны, устраивать наши банки по новому образцу, а с другой - скрепя сердце, переносить часть нашей деятельности в Петербург. Нельзя было сложа руки смотреть, как экономическое командование в России из рук деловых людей переходило в руки «дельцов». Иногда это были люди умные и талантливые, но чаще всего просто рвачи. Атмосфера в Петербурге уже перед войной 1914-1918 гг. и во время нее создалась такая, что обновление было необходимо. Иначе в России в деловой жизни с русским размахом завелось бы нечто такое, с чем дело Ставицкого в Париже (уточнить - Р.Б.) и другие западные мерзости показались бы нам детскими игрушками.
Это гниение только начиналось, а уже в течение года с небольшим, во время войны, перед революцией нам пришлось переменить два состава управления Петербургским отделением нашего банка. Переведенные в Петербург из строгой Москвы люди не выдерживали соблазна и становились растратчиками. Лишь третья смена из самых отборных людей удержалась и укрепилась.
Печально было также то, что многие из этих, на вид могущественных, финансовых машин Петербурга по существу были очень хрупки. Конечно, не будь революции, инфляции, обесценивания денег,- подъем цен на промышленные бумаги - все это после победы спасло бы означенные шаткие и очень больные организмы, но гниль и плесень остались бы.
Они могли бы заразить всю Россию, конечно, и Москву: от добрых деловых нравов не осталось бы и следа. (Россия уже была безнадёжно заражена - Р.Б.)
Революция смела все: и плохое, и хорошее. Уничтожено было под метлу московское купечество. Нам, его обломкам, конечно, особенно горько и больно, и жалко, но унывать не будем.
Пропали как деловые вожди Морозовы, Третьяковы, Бахрушины, Алексеевы, Сапожниковы и другие (я назвал наугад несколько имен) потомки русских мужиков. Ничего. Ведь и в нормальное время через 50-70 лет большинство из этих родов сошло бы со сцены, и возвысились бы другие. Говорю это не по статистике, а по опыту, до столетий доживают немногие, по тому, что видел и слышал за свою долгую жизнь. И вот это обстоятельство приводит меня к краеугольному вопросу русской хозяйственности, к вопросу о расслоении основного массива русского народа, его крестьянства.
Схематически часто в русской партийной науке изображалось следующее: жили-были какие-то средние мужички, в общем все равные. Вдруг начался вреднейший процесс - дифференциация. Одни стали богатеть, другие беднеть, но средний уровень благосостояния непременно понижался.
Вся эта тенденциозная псевдонаука гроша не стоит. Никогда не было равновесия, а всегда было движение - коловращение: богатые беднели, бедные богатели. Обстоятельства, конечно, играли большую роль, но не меньшую роль играла и личная годность. Если в богатой семье у хозяйственного, талантливого мужика дети были негодными, то после его смерти двор опускался; если в опустившемся дворе у ничтожного мужичонка рождался талантливый сын, то двор подымался. Исследование должно было бы вестись в таком детальном порядке и распространяться на 50-70 лет, а не на короткий срок, да еще при помощи каких-то средних цифр, неточных и почти всегда тенденциозных.
Мы, московское купечество, в сущности не что иное, как торговые мужики, высший слой русских хозяйственных мужиков.
Производить специально те детальные исследования, о которых я только что говорил, рассуждая о крестьянских дворах, нам было не нужно: у каждого из нас для заключения достаточно материала было в голове - и на основании семейных, и на основании деловых отношений.
Результат: средний период процветания рода 70, от силы 100 лет.
И вот, полагаю, можно сделать следующий вывод: большевики уничтожили все русское купечество, в том числе и московское, уничтожили также или загнали в тундры и за полярный круг хозяйственных мужиков нашего времени.
Нанесли они этим непоправимый вред русской хозяйственной стихии?
Нет, ибо они истребили лишь временный продукт, а не саму стихию, которая его вырабатывает. Действительно, ценные дети родятся часто (в дедов) и у дрянных отцов; не нужно также забывать, что для выдвижения нужны не только личная годность, но и счастье, выражаясь по-мирскому. В низах, нетронутых большевиками, осталось много ценных людей, которым «не везло». Вся эта стихия вырабатывает новый отбор.
Он, по русской привычке не спеша, не сразу, а постепенно, медленно, но основательно, иногда подсознательно, а кое-где и сознательно уже давно вместе с другими здоровыми русскими силами приступил к тягучей борьбе с большевистской нечистью.
Оспаривать этого нельзя, так как есть соответствующие факты, и, конечно, они далеко не исчерпывают всего происходящего. Это можно найти в самой советской прессе. Еще больше свидетельств нам дала война с Германией. Кое-что, несмотря на занавес, просачивается и сейчас.
Мы знаем: в конце концов русский мужичий и иной отбор с Божьей помощью сотрет в порошок сатанинскую прелесть".
Достаточно мужественно Рябушинский принимает крах столетнего родового дела, но у него и выбора нет, а в душе остаётся вера... в преприимчивого русского мужика. А каким иным иллюзиям он мог довериться? Русский мужик больше не поднимется и не большивики его уничтожили, и он сам даёт ответ на свои вопрос... Мир изменился. Изменилось понятие "дела"...
На этом пока остановимся.
...
Рябушинский. Неизбежность краха. - 2. "Володя в Орду едет!"
Рябушинский. Неизбежность краха. - 3. "Богатство обязывает".
... С Третьяковыми мы были в дружбе, и когда наше банковское дело (Московский банк) стало расти, то само собой как-то вышло, что мы в союзе с Третьяковыми начали становиться как бы льняным банком, а затем, купив знаменитое архангельское дело Русановых, и лесным.
В это же приблизительно время (начало XX века) в Банковскую линию из Торговой, но сохраняя и последнюю, вступил Н.А. Второв, глава известной, после потрясений сильно окрепшей, Сибирской оптовой фирмы Второвых. Им был приобретен Московский Промышленный Банк (бывший Банкирский дом И.В. Юнкер и К° в Москве)... В финансовой группе Второва влиятельное положение занимал член коренной московской (серпуховской) купеческой семьи Н.Т. Каштанов, председатель Всероссийского о-ва суконных фабрикантов. Наш был «лесным и льняным» - их банк «шерстяным».
На этих двух примерах видно, что московское купечество, бывшее по традиции, главным образом, промышленным и торговым, стало усиленно вводить в свой оборот финансы и не по старому, а по новому образцу.
Денежно Москва была всегда могущественна, но как-то патриархальна. Дела вырастали органически, сами из себя. Не было «учредительства», как правило, и московские банки были банки учета коммерческих векселей и осторожных ссуд под бумаги, с одной стороны, открытия текущих счетов и вкладов, с другой.
Учетно-ссудные и депозитные банки английского типа. Предпринимательством они не занимались, не были «деловыми» банками (Ваnques d’Afaires)...
Московский промышленник сидел у себя в амбаре или на фабрике, как удельный князь в своем княжестве, фыркал на Петербург и обходился без него. Между тем петербургские банки все более и более связывались с денежно более могущественной, чем Россия, заграницей и, как ни странно, иногда через нее со своими собственными русскими правительственными кругами. Дальновидные провинциальные банкиры перебирались в Петербург (Каменка, Азовско-Донской Банк). Близкие отношения, установившиеся между многими столичными банками и чиновничьими кругами, чрезвычайно усилили значение первых. Петербург явно стал безусловным центром всей финансово-экономической жизни России, и банкир уже в конце XIX века стал преобладать над промышленником, и это преобладание в XX веке все увеличивалось.
Москва хозяйственно отходила все более и более на второй план. Мириться с этим мы не хотели, да и не могли, и вот почему приходилось, с одной стороны, устраивать наши банки по новому образцу, а с другой - скрепя сердце, переносить часть нашей деятельности в Петербург. Нельзя было сложа руки смотреть, как экономическое командование в России из рук деловых людей переходило в руки «дельцов». Иногда это были люди умные и талантливые, но чаще всего просто рвачи. Атмосфера в Петербурге уже перед войной 1914-1918 гг. и во время нее создалась такая, что обновление было необходимо. Иначе в России в деловой жизни с русским размахом завелось бы нечто такое, с чем дело Ставицкого в Париже (уточнить - Р.Б.) и другие западные мерзости показались бы нам детскими игрушками.
Это гниение только начиналось, а уже в течение года с небольшим, во время войны, перед революцией нам пришлось переменить два состава управления Петербургским отделением нашего банка. Переведенные в Петербург из строгой Москвы люди не выдерживали соблазна и становились растратчиками. Лишь третья смена из самых отборных людей удержалась и укрепилась.
Печально было также то, что многие из этих, на вид могущественных, финансовых машин Петербурга по существу были очень хрупки. Конечно, не будь революции, инфляции, обесценивания денег,- подъем цен на промышленные бумаги - все это после победы спасло бы означенные шаткие и очень больные организмы, но гниль и плесень остались бы.
Они могли бы заразить всю Россию, конечно, и Москву: от добрых деловых нравов не осталось бы и следа. (Россия уже была безнадёжно заражена - Р.Б.)
Революция смела все: и плохое, и хорошее. Уничтожено было под метлу московское купечество. Нам, его обломкам, конечно, особенно горько и больно, и жалко, но унывать не будем.
Пропали как деловые вожди Морозовы, Третьяковы, Бахрушины, Алексеевы, Сапожниковы и другие (я назвал наугад несколько имен) потомки русских мужиков. Ничего. Ведь и в нормальное время через 50-70 лет большинство из этих родов сошло бы со сцены, и возвысились бы другие. Говорю это не по статистике, а по опыту, до столетий доживают немногие, по тому, что видел и слышал за свою долгую жизнь. И вот это обстоятельство приводит меня к краеугольному вопросу русской хозяйственности, к вопросу о расслоении основного массива русского народа, его крестьянства.
Схематически часто в русской партийной науке изображалось следующее: жили-были какие-то средние мужички, в общем все равные. Вдруг начался вреднейший процесс - дифференциация. Одни стали богатеть, другие беднеть, но средний уровень благосостояния непременно понижался.
Вся эта тенденциозная псевдонаука гроша не стоит. Никогда не было равновесия, а всегда было движение - коловращение: богатые беднели, бедные богатели. Обстоятельства, конечно, играли большую роль, но не меньшую роль играла и личная годность. Если в богатой семье у хозяйственного, талантливого мужика дети были негодными, то после его смерти двор опускался; если в опустившемся дворе у ничтожного мужичонка рождался талантливый сын, то двор подымался. Исследование должно было бы вестись в таком детальном порядке и распространяться на 50-70 лет, а не на короткий срок, да еще при помощи каких-то средних цифр, неточных и почти всегда тенденциозных.
Мы, московское купечество, в сущности не что иное, как торговые мужики, высший слой русских хозяйственных мужиков.
Производить специально те детальные исследования, о которых я только что говорил, рассуждая о крестьянских дворах, нам было не нужно: у каждого из нас для заключения достаточно материала было в голове - и на основании семейных, и на основании деловых отношений.
Результат: средний период процветания рода 70, от силы 100 лет.
И вот, полагаю, можно сделать следующий вывод: большевики уничтожили все русское купечество, в том числе и московское, уничтожили также или загнали в тундры и за полярный круг хозяйственных мужиков нашего времени.
Нанесли они этим непоправимый вред русской хозяйственной стихии?
Нет, ибо они истребили лишь временный продукт, а не саму стихию, которая его вырабатывает. Действительно, ценные дети родятся часто (в дедов) и у дрянных отцов; не нужно также забывать, что для выдвижения нужны не только личная годность, но и счастье, выражаясь по-мирскому. В низах, нетронутых большевиками, осталось много ценных людей, которым «не везло». Вся эта стихия вырабатывает новый отбор.
Он, по русской привычке не спеша, не сразу, а постепенно, медленно, но основательно, иногда подсознательно, а кое-где и сознательно уже давно вместе с другими здоровыми русскими силами приступил к тягучей борьбе с большевистской нечистью.
Оспаривать этого нельзя, так как есть соответствующие факты, и, конечно, они далеко не исчерпывают всего происходящего. Это можно найти в самой советской прессе. Еще больше свидетельств нам дала война с Германией. Кое-что, несмотря на занавес, просачивается и сейчас.
Мы знаем: в конце концов русский мужичий и иной отбор с Божьей помощью сотрет в порошок сатанинскую прелесть".
Достаточно мужественно Рябушинский принимает крах столетнего родового дела, но у него и выбора нет, а в душе остаётся вера... в преприимчивого русского мужика. А каким иным иллюзиям он мог довериться? Русский мужик больше не поднимется и не большивики его уничтожили, и он сам даёт ответ на свои вопрос... Мир изменился. Изменилось понятие "дела"...
На этом пока остановимся.
...