Клятва торлиннгара. Глава 3. Шилиниор (продолжение)
Оригинал взят у svetlana_jessy в Клятва торлиннгара. Глава 3. Шилиниор (продолжение)
Я знал, что не имею лекарского дара, поэтому не собирался мешать здешним лекарям выполнять свою работу. Но ко мне можно было обратиться за помощью, если нужен был совет о лечении простуды, обработке раны или пореза. Несколько раз меня даже беспокоили ночью, когда нужно было помочь сбить жар больному или перевязать поврежденную руку или ногу. Я старался не использовать травы, которых я не знал, и поэтому я собирал почти все растения сам, а закупал лишь то, в чем был уверен. Я беседовал с соседями, спрашивая их мнение о том, какие травы должны быть в продаже, разговаривал с лекарями. В итоге к следующей зиме моя лавка уже процветала. Я даже нанял в помощники племянника моей хозяйки - парнишка ничего не смыслил в травах, но неплохо считал и мог продать то, что заранее было подписано. Помимо собственно трав в виде всевозможных смесей, порошков, мазей и настоев, у меня можно было купить мед и варенье, чистую ткань на компрессы и повязки, лечебную соль и глину, несколько сортов мыла и много еще. Для детей я приносил из леса шишки и причудливо изогнутые корни, а затем раздавал их бесплатно вместе с мятными пастилками и леденцами.
Итак, как я уже сказал, лавка моя процветала, и я был горд тем, что сумел приспособиться к здешней жизни. Я вел себя, как местный житель, говорил, как они, и готов был считать себя одним их жителей Шилиниора. Но, тем не менее, соседи по-прежнему говорили обо мне, как о чужаке, который держит лавку с травами, и должно было бы пройти в несколько раз больше времени, чтобы я на самом деле стал для всех своим. Я исправно платил налоги, жертвовал деньги на новую крышу для церкви и никому не отказывал в помощи. Но в городе, где все вокруг могли похвастаться тем, что здесь же родились и жили их родители и родители родителей, тот, чьих дальних предков не могли назвать по именам, не мог считаться совсем своим.
Однако я не жаловался. По сравнению с той участью, на которую обрекли меня мои собственные соплеменники, моя нынешняя жизнь была почти сказкой. Конечно, у нее тоже были недостатки, но разве человек бывает полностью счастлив? Я был сыт, обут, одет, я мог позволить себе покупать некоторые приятные для жизни мелочи. Поверьте, это уже немало. И пусть в глубине души я все еще надеялся как-то использовать свои способности торлиннгара, внутренний голос подсказывал мне, что нельзя желать слишком многого. Тот, кто никогда не имел того, что имел я, не сможет меня понять. Представьте, что вам вдруг сказали не пользоваться одной рукой, одним глазом или одном ухом. Ведь можно прожить и без них, не так ли? Причем пользоваться ими вам запретили не в раннем детстве, а когда вы уже подросли и привыкли к тому, что они у вас есть.
Впрочем, нет, мое положение было еще хуже. Я не только не мог открыто пользоваться своими способностями, я не мог даже заикнуться о том, что они у меня есть. То, что вначале было лишь моей догадкой, спасло мне жизнь. Увы, в городе существовал строгий запрет на все, что можно было отнести к колдовству. И пусть мои способности не требовали ни заклинаний, ни составления каких-либо зелий, поскольку были лишь особенностью моего мозга, здешним жителям они наверняка показались бы чем-то противоестественным. Раз Великий дух не дал этой способности всем, значит, это что-то плохое или ненужное. Так говорили даже некоторые из моих соплеменников, а уж в Шилиниоре это считалось само собой разумеющимся. И если бы я захотел возразить им, говоря, что раз Великий дух дал мне эту способность, значит, это зачем-то нужно, меня бы никто не стал слушать, а возможно, и забросали бы камнями.
Но как бы я не пытался скрыть от остальных то, кем я являюсь, мой мозг продолжал действовать так, как действовал всегда. Я мог ночью лежать дома в постели и видеть тех, кто ходит вокруг моего дома. Несколько раз я «случайно» возвращался в лавку, потому что видел, что туда пришел кто-то, кому нужна помощь. Каждый раз мне приходилось придумывать повод для возвращения, ведь увидеть из окон дома двери лавки я никак не мог. Я говорил, что забыл травы, нужные мне самому, я якобы вспоминал о том, что мог не загасить свечи, или зачем-то приносил в лавку ведро воды или растопку для печи. Пока мне верили, но чем дольше я оставался в городе, тем больше было шансов, что кто-то сделает правильные выводы.
Все это время я продолжал искать ответы на свои вопросы, перечитывая старые хроники. Почему мои соплеменники так боялись нападения врагов, а здешние жители опасались колдовства? Может, этому были какие-то причины? Я искал реальных и мифических врагов, но прошлое было от меня закрыто. Никаких фактов, лишь намеки, да смутное ощущение неведомой опасности. Так бывает, когда вы вдруг просыпаетесь в холодном поту, а потом не можете вспомнить, что именно вас так напугало. Страшный сон, шум за окном, воспоминания? Я не знал ответа. Я жалел о том, что в детстве не перечитал все книги в библиотеке, так как мне казалось, что я что-то пропустил именно там, а теперь у меня не было возможности вернуться и проверить, так ли это.
В одной из старых сказок я наткнулся на упоминание о фейрах. Их называли «ужасом, пришедшим с небес», «демонами, вечными врагами Великого духа». Увы, как все подобные мифические создания, они были описаны настолько неправдоподобно, что трудно было поверить, что в историях о фейрах есть хотя бы крупица правды. Должен сказать, что я и сам в них не верил и упомянул здесь лишь затем, чтобы стало ясно, как мало информации у меня было, раз приходилось перечитывать даже детские сказки.
Иногда в город приходили торговые караваны. Они редко были большими - три, иногда четыре фургона, запряженные длиннорогими быками-джуни, главной тягловой силой, способной преодолевать долгие мили пути, в том числе и по бездорожью. Караваны сопровождала надежная охрана из пяти или даже шести воинов, вооруженных увесистыми шипастыми палицами, луками, а нередко и копьями. Я так и не смог понять, от кого они защищали торговцев, ведь все уверяли меня, что разбойников в этих местах давно не видели. К тому же редкий разбойник отважился бы напасть на нескольких торговцев, которые обычно и сами отличались большой физической силой. Я объяснял себе наличие охраны скорее традициями, нежели необходимостью, и те, кому я говорил об этом, лишь кивали в ответ на мои предположения.
Я любил беседовать с караванщиками. Они привозили не только товары, но и новости из дальних городов. Где еще услышишь о том, на ком собирается жениться правитель Тиласофа, каков урожай на фрукты в Темпалане, и что в моде у девушек из Лимакона. Это были хорошие новости, пользы от них чаще всего не было никакой, но всем хотелось узнать что-то еще, и торговцев заваливали вопросами обо всем, что только приходило в головы. Несколько раз кто-то упоминал и о синюхе, но пока речь шла о других городах, к этой информации мало прислушивались. Разве что старики, пожившие на свете немало и видевшие многое, после таких рассказов сплевывали себе под ноги, чтобы их миновали чужие беды. Но беды на то и беды, чтобы приходить, когда их никто не зовет и никто не ждет.
О первом заболевшем я услышал на рынке. Об этом шептались, стараясь не привлекать внимания. «А вы слышали? А вы знаете?» и потом тихо-тихо «шу-шу-шу…». Наверное, я бы и вовсе не узнал ни о чем, если бы не мой хороший слух и не мое умение слушать, делая вид, что занят чем-то иным.
- Башмачник Коротолир… Вчера увезли… Детей жалко, совсем одни остались, матери-то у них давно нет.
До меня долетали обрывки слов и фраз и лишь с превеликим трудом я смог догадаться, о чем идет речь. Потом о башмачнике забыли, к тому же жил он на другой улице, далеко от нас, так что все сплюнули под ноги и сделали вид, что это нас не касается. Чужая беда - не наша беда. Других заболевших не было, так что беспокоиться было незачем, башмачнику просто не повезло.
Кажется, шла моя третья зима в Шилиниоре. В этот день ко мне домой пришел местный священник, обеспокоенный тем, что я пропустил торжественный молебен в День мертвых.
- Вы человек в городе новый, порядков наших не знаете, - говорил он мне укоризненно, - И хотя вы всегда жертвуете на нужды церкви, все же в скорбные дни стоит не отделяться от жителей города и посетить службу. Великий дух сотворил наш мир и рассказал нам, как нужно жить. И его заветы нам стоит чтить - особенно это касается поминовения умерших.
Я прикрыл глаза и кончиком пальца дотронулся до лба, как здесь принято было делать при упоминании Великого духа. Я привык к иным способам поклонения, но предпочел не выказывать своих сомнений. Нет ничего бессмысленней спора о том, чья вера правильней и чьи молитвы сильнее. Глупее разве что раздавать советы о том, как надо жить - поскольку им все равно никто не следует.
В общем, я заверил священника, что лишь необходимость помочь заболевшему соседу заставила меня пропустить службу.
- Я задержался, накладывая шину, а потом не решился беспокоить молящихся и вваливаться в зал в середине службы. Разумеется, в следующий праздничный или скорбный день я сделаю все, чтобы быть рядом со всеми.
Священник принял мои извинения и рассказал, когда состоится следующая служба - это произойдет в конце осени. Мне пришлось еще раз клятвенно пообещать, что я непременно приду. Я и в самом деле собирался это сделать, хотя, как потом оказалось, сдержать свое обещание не смогу.
- Господин Мелсинигир! - услышал я голос своего помощника. - Вас там ищут, в лавке-то!
Я мысленно произнес нечто нелицеприятное в адрес парня, бросившего товар без присмотра, и, попрощавшись со священником, поспешил в лавку. Там меня и в самом деле ждали, причем покупателей было сразу несколько. Не объясняя причин, они покупали целые пучки разных трав, склянки с мазями, порошки и притирания. И лишь когда, увешанные связками дикого лука, венками из горлянки и хантеля, волоча кипу свертков, мои покупатели спускались по ступенькам, я услышал слово «синюха».
Потом поползли слухи. Каждый день я слышал о том, что заболел кто-то «там, на соседней улице», «во внешнем круге» - в общем, кто-то из тех, кого я лично не знал, и кого не знали мои собеседники. Это было страшно, но все-таки не совсем. А потом я увидел повозку. Я был молод, и мне редко приходилось сталкиваться с серьезными бедами, но в книгах я читал, как пожары порой приводили к гибели людей, наводнения сметали посевы и дома. Эпидемии уносили десятки, а порой и сотни жизней. В конце концов, мои собственные родители стали жертвами одной из них. Но ничто и никогда не пугало меня так, как эта повозка, запряженная старым угрюмым волом.
Это случилось на рассвете. Потом я узнал, что это всегда происходит именно на рассвете. Днем подобное зрелище может напугать людей и вызвать панику, а ночью никто не согласится ехать в лес, даже если за это хорошо платили. Итак, это случилось на рассвете. Пусть я и прожил в городе какой-то срок, но так и не смог избавиться от привычки вставать перед восходом солнца. Чтобы чем-то себя занять, я тратил это время, читая книги или поливая растения во дворе. В этот раз я зачем-то решил зайти в лавку и как раз отпирал калитку, чтобы выйти на улицу. И тут я увидел это - старый вол тянул самую уродливую повозку, которую я когда-либо видел. Она была сколочена из старых ящиков, каких-то обрезков досок и прочего мусора. Думаю, никто не хотел тратить на нее хорошие материалы, ведь в итоге повозку в любом случае предадут огню. Повозка была выкрашена синей краской, это был грязный, мерзкий цвет, совсем не похожий на цвет полночного неба или цветов вилисила. Возница, бородатый тип в островерхой шляпе и длинном плаще, шел рядом, даже не думая о том, чтобы присесть на краешек повозки. На пестром, набитом сеном, матрасе сидел человек в одном белье. Его волосы были всклокочены, а его руки посинели почти до локтей. Он безучастно смотрел куда-то в пространство, не делая попыток соскочить с повозки. «Почему они его раздели?» - думал я. Раз уж они собираются бросить человека в лесу, можно было хотя бы дать ему одеться. В такую погоду и здоровый человек вряд ли сможет выжить в лесу без одежды, что уж говорить о больном. Еще я думал о том, почему этот человек покорно последовал в повозку, а не попытался спрятаться или убежать. «Я бы на его месте…» - мелькнуло в голове, но я тут же сплюнул себе под ноги, отгоняя прочь даже саму мысль об этом.
Эта повозка была первой. За ней последовали другие, их было не то пять, не то семь. Не каждый день, но достаточно часто, чтобы страх прочно обосновался в сердце. И всякий раз, когда очередную жертву синюхи везли прочь из города, все, кто это видел, говорили про себя: «Хорошо, что это не я!». Не я, не мой друг, не мой сосед справа, не мой отец или мой сын - так думали все, и я не могу их за то осуждать. Кто-то, услышав мой рассказ, скажет, что пять или даже семь человек - не такое большое число, чтобы вызвать столь жуткое ощущение безнадежности. Наверное, они правы. Синюха, в отличие от многих других болезней, не сметала все на своем пути. Она не косила людей сотнями, но почему-то пугала гораздо сильнее. Не знаю, в чем тут дело. Может, в том, что нельзя было угадать, за кем приедет повозка в следующий раз. Синюха не подчинялась никаким правилам. Заболевшие люди никак не были связаны друг с другом. Они не жили вместе, не сидели за общим столом, они не принадлежали к одному слою общества. Болезнь нападала, не думая ни о возрасте, ни о заслугах того, кто становился ее жертвой. Один еще вчера мог быть хрупким и болезненным, а другой - физически крепким и здоровым, синюхе было все равно. «Ее приносит ветер», - сказал мне когда-то Велинилор, но если это и в самом деле был ветер, то дул он как-то странно: то несся по прямой вдоль улицы, то перепрыгивал через заборы, то резко сворачивал за угол.
Я копался в книгах, пытаясь узнать, нет ли какого лекарства от этой болезни. Я беседовал с лекарями, расспрашивая их о том же. Но никто не мог мне ничего сказать. Лекарства не было, так как никто не пытался лечить заболевших. Их просто увозили - и больше их никто не видел. Нет, возможно, умирали не все. Кто-то даже слышал о тех, кто возвращался, но все это было не здесь и не сейчас, и поэтому мало походило на правду. Так что лучше не думайте об этом и молитесь, чтобы болезнь прошла мимо. Или просто молитесь.
Это было время, когда мои дела шли особенно хорошо. Ибо пусть никто не знал, как избежать этой страшной болезни, но по городу из уст в уста передавались всевозможные рецепты, якобы действенные. «Если смешать одну унцию крови птицы, добавить пригоршню листьев тово…», «если каждый день натирать затылок мазью из корней лопуха…» - думаю, я слышал не меньше десятка подобных рецептов. И люди покупали травы, покупали мази, и громко ругались, если не находили в лавке какого-то компонента чудодейственной смеси. Я не мог с ними спорить, да это и не имело смысла. В подобных действиях нет логики, и если кому-то становилось спокойнее оттого, что он выпил десять капель какого-то настоя, пусть будет так.
Всю весну, все лето и часть осени я срезал, сушил и настаивал травы. Я уходил в лес до рассвета, чтобы не видеть, как еще одна повозка везет кого-то в сторону городских ворот. Я брался готовить смеси для тех, кто сам не умел этого делать. Я не обещал исцеления, поскольку не хотел врать, я лишь смешивал и настаивал те травы, которые мне называли. Количество монет у меня в сундуке заметно увеличилось, но я не испытывал радости по этому поводу.
Итак, стояла осень - время, когда я впервые вошел в Шилиниор. Я люблю это время года - время, когда природа готовится ко сну. В лесу многие деревья уже облетели, и лишь колючие ели, да не желающие желтеть монки продолжали делать вид, что продолжается лето. Я знал, что скоро придут снега, засыпая не успевшие осыпаться семена трав, сминая стебли, обрывая потемневшие головки цветов. Осень - это время тоски, время, когда приходит ветер.
В тот день я работал в лавке, фасуя травы по кулькам и пакетам и надписывая их, чтобы мой помощник мог продавать их, когда меня нет на месте. Я услышал звон колокольчика над дверью и шагнул из темноты кладовки в зал, щурясь от слишком яркого света. У меня болела голова, и, подходя к прилавку, я думал о том, что стоит намешать себе трав в чай. А еще стоит завтра надеть теплую рубаху, ведь я вполне мог себе позволить купить рубаху из мягкой шерсти, да и не одну.
Покупатель, пожилой пекарь Деламорон, попросил принести ему мазь от мозолей, и я вручил ему склянку, и принял от него две мелкие монеты. Странно, прошло уже столько лет, а я помню все, словно это было вчера. Потом я захотел проводить старика до двери и даже выйти с ним на улицу и перекинуться парой слов. Кажется, он спросил меня о том, какой будет зима в этом году, и я пустился в объяснения и не сразу заметил, как странно Деламорон смотрит на меня. Открыв рот и вытаращив глаза. А потом он вдруг выронил склянку с мазью и кинулся бежать со всех ног. Я на миг подумал, что в темноте надел рубашку наизнанку или забыл застегнуть несколько пуговиц, но нет, в таких случаях люди смущаются, не зная, как сказать человеку, что его одежда не в порядке, но не бегут в страхе. Я опустил глаза вниз - моя одежда была аккуратно застегнута, но мои руки… они были синими!
Что я чувствовал тогда? Вначале я просто не поверил своим глазам. Потом испугался и заметался по двору, не понимая, что делать. То есть я смог сообразить, что что-то нужно делать и притом срочно, но не понимал, что именно. Я зачем-то собрал осколки разбившейся банки с мазью и даже пару раз махнул метлой, сметая мелкие осколки в траву. Потом зачем-то вернулся в лавку и бросил в сумку несколько пакетиков с травами и какие-то баночки с мазями и настоями. Я уверен, что действовал бездумно, но потом засомневался, так ли это было на самом деле. Я накинул куртку и, заперев лавку, прошел к дому, все еще продолжая думать, что же мне делать. Сейчас я понимаю, что мне следовало упаковать свои вещи и покинуть город, не дожидаясь, пока меня увезет прочь синяя повозка. Но в тот момент я об это не думал. Возможно, я просто растерялся, или же болезнь уже поселилась во мне и затуманила мой разум. Все, на что хватило моих сил - это побросать в сумку каравай хлеба, мешок чищеных орехов и круг колбасы. Нет, я сделал кое-что еще, но понял я это уже потом, по прошествии некоторого времени. А потом я сел и стал ждать.
Я не знал, как это происходит, откуда узнают, кто заболел, кто и когда решает, что человека нужно увозить из города. Наверняка бывают ошибки. Это все так, и это все неважно. Когда пришел рассвет, я услышал стук копыт под окном. А потом раздался стук в дверь. Я знал, что так будет и заранее ее отпер. Я позволил им войти и вытащить меня из дома во двор. Я услышал женский крик - это хозяйка дома закричала, поняв, что случилось. Я зачем-то приложил палец к губам, показывая ей, что не стоит шуметь, было еще слишком рано, и люди в городе еще спали. А потом я почувствовал, как с меня сорвали куртку, бросив ее на землю. Моя сумка упала рядом - я успел пожалеть об этом, но даже не попытался спорить. Я как будто сам смотрел на себя со стороны - мысли были вязко-тягучие, нечеткие. Кажется, я сам забрался на повозку - возница делал все возможное, чтобы не прикасаться ко мне руками, пусть на них и были надеты перчатки. Повозка двинулась, и я вдруг подумал, что второй раз вынужден покидать город, в котором вроде бы нашел свое место.
Вол тащился медленно, то ли в силу возраста, то ли он и сам чувствовал, что происходит что-то плохое, в чем ему не хотелось принимать участия. Возница шагал рядом, почти не обращая на меня внимания. Теперь я уже понимаю, что для него я был почти покойником. Спустя два часа мы въехали в лес. Это был не тот лес, который мне был знаком - мы выехали через ворота с другой стороны города. Здесь было холодно и сыро, но я почти не мерз. Наверное, у меня был жар. Я был на удивление спокоен, совсем не так должен себя чувствовать человек, обреченный на смерть. Я должен был просить отвезти меня к врачу. Просить о помощи. Проклинать судьбу. Но я сидел безучастно, как будто все происходящее меня совершенно не касалось. Если я и воспринимал что-то, то это был запах травы и прелых листьев, крики птиц в кустарнике неподалеку. Я чувствовал, что восходит солнце, и вдруг отчетливо понял, что этот рассвет может стать последним рассветом в моей жизни.
Копыта вола слегка проваливались в землю. Я сидел и смотрел за тем, как повозка въезжает вглубь леса. Мне стало интересно, далеко ли меня увезут или бросят прямо тут. Возница хлестнул по спине вола, и тот замычал, недовольно встряхнув головой. Я видел, как с дерева сорвался лист и плавно скользнул вниз, под ноги животному.
- Ну, хватит, - сказал вдруг возница, останавливая повозку. - Сам слезешь или помочь?
Я тупо смотрел на него, почему-то говорить я не мог.
- Ну, дело твое.
Рукой в перчатке, он схватил меня за плечо и резко потянул куда-то вниз. Потом толкнул, и я полетел лицом в мерзлую осеннюю землю. Я знал, что где-то чуть дальше возница остановит повозку, выпряжет вола и чиркнет огнивом. Повозка вспыхнет, а человек и вол двинутся в обратный путь. Я же лежал на земле, обессиленный. Потом я все же смог перевернуться на спину. Теперь я лежал, глядя в небо. Это было последнее, что я запомнил.
Я знал, что не имею лекарского дара, поэтому не собирался мешать здешним лекарям выполнять свою работу. Но ко мне можно было обратиться за помощью, если нужен был совет о лечении простуды, обработке раны или пореза. Несколько раз меня даже беспокоили ночью, когда нужно было помочь сбить жар больному или перевязать поврежденную руку или ногу. Я старался не использовать травы, которых я не знал, и поэтому я собирал почти все растения сам, а закупал лишь то, в чем был уверен. Я беседовал с соседями, спрашивая их мнение о том, какие травы должны быть в продаже, разговаривал с лекарями. В итоге к следующей зиме моя лавка уже процветала. Я даже нанял в помощники племянника моей хозяйки - парнишка ничего не смыслил в травах, но неплохо считал и мог продать то, что заранее было подписано. Помимо собственно трав в виде всевозможных смесей, порошков, мазей и настоев, у меня можно было купить мед и варенье, чистую ткань на компрессы и повязки, лечебную соль и глину, несколько сортов мыла и много еще. Для детей я приносил из леса шишки и причудливо изогнутые корни, а затем раздавал их бесплатно вместе с мятными пастилками и леденцами.
Итак, как я уже сказал, лавка моя процветала, и я был горд тем, что сумел приспособиться к здешней жизни. Я вел себя, как местный житель, говорил, как они, и готов был считать себя одним их жителей Шилиниора. Но, тем не менее, соседи по-прежнему говорили обо мне, как о чужаке, который держит лавку с травами, и должно было бы пройти в несколько раз больше времени, чтобы я на самом деле стал для всех своим. Я исправно платил налоги, жертвовал деньги на новую крышу для церкви и никому не отказывал в помощи. Но в городе, где все вокруг могли похвастаться тем, что здесь же родились и жили их родители и родители родителей, тот, чьих дальних предков не могли назвать по именам, не мог считаться совсем своим.
Однако я не жаловался. По сравнению с той участью, на которую обрекли меня мои собственные соплеменники, моя нынешняя жизнь была почти сказкой. Конечно, у нее тоже были недостатки, но разве человек бывает полностью счастлив? Я был сыт, обут, одет, я мог позволить себе покупать некоторые приятные для жизни мелочи. Поверьте, это уже немало. И пусть в глубине души я все еще надеялся как-то использовать свои способности торлиннгара, внутренний голос подсказывал мне, что нельзя желать слишком многого. Тот, кто никогда не имел того, что имел я, не сможет меня понять. Представьте, что вам вдруг сказали не пользоваться одной рукой, одним глазом или одном ухом. Ведь можно прожить и без них, не так ли? Причем пользоваться ими вам запретили не в раннем детстве, а когда вы уже подросли и привыкли к тому, что они у вас есть.
Впрочем, нет, мое положение было еще хуже. Я не только не мог открыто пользоваться своими способностями, я не мог даже заикнуться о том, что они у меня есть. То, что вначале было лишь моей догадкой, спасло мне жизнь. Увы, в городе существовал строгий запрет на все, что можно было отнести к колдовству. И пусть мои способности не требовали ни заклинаний, ни составления каких-либо зелий, поскольку были лишь особенностью моего мозга, здешним жителям они наверняка показались бы чем-то противоестественным. Раз Великий дух не дал этой способности всем, значит, это что-то плохое или ненужное. Так говорили даже некоторые из моих соплеменников, а уж в Шилиниоре это считалось само собой разумеющимся. И если бы я захотел возразить им, говоря, что раз Великий дух дал мне эту способность, значит, это зачем-то нужно, меня бы никто не стал слушать, а возможно, и забросали бы камнями.
Но как бы я не пытался скрыть от остальных то, кем я являюсь, мой мозг продолжал действовать так, как действовал всегда. Я мог ночью лежать дома в постели и видеть тех, кто ходит вокруг моего дома. Несколько раз я «случайно» возвращался в лавку, потому что видел, что туда пришел кто-то, кому нужна помощь. Каждый раз мне приходилось придумывать повод для возвращения, ведь увидеть из окон дома двери лавки я никак не мог. Я говорил, что забыл травы, нужные мне самому, я якобы вспоминал о том, что мог не загасить свечи, или зачем-то приносил в лавку ведро воды или растопку для печи. Пока мне верили, но чем дольше я оставался в городе, тем больше было шансов, что кто-то сделает правильные выводы.
Все это время я продолжал искать ответы на свои вопросы, перечитывая старые хроники. Почему мои соплеменники так боялись нападения врагов, а здешние жители опасались колдовства? Может, этому были какие-то причины? Я искал реальных и мифических врагов, но прошлое было от меня закрыто. Никаких фактов, лишь намеки, да смутное ощущение неведомой опасности. Так бывает, когда вы вдруг просыпаетесь в холодном поту, а потом не можете вспомнить, что именно вас так напугало. Страшный сон, шум за окном, воспоминания? Я не знал ответа. Я жалел о том, что в детстве не перечитал все книги в библиотеке, так как мне казалось, что я что-то пропустил именно там, а теперь у меня не было возможности вернуться и проверить, так ли это.
В одной из старых сказок я наткнулся на упоминание о фейрах. Их называли «ужасом, пришедшим с небес», «демонами, вечными врагами Великого духа». Увы, как все подобные мифические создания, они были описаны настолько неправдоподобно, что трудно было поверить, что в историях о фейрах есть хотя бы крупица правды. Должен сказать, что я и сам в них не верил и упомянул здесь лишь затем, чтобы стало ясно, как мало информации у меня было, раз приходилось перечитывать даже детские сказки.
Иногда в город приходили торговые караваны. Они редко были большими - три, иногда четыре фургона, запряженные длиннорогими быками-джуни, главной тягловой силой, способной преодолевать долгие мили пути, в том числе и по бездорожью. Караваны сопровождала надежная охрана из пяти или даже шести воинов, вооруженных увесистыми шипастыми палицами, луками, а нередко и копьями. Я так и не смог понять, от кого они защищали торговцев, ведь все уверяли меня, что разбойников в этих местах давно не видели. К тому же редкий разбойник отважился бы напасть на нескольких торговцев, которые обычно и сами отличались большой физической силой. Я объяснял себе наличие охраны скорее традициями, нежели необходимостью, и те, кому я говорил об этом, лишь кивали в ответ на мои предположения.
Я любил беседовать с караванщиками. Они привозили не только товары, но и новости из дальних городов. Где еще услышишь о том, на ком собирается жениться правитель Тиласофа, каков урожай на фрукты в Темпалане, и что в моде у девушек из Лимакона. Это были хорошие новости, пользы от них чаще всего не было никакой, но всем хотелось узнать что-то еще, и торговцев заваливали вопросами обо всем, что только приходило в головы. Несколько раз кто-то упоминал и о синюхе, но пока речь шла о других городах, к этой информации мало прислушивались. Разве что старики, пожившие на свете немало и видевшие многое, после таких рассказов сплевывали себе под ноги, чтобы их миновали чужие беды. Но беды на то и беды, чтобы приходить, когда их никто не зовет и никто не ждет.
О первом заболевшем я услышал на рынке. Об этом шептались, стараясь не привлекать внимания. «А вы слышали? А вы знаете?» и потом тихо-тихо «шу-шу-шу…». Наверное, я бы и вовсе не узнал ни о чем, если бы не мой хороший слух и не мое умение слушать, делая вид, что занят чем-то иным.
- Башмачник Коротолир… Вчера увезли… Детей жалко, совсем одни остались, матери-то у них давно нет.
До меня долетали обрывки слов и фраз и лишь с превеликим трудом я смог догадаться, о чем идет речь. Потом о башмачнике забыли, к тому же жил он на другой улице, далеко от нас, так что все сплюнули под ноги и сделали вид, что это нас не касается. Чужая беда - не наша беда. Других заболевших не было, так что беспокоиться было незачем, башмачнику просто не повезло.
Кажется, шла моя третья зима в Шилиниоре. В этот день ко мне домой пришел местный священник, обеспокоенный тем, что я пропустил торжественный молебен в День мертвых.
- Вы человек в городе новый, порядков наших не знаете, - говорил он мне укоризненно, - И хотя вы всегда жертвуете на нужды церкви, все же в скорбные дни стоит не отделяться от жителей города и посетить службу. Великий дух сотворил наш мир и рассказал нам, как нужно жить. И его заветы нам стоит чтить - особенно это касается поминовения умерших.
Я прикрыл глаза и кончиком пальца дотронулся до лба, как здесь принято было делать при упоминании Великого духа. Я привык к иным способам поклонения, но предпочел не выказывать своих сомнений. Нет ничего бессмысленней спора о том, чья вера правильней и чьи молитвы сильнее. Глупее разве что раздавать советы о том, как надо жить - поскольку им все равно никто не следует.
В общем, я заверил священника, что лишь необходимость помочь заболевшему соседу заставила меня пропустить службу.
- Я задержался, накладывая шину, а потом не решился беспокоить молящихся и вваливаться в зал в середине службы. Разумеется, в следующий праздничный или скорбный день я сделаю все, чтобы быть рядом со всеми.
Священник принял мои извинения и рассказал, когда состоится следующая служба - это произойдет в конце осени. Мне пришлось еще раз клятвенно пообещать, что я непременно приду. Я и в самом деле собирался это сделать, хотя, как потом оказалось, сдержать свое обещание не смогу.
- Господин Мелсинигир! - услышал я голос своего помощника. - Вас там ищут, в лавке-то!
Я мысленно произнес нечто нелицеприятное в адрес парня, бросившего товар без присмотра, и, попрощавшись со священником, поспешил в лавку. Там меня и в самом деле ждали, причем покупателей было сразу несколько. Не объясняя причин, они покупали целые пучки разных трав, склянки с мазями, порошки и притирания. И лишь когда, увешанные связками дикого лука, венками из горлянки и хантеля, волоча кипу свертков, мои покупатели спускались по ступенькам, я услышал слово «синюха».
Потом поползли слухи. Каждый день я слышал о том, что заболел кто-то «там, на соседней улице», «во внешнем круге» - в общем, кто-то из тех, кого я лично не знал, и кого не знали мои собеседники. Это было страшно, но все-таки не совсем. А потом я увидел повозку. Я был молод, и мне редко приходилось сталкиваться с серьезными бедами, но в книгах я читал, как пожары порой приводили к гибели людей, наводнения сметали посевы и дома. Эпидемии уносили десятки, а порой и сотни жизней. В конце концов, мои собственные родители стали жертвами одной из них. Но ничто и никогда не пугало меня так, как эта повозка, запряженная старым угрюмым волом.
Это случилось на рассвете. Потом я узнал, что это всегда происходит именно на рассвете. Днем подобное зрелище может напугать людей и вызвать панику, а ночью никто не согласится ехать в лес, даже если за это хорошо платили. Итак, это случилось на рассвете. Пусть я и прожил в городе какой-то срок, но так и не смог избавиться от привычки вставать перед восходом солнца. Чтобы чем-то себя занять, я тратил это время, читая книги или поливая растения во дворе. В этот раз я зачем-то решил зайти в лавку и как раз отпирал калитку, чтобы выйти на улицу. И тут я увидел это - старый вол тянул самую уродливую повозку, которую я когда-либо видел. Она была сколочена из старых ящиков, каких-то обрезков досок и прочего мусора. Думаю, никто не хотел тратить на нее хорошие материалы, ведь в итоге повозку в любом случае предадут огню. Повозка была выкрашена синей краской, это был грязный, мерзкий цвет, совсем не похожий на цвет полночного неба или цветов вилисила. Возница, бородатый тип в островерхой шляпе и длинном плаще, шел рядом, даже не думая о том, чтобы присесть на краешек повозки. На пестром, набитом сеном, матрасе сидел человек в одном белье. Его волосы были всклокочены, а его руки посинели почти до локтей. Он безучастно смотрел куда-то в пространство, не делая попыток соскочить с повозки. «Почему они его раздели?» - думал я. Раз уж они собираются бросить человека в лесу, можно было хотя бы дать ему одеться. В такую погоду и здоровый человек вряд ли сможет выжить в лесу без одежды, что уж говорить о больном. Еще я думал о том, почему этот человек покорно последовал в повозку, а не попытался спрятаться или убежать. «Я бы на его месте…» - мелькнуло в голове, но я тут же сплюнул себе под ноги, отгоняя прочь даже саму мысль об этом.
Эта повозка была первой. За ней последовали другие, их было не то пять, не то семь. Не каждый день, но достаточно часто, чтобы страх прочно обосновался в сердце. И всякий раз, когда очередную жертву синюхи везли прочь из города, все, кто это видел, говорили про себя: «Хорошо, что это не я!». Не я, не мой друг, не мой сосед справа, не мой отец или мой сын - так думали все, и я не могу их за то осуждать. Кто-то, услышав мой рассказ, скажет, что пять или даже семь человек - не такое большое число, чтобы вызвать столь жуткое ощущение безнадежности. Наверное, они правы. Синюха, в отличие от многих других болезней, не сметала все на своем пути. Она не косила людей сотнями, но почему-то пугала гораздо сильнее. Не знаю, в чем тут дело. Может, в том, что нельзя было угадать, за кем приедет повозка в следующий раз. Синюха не подчинялась никаким правилам. Заболевшие люди никак не были связаны друг с другом. Они не жили вместе, не сидели за общим столом, они не принадлежали к одному слою общества. Болезнь нападала, не думая ни о возрасте, ни о заслугах того, кто становился ее жертвой. Один еще вчера мог быть хрупким и болезненным, а другой - физически крепким и здоровым, синюхе было все равно. «Ее приносит ветер», - сказал мне когда-то Велинилор, но если это и в самом деле был ветер, то дул он как-то странно: то несся по прямой вдоль улицы, то перепрыгивал через заборы, то резко сворачивал за угол.
Я копался в книгах, пытаясь узнать, нет ли какого лекарства от этой болезни. Я беседовал с лекарями, расспрашивая их о том же. Но никто не мог мне ничего сказать. Лекарства не было, так как никто не пытался лечить заболевших. Их просто увозили - и больше их никто не видел. Нет, возможно, умирали не все. Кто-то даже слышал о тех, кто возвращался, но все это было не здесь и не сейчас, и поэтому мало походило на правду. Так что лучше не думайте об этом и молитесь, чтобы болезнь прошла мимо. Или просто молитесь.
Это было время, когда мои дела шли особенно хорошо. Ибо пусть никто не знал, как избежать этой страшной болезни, но по городу из уст в уста передавались всевозможные рецепты, якобы действенные. «Если смешать одну унцию крови птицы, добавить пригоршню листьев тово…», «если каждый день натирать затылок мазью из корней лопуха…» - думаю, я слышал не меньше десятка подобных рецептов. И люди покупали травы, покупали мази, и громко ругались, если не находили в лавке какого-то компонента чудодейственной смеси. Я не мог с ними спорить, да это и не имело смысла. В подобных действиях нет логики, и если кому-то становилось спокойнее оттого, что он выпил десять капель какого-то настоя, пусть будет так.
Всю весну, все лето и часть осени я срезал, сушил и настаивал травы. Я уходил в лес до рассвета, чтобы не видеть, как еще одна повозка везет кого-то в сторону городских ворот. Я брался готовить смеси для тех, кто сам не умел этого делать. Я не обещал исцеления, поскольку не хотел врать, я лишь смешивал и настаивал те травы, которые мне называли. Количество монет у меня в сундуке заметно увеличилось, но я не испытывал радости по этому поводу.
Итак, стояла осень - время, когда я впервые вошел в Шилиниор. Я люблю это время года - время, когда природа готовится ко сну. В лесу многие деревья уже облетели, и лишь колючие ели, да не желающие желтеть монки продолжали делать вид, что продолжается лето. Я знал, что скоро придут снега, засыпая не успевшие осыпаться семена трав, сминая стебли, обрывая потемневшие головки цветов. Осень - это время тоски, время, когда приходит ветер.
В тот день я работал в лавке, фасуя травы по кулькам и пакетам и надписывая их, чтобы мой помощник мог продавать их, когда меня нет на месте. Я услышал звон колокольчика над дверью и шагнул из темноты кладовки в зал, щурясь от слишком яркого света. У меня болела голова, и, подходя к прилавку, я думал о том, что стоит намешать себе трав в чай. А еще стоит завтра надеть теплую рубаху, ведь я вполне мог себе позволить купить рубаху из мягкой шерсти, да и не одну.
Покупатель, пожилой пекарь Деламорон, попросил принести ему мазь от мозолей, и я вручил ему склянку, и принял от него две мелкие монеты. Странно, прошло уже столько лет, а я помню все, словно это было вчера. Потом я захотел проводить старика до двери и даже выйти с ним на улицу и перекинуться парой слов. Кажется, он спросил меня о том, какой будет зима в этом году, и я пустился в объяснения и не сразу заметил, как странно Деламорон смотрит на меня. Открыв рот и вытаращив глаза. А потом он вдруг выронил склянку с мазью и кинулся бежать со всех ног. Я на миг подумал, что в темноте надел рубашку наизнанку или забыл застегнуть несколько пуговиц, но нет, в таких случаях люди смущаются, не зная, как сказать человеку, что его одежда не в порядке, но не бегут в страхе. Я опустил глаза вниз - моя одежда была аккуратно застегнута, но мои руки… они были синими!
Что я чувствовал тогда? Вначале я просто не поверил своим глазам. Потом испугался и заметался по двору, не понимая, что делать. То есть я смог сообразить, что что-то нужно делать и притом срочно, но не понимал, что именно. Я зачем-то собрал осколки разбившейся банки с мазью и даже пару раз махнул метлой, сметая мелкие осколки в траву. Потом зачем-то вернулся в лавку и бросил в сумку несколько пакетиков с травами и какие-то баночки с мазями и настоями. Я уверен, что действовал бездумно, но потом засомневался, так ли это было на самом деле. Я накинул куртку и, заперев лавку, прошел к дому, все еще продолжая думать, что же мне делать. Сейчас я понимаю, что мне следовало упаковать свои вещи и покинуть город, не дожидаясь, пока меня увезет прочь синяя повозка. Но в тот момент я об это не думал. Возможно, я просто растерялся, или же болезнь уже поселилась во мне и затуманила мой разум. Все, на что хватило моих сил - это побросать в сумку каравай хлеба, мешок чищеных орехов и круг колбасы. Нет, я сделал кое-что еще, но понял я это уже потом, по прошествии некоторого времени. А потом я сел и стал ждать.
Я не знал, как это происходит, откуда узнают, кто заболел, кто и когда решает, что человека нужно увозить из города. Наверняка бывают ошибки. Это все так, и это все неважно. Когда пришел рассвет, я услышал стук копыт под окном. А потом раздался стук в дверь. Я знал, что так будет и заранее ее отпер. Я позволил им войти и вытащить меня из дома во двор. Я услышал женский крик - это хозяйка дома закричала, поняв, что случилось. Я зачем-то приложил палец к губам, показывая ей, что не стоит шуметь, было еще слишком рано, и люди в городе еще спали. А потом я почувствовал, как с меня сорвали куртку, бросив ее на землю. Моя сумка упала рядом - я успел пожалеть об этом, но даже не попытался спорить. Я как будто сам смотрел на себя со стороны - мысли были вязко-тягучие, нечеткие. Кажется, я сам забрался на повозку - возница делал все возможное, чтобы не прикасаться ко мне руками, пусть на них и были надеты перчатки. Повозка двинулась, и я вдруг подумал, что второй раз вынужден покидать город, в котором вроде бы нашел свое место.
Вол тащился медленно, то ли в силу возраста, то ли он и сам чувствовал, что происходит что-то плохое, в чем ему не хотелось принимать участия. Возница шагал рядом, почти не обращая на меня внимания. Теперь я уже понимаю, что для него я был почти покойником. Спустя два часа мы въехали в лес. Это был не тот лес, который мне был знаком - мы выехали через ворота с другой стороны города. Здесь было холодно и сыро, но я почти не мерз. Наверное, у меня был жар. Я был на удивление спокоен, совсем не так должен себя чувствовать человек, обреченный на смерть. Я должен был просить отвезти меня к врачу. Просить о помощи. Проклинать судьбу. Но я сидел безучастно, как будто все происходящее меня совершенно не касалось. Если я и воспринимал что-то, то это был запах травы и прелых листьев, крики птиц в кустарнике неподалеку. Я чувствовал, что восходит солнце, и вдруг отчетливо понял, что этот рассвет может стать последним рассветом в моей жизни.
Копыта вола слегка проваливались в землю. Я сидел и смотрел за тем, как повозка въезжает вглубь леса. Мне стало интересно, далеко ли меня увезут или бросят прямо тут. Возница хлестнул по спине вола, и тот замычал, недовольно встряхнув головой. Я видел, как с дерева сорвался лист и плавно скользнул вниз, под ноги животному.
- Ну, хватит, - сказал вдруг возница, останавливая повозку. - Сам слезешь или помочь?
Я тупо смотрел на него, почему-то говорить я не мог.
- Ну, дело твое.
Рукой в перчатке, он схватил меня за плечо и резко потянул куда-то вниз. Потом толкнул, и я полетел лицом в мерзлую осеннюю землю. Я знал, что где-то чуть дальше возница остановит повозку, выпряжет вола и чиркнет огнивом. Повозка вспыхнет, а человек и вол двинутся в обратный путь. Я же лежал на земле, обессиленный. Потом я все же смог перевернуться на спину. Теперь я лежал, глядя в небо. Это было последнее, что я запомнил.