Граф-правозащитник
Оригинал взят у sozecatel_51 в Граф-правозащитник
Часть 1.
«Вы жертвою пали в борьбе роковой...»
В числе бесчисленных адресатов и корреспондентов графа особо выделялась сердобольная петербургская фельдшерица уроженка села Тесь Енисейской губ Таисия Николаевна Ветвинова.
Первый раз она обратилась к графу в 1897 году в связи с арестом своей подруги Марии Федосеевны Ветровой, подозревавшейся в революционной деятельности. По словам графа, обратившегося тотчас же к своему приятелю известному диссиденту А.Ф. Кони, сия Ветрова была однажды в Ясной Поляне. Не исключено, что Толстой соврал: в конце концов неловко же просить уважаемого человека по ходатайству совершенно незнакомой графу курсистки, каковой числилась в 1897 году фельдшерица Ветвинова. Отдадим, однако, должное «всемирной отзывчивости» яснополянского барина.
История с Ветровой, вошедшая в историю Русской смуты жутка и нелепа одновременно. Она воспитывалась в сиротском доме на Черниговщине, но закончила гимназию - ее взял под опеку церковный приход. После окончания гимназии она работала учительницей, а в 1894 году поступила на Высшие женские курсы в Петербурге и тут же включилась в борьбу за народное дело, став членом «Группы народовольцев». В декабре 1896 года она была арестована в связи с провалом подпольной типографии была помещена в Дом предварительного заключения, а затем по невыясненной причине (скорее всего, из соображений оперативного характера) была заключена в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где совершила акт самосожжения.
Вполне вероятно, что уход Маши Ветровой в революцию был таков: приехавшая из Чернигова молодая девушка поступила на курсы, познакомилась и подружилась со сверстницами, попросившими ее оказать им маленькую услугу, например, «передать» что-нибудь. Этим «что-нибудь» оказывается для начала запрещенная литература. Отказывать подругам - неловко. Далее все просто: ненавязчивая агитация за самоваром в кругу новых друзей. Отказть им становится уже невозможно да порой и боязно: случаи с «отказниками» происходили всякие. Вот тебе и готовый борец за народное счастье.
Уже после случившейся трагедии Толстой получил письмо от Таисии Николаевны Ветвиновой, слушательницы петербургских фельдшерских курсов: «Лев Николаевич, я бы не стала беспокоить Вас, если бы самый факт, который меня заставил это сделать, не говорил за себя. Вы знаете, что ежегодно в марте несколько человек молодежи пополняют нашу тюрьму.
Вот так и в этот год: врываются в комнату одной молоденькой курсистки в три часа ночи и даже не женщины, а прямо сыщики; несмотря на просьбы девушки дать ей одеться, грубо обшаривают, потом бросают платье со словами: “на, одевайся”. Девушка была больна, накануне был доктор и в этот день пришел также. Его задержали, но, осмотрев, отпустили. Он сказал им: «Температура 39°, и может быть чахотка». Бред начинался вечером, и вот теперь она в тюрьме. Еще на свободе начинались у нее галлюцинации, она боялась оставаться одна. Вы можете себе представить, что̀ теперь с ней. Судьба Ветровой и Костромина грозит ей, если не позаботятся окружающие. Мать ее в Сибири за 8000 тысяч верст, влиятельных знакомых нет, и вот я решила попросить Вас написать мне, к кому здесь обратиться из людей, имеющих власть, так как много было примеров, что людей и более замешанных освобождали. Желательно, чтобы ее отпустили на поруки, а в крайнем случае перевели бы в больницу [...] Убедительно прошу ответить мне на письмо, так как для меня теперь дорога каждая минута, потому что здоровье ее настолько плохо, что, опоздав с помощью, мы не спасем быть может ее и от самой смерти».
Об упомянутом в письме С. Костромине повествовал и «тот самый» В.Г. Чертков. писавший уже о другой жертве царского режима С.С. Костромине: «Сергей Семенович Костромин (1864-1897), инженер-механик, за работу в Вольно-экономическом обществе 12 марта 1897 г. был арестован в Петербурге и посажен в тюрьму, в одиночную камеру. До 6 апреля допросов в жандармском управлении не было, и Костромин в нервном припадке осколком чайного блюдца разрезал себе артерии и умер от потери крови. О сем очередном злодеянии царизма оповестил читающую публику сборник «Свободное слово» В. Черткова (I, изд. Владимира Черткова, Purleigh, 1898, стр. 168-173).
Скажем прямо: небезызвестные в советские времена диссидентские «возмутительные листки» «Хроника текущих событий» и в подметки не годилось чертковскому изданию, хотя бы в плане подачи материала и «подготовки быка», т.е. читателя к соответствующему восприятию действительности.
Из напечатанного в Лондоне бывшим кавалергардом вытекало, что царские держиморды бесцеремонно хватают инженера Костроминым, вся вина которого заключается в том, что он легально работал в легальном обществе. Несчастного инженера подвергают аресту, после чего он накладывает на себя руки. После ознакомления с таким сообщением непредвзятому читателю сочинений г-на Черткова было, чему возмутиться вдвойне и выкрикнуть: «Проклятая Россия!»
(Любопытная деталь: разумеется, крепость не санаторий, однако кушают чай в ней подследственные (вину их еще должен установить суд) если и не из кузнецовского фарфора, то, во всяком случае, и не из жестяных кружек).
Итак, страдавшая галлюцинациями М. Ветрова обливает себя керосином лампы, поджигает себя и через три дни умирает от ожогов. Администрация тюрьмы во избежание излишнего шума предпочитает скрыть факт самоубийства. Однако этим ситуация лишь усугубляется: в начале марта были выпущены прокламации о смерти Ветровой и 4 марта на Казанской площади в Петербурге начинается демонстрация учащейся молодежи.
Встает вопрос об отпевании М. Ветровой в Казанском соборе. Самоубийц, как известно, не отпевают: допустить такого православное государство никак не может. Но демонстранты о самоубийстве ничего не знают, а если бы узнали, то это подлило бы масла в огонь. В итоге демон-странтов оцепила полиция: переписала участников и отпустила их с Богом на все четыре стороны. Между прочим, среди задержанных оказалось и несколько профессоров, а также ряд слушателей духовной академии.
Граф начинает «бомбить» своего приятеля А.Ф. Кони, оправдавшего в свое время террористку Засулич, стрелявшую по одной лишь ей известным мотивам (да и то не факт!) в градоначальника Петербурга Ф. Трепова. В письме графа сквозит безусловная презумпция виновности власти: «Неужели нет возможности узнать положительно причину самоубийства, то, что происходило с ней на допросе, и успокоить страшно возбужденное общественное мнение, успокоить такой мерой правительства, кот[орая] показала бы, что то, что случилось, было исключением, виною частных лиц, а не общих распоряжений и что то же самое не угрожает, при том молчаливом хватании и засаживании, кот[ороe] практикуется, всем нашим близким.
Вы спросите: чего же я хочу от вас? Во-первых, если возможно, описание того, что достоверно известно об этом дело, и во-вторых, совета, что делать, что[бы] противодействовать этим ужасным злодействам, совершаемым во имя государственной пользы. Любящий вас Лев Толстой».
Непонятно, правда, зачем было графу знать, как в действительности обстояло дело, если власть в любом случае осталась бы в его глазах виновата? К тому же и об обстоятельствах ареста Ветровой ему стало известно лишь из письма Ветвиновой. К тому же он был извещен о том, что девушка страдала галлюцинациями и боязнью оставаться в одиночестве, т.е. с психикой у нее еще до ее ареста творилось что-то неладное. (Можно допустить, что обливая себя керосином и поджигая его, она защищалась от наседавших на нее омерзительных существ, мучивших въяве того же философа и поэта Вл. Соловьева. Тот, правда, пытался отбиваться от них с помощью скипидара).
Что ответил Кони графу, неизвестно, но Толстой далее вопросом этим озадачиваться не стал. Несчастная же Мария Ветрова пополнила пантеон павших жертвою в борьбе роковой. О ней и по сию пору пишут в энциклопедиях и специальной литературе.
Что же до умученного царским режимом инженера Костромина, не выдержавшего издевательств на предварительном следствии, то иной скептик может привести в пример шлиссельбуржцев Н. Морозова (прожил 92 года, умер в 1946 году), В. Фигнер (прожила 90 лет, умерла в 1942 году) и даже «подкачавшего» по сравнению сними Г. Лопатина, одолевшего 73 года и умершего на заре новой эры в 1918 году.
Чуть менее известно имя И.П. Ювачева («Миролюбова»), готовившего теракт против Александра III. Тот прожил «всего» 80 лет и умер в Ленинграде в 1940 году от заражения крови. Шлиссельбург пошел на пользу его душе. Иван Павлович стал глубоко православным человеком. В настоящее время он более известен в качестве отца известного озорника Даниила Хармса. И.П. Ювачев-Миролюбов неоднократно бывал в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Виделся граф и с Н. Морозовым, явно ему понравившимся.
Часть 1.
«Вы жертвою пали в борьбе роковой...»
В числе бесчисленных адресатов и корреспондентов графа особо выделялась сердобольная петербургская фельдшерица уроженка села Тесь Енисейской губ Таисия Николаевна Ветвинова.
Первый раз она обратилась к графу в 1897 году в связи с арестом своей подруги Марии Федосеевны Ветровой, подозревавшейся в революционной деятельности. По словам графа, обратившегося тотчас же к своему приятелю известному диссиденту А.Ф. Кони, сия Ветрова была однажды в Ясной Поляне. Не исключено, что Толстой соврал: в конце концов неловко же просить уважаемого человека по ходатайству совершенно незнакомой графу курсистки, каковой числилась в 1897 году фельдшерица Ветвинова. Отдадим, однако, должное «всемирной отзывчивости» яснополянского барина.
История с Ветровой, вошедшая в историю Русской смуты жутка и нелепа одновременно. Она воспитывалась в сиротском доме на Черниговщине, но закончила гимназию - ее взял под опеку церковный приход. После окончания гимназии она работала учительницей, а в 1894 году поступила на Высшие женские курсы в Петербурге и тут же включилась в борьбу за народное дело, став членом «Группы народовольцев». В декабре 1896 года она была арестована в связи с провалом подпольной типографии была помещена в Дом предварительного заключения, а затем по невыясненной причине (скорее всего, из соображений оперативного характера) была заключена в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где совершила акт самосожжения.
Вполне вероятно, что уход Маши Ветровой в революцию был таков: приехавшая из Чернигова молодая девушка поступила на курсы, познакомилась и подружилась со сверстницами, попросившими ее оказать им маленькую услугу, например, «передать» что-нибудь. Этим «что-нибудь» оказывается для начала запрещенная литература. Отказывать подругам - неловко. Далее все просто: ненавязчивая агитация за самоваром в кругу новых друзей. Отказть им становится уже невозможно да порой и боязно: случаи с «отказниками» происходили всякие. Вот тебе и готовый борец за народное счастье.
Уже после случившейся трагедии Толстой получил письмо от Таисии Николаевны Ветвиновой, слушательницы петербургских фельдшерских курсов: «Лев Николаевич, я бы не стала беспокоить Вас, если бы самый факт, который меня заставил это сделать, не говорил за себя. Вы знаете, что ежегодно в марте несколько человек молодежи пополняют нашу тюрьму.
Вот так и в этот год: врываются в комнату одной молоденькой курсистки в три часа ночи и даже не женщины, а прямо сыщики; несмотря на просьбы девушки дать ей одеться, грубо обшаривают, потом бросают платье со словами: “на, одевайся”. Девушка была больна, накануне был доктор и в этот день пришел также. Его задержали, но, осмотрев, отпустили. Он сказал им: «Температура 39°, и может быть чахотка». Бред начинался вечером, и вот теперь она в тюрьме. Еще на свободе начинались у нее галлюцинации, она боялась оставаться одна. Вы можете себе представить, что̀ теперь с ней. Судьба Ветровой и Костромина грозит ей, если не позаботятся окружающие. Мать ее в Сибири за 8000 тысяч верст, влиятельных знакомых нет, и вот я решила попросить Вас написать мне, к кому здесь обратиться из людей, имеющих власть, так как много было примеров, что людей и более замешанных освобождали. Желательно, чтобы ее отпустили на поруки, а в крайнем случае перевели бы в больницу [...] Убедительно прошу ответить мне на письмо, так как для меня теперь дорога каждая минута, потому что здоровье ее настолько плохо, что, опоздав с помощью, мы не спасем быть может ее и от самой смерти».
Об упомянутом в письме С. Костромине повествовал и «тот самый» В.Г. Чертков. писавший уже о другой жертве царского режима С.С. Костромине: «Сергей Семенович Костромин (1864-1897), инженер-механик, за работу в Вольно-экономическом обществе 12 марта 1897 г. был арестован в Петербурге и посажен в тюрьму, в одиночную камеру. До 6 апреля допросов в жандармском управлении не было, и Костромин в нервном припадке осколком чайного блюдца разрезал себе артерии и умер от потери крови. О сем очередном злодеянии царизма оповестил читающую публику сборник «Свободное слово» В. Черткова (I, изд. Владимира Черткова, Purleigh, 1898, стр. 168-173).
Скажем прямо: небезызвестные в советские времена диссидентские «возмутительные листки» «Хроника текущих событий» и в подметки не годилось чертковскому изданию, хотя бы в плане подачи материала и «подготовки быка», т.е. читателя к соответствующему восприятию действительности.
Из напечатанного в Лондоне бывшим кавалергардом вытекало, что царские держиморды бесцеремонно хватают инженера Костроминым, вся вина которого заключается в том, что он легально работал в легальном обществе. Несчастного инженера подвергают аресту, после чего он накладывает на себя руки. После ознакомления с таким сообщением непредвзятому читателю сочинений г-на Черткова было, чему возмутиться вдвойне и выкрикнуть: «Проклятая Россия!»
(Любопытная деталь: разумеется, крепость не санаторий, однако кушают чай в ней подследственные (вину их еще должен установить суд) если и не из кузнецовского фарфора, то, во всяком случае, и не из жестяных кружек).
Итак, страдавшая галлюцинациями М. Ветрова обливает себя керосином лампы, поджигает себя и через три дни умирает от ожогов. Администрация тюрьмы во избежание излишнего шума предпочитает скрыть факт самоубийства. Однако этим ситуация лишь усугубляется: в начале марта были выпущены прокламации о смерти Ветровой и 4 марта на Казанской площади в Петербурге начинается демонстрация учащейся молодежи.
Встает вопрос об отпевании М. Ветровой в Казанском соборе. Самоубийц, как известно, не отпевают: допустить такого православное государство никак не может. Но демонстранты о самоубийстве ничего не знают, а если бы узнали, то это подлило бы масла в огонь. В итоге демон-странтов оцепила полиция: переписала участников и отпустила их с Богом на все четыре стороны. Между прочим, среди задержанных оказалось и несколько профессоров, а также ряд слушателей духовной академии.
Граф начинает «бомбить» своего приятеля А.Ф. Кони, оправдавшего в свое время террористку Засулич, стрелявшую по одной лишь ей известным мотивам (да и то не факт!) в градоначальника Петербурга Ф. Трепова. В письме графа сквозит безусловная презумпция виновности власти: «Неужели нет возможности узнать положительно причину самоубийства, то, что происходило с ней на допросе, и успокоить страшно возбужденное общественное мнение, успокоить такой мерой правительства, кот[орая] показала бы, что то, что случилось, было исключением, виною частных лиц, а не общих распоряжений и что то же самое не угрожает, при том молчаливом хватании и засаживании, кот[ороe] практикуется, всем нашим близким.
Вы спросите: чего же я хочу от вас? Во-первых, если возможно, описание того, что достоверно известно об этом дело, и во-вторых, совета, что делать, что[бы] противодействовать этим ужасным злодействам, совершаемым во имя государственной пользы. Любящий вас Лев Толстой».
Непонятно, правда, зачем было графу знать, как в действительности обстояло дело, если власть в любом случае осталась бы в его глазах виновата? К тому же и об обстоятельствах ареста Ветровой ему стало известно лишь из письма Ветвиновой. К тому же он был извещен о том, что девушка страдала галлюцинациями и боязнью оставаться в одиночестве, т.е. с психикой у нее еще до ее ареста творилось что-то неладное. (Можно допустить, что обливая себя керосином и поджигая его, она защищалась от наседавших на нее омерзительных существ, мучивших въяве того же философа и поэта Вл. Соловьева. Тот, правда, пытался отбиваться от них с помощью скипидара).
Что ответил Кони графу, неизвестно, но Толстой далее вопросом этим озадачиваться не стал. Несчастная же Мария Ветрова пополнила пантеон павших жертвою в борьбе роковой. О ней и по сию пору пишут в энциклопедиях и специальной литературе.
Что же до умученного царским режимом инженера Костромина, не выдержавшего издевательств на предварительном следствии, то иной скептик может привести в пример шлиссельбуржцев Н. Морозова (прожил 92 года, умер в 1946 году), В. Фигнер (прожила 90 лет, умерла в 1942 году) и даже «подкачавшего» по сравнению сними Г. Лопатина, одолевшего 73 года и умершего на заре новой эры в 1918 году.
Чуть менее известно имя И.П. Ювачева («Миролюбова»), готовившего теракт против Александра III. Тот прожил «всего» 80 лет и умер в Ленинграде в 1940 году от заражения крови. Шлиссельбург пошел на пользу его душе. Иван Павлович стал глубоко православным человеком. В настоящее время он более известен в качестве отца известного озорника Даниила Хармса. И.П. Ювачев-Миролюбов неоднократно бывал в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Виделся граф и с Н. Морозовым, явно ему понравившимся.