Жизненная мозаика - 4. - (клочок 1686)
(Продолжение)
Журналу либерала Новикова что называется на роду было написано вступить в полемическую борьбу с Екатериной II. Первоначально литературную, но почти сразу откровенно политическую. Чтобы убедиться в принципиальной разнице противоборствующих сторон, далеко ходить не надо. В качестве примера можно привести ответ императрицы на заметку в «Трутне» от 9 мая 1769 года за подписью «Правдулюбов». Уже 29 мая «Всякая всячина» печатает ответ отнюдь не «улыбательного» характера. Я счёл необходимым его здесь процитировать, а не пересказать, так как реальная речь, какой она была более двухсот лет назад - прямо-таки своеобразный раритет:
«На ругательства, напечатанные в «Трутне» под пятым отделением, мы ответствовать не хотим, уничтожая оные; а только наскоро дадим приметить, что господин Правдулюбов нас называет криводушниками и потаччиками пороков для того, что мы сказали, что имеем человеколюбие и снисхождение ко человеческим слабостям и что есть разница между пороками и слабостьми. Господин Правдулюбов не догадался, что, исключая снисхождение, он истребляет милосердие. Но добросердечие его не понимает, чтобы где ни на есть быть могло снисхождение; а может статься, что и ум его не достигает до подобного нравоучения. Думать надобно, что ему бы хотелось за всё да про всё кнутом сечь. Как бы то ни было, отдавая его публике на суд, мы советуем ему лечиться, дабы чёрные пары и желчь не оказывалися даже и на бумаге, до коей он дотрогивается. Нам его меланхолия не досадна; но ему несносно и то, что мы лучше любим смеяться, нежели плакать. Если б он писал трагедии, то бы ему нужно было в людях слезливое расположение; но когда его трагедии ещё света не узрели, то какая ему нужда заставляти плакать людей или гневаться на зубоскалов».
Резкие нападки на Фонвизина за его дерзкие «Вопросы» свидетельствовали о том, что, по мнению Екатерины II, литература должна была защищать незыблемость монархии без права выступать с критикой её основ. Сатира тем самым объявлялась противозаконной.
Ещё совсем недавно по меркам истории, в советскую пору, каждый, кто в годы самодержавия в той или иной формы выступал против царской власти как таковой, признавался великой личностью.
Поэтому мы знаем славное имя яркого публициста и просветителя XVIII века Новикова.
Мы превозносили, ведь они приближали революцию, молодых благородных дворян, офицеров, которые, сделав глоток европейского воздуха свободы и будучи патриотами, захотели изменить несправедливое положение вещей в России, посредством вооружённого восстания. Гордились славной плеядой декабристов и их жён, которых Некрасов воспел в поэме «Русские женщины. Княгиня Трубецкая. Княгиня М. Н. Волконская».
На школьных уроках мы усваивали, что Радищев, взглянув окрест себя, отчего душа его страданиями человечества уязвлена стала, бросил вызов деспотическому русскому самодержавию. Мы понимали: пока существовало крепостное право, автоматически в царе, его окружении и дворянах в целом следует видеть злодеев-крепостников, деспотов, угнетающих простой народ. На них как бы не распространялась презумция невиновности. Мы возвеличивали романтику революционной борьбы.
Так было позже, а тогда, в царские времена, в Указе от 4 сентября 1790 года Радищева признали виновным в преступлении присяги и должности подданного. Преступлением признавалось издание книги, «наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской».
Виновный был приговорён к смертной казни. Но «по милосердию и для всеобщей радости» смертная казнь заменена ссылкой в Сибирь. На приказе о высылке автограф императрицы:
«Едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной».
Ну что ж, нечто похожее она писала своим зарубежным корреспондентам о крестьянской жизни, например, Вольтеру в 1769 году:
«… В России нет мужика, который не имел бы курицы, когда её захочет, а с некоторого времени они предпочитают индеек курам».
Вряд ли Новиков располагал этими суждениями Екатерины II. Но совсем не обязательно знать, в человеческих отношениях достаточно чувствовать: он видел в её позиции лицемерие и неискренность.
Царь, как известно, батюшка, а Екатерина - она матушка. Понятное дело, ни одна власть не способна, как показывает история, приветствовать свободомыслие. Поэтому Екатерина II, как подобает матушке в одном из номеров «Всякой всячины» поучала:
«1) Никогда не называть слабости пороком;
2) Хранить во всех случаях человеколюбие;
3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того,
4) Просить Бога, чтоб дал нам дух кротости и снисхождения…».
Впрочем, это мягкосердечное поучение она завершила словами:
«Я хочу завтра предложить пятое, правило, именно, чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, - чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить».
Из её поучения я особо выделю два последних: пятое и шестое. Попытаюсь объяснить, почему и что за ними стоит. Дело, на мой взгляд, в том, что свободомыслие, конечно, штука малоприятная, когда оно направлено против тебя. Но отставим в сторону личные мотивы. Включим голову и обратимся к тому, что принято называть общественным. Конфликт Екатерины II и плеяды литераторов-журналистов, обозначившийся в то время, можно назвать классическим. Даже сегодня, если взглянуть окрест себя, легко увидишь, не включая богатое воображение, нечто подобное. И для нас эти схожие эпизоды не сиюминутны. И не возникли из ничего. Они длятся, замечу, не год и даже не столетие. Так что в некотором роде явление показательное. А значит, о его проявлениях полезно поговорить.
Начнём с бесспорного. Свободная мысль в одних случаях способна служить пользе, в других идти не во благо, а во вред. И тут надо понять главное, почти что наивно детское: что такое хорошо? что такое плохо? В сущности Екатерина II, мы понимаем, грозила расправой всем непокорным, кто решит пойти по пути Фонвизина. И за этим уже слышалось прямое предупреждение самому Новикову, что если «Трутень» продолжит публиковать подобные материалы, его закроют.
Проще простого признать журнал Новикова оппозиционным органу пропаганды правительства, каким была «Всякая всячина». Можно взглянуть иначе: журнал Новикова был органом пропаганды оппозии в борьбе с правительством. Так что, прикрывая целую череду журналов, императрица прежде всего ликвидировала идеологическую конкуренцию. Из чего позволительно сделать вывод: в основе выпуска сатирических журналов была не литературная фронда, а идейно-политическая. Именно в политических воззрениях и убеждениях журналисты и не сходились с Екатериной II.
Но, пожалуй, говоря о несходстве, приходится прикоснуться к двум сторонам событий той поры. Первая - литературная оболочка сатирических журналов либерального толка имела очень даже политическую начинку. Вторая -внутренности этого идеологического пирога корнями своими уходили в совсем не благонамеренные идеи западных революционеров и сторонников европейского развития за счёт России.
Надо заметить, фигуры литераторов, внимание к которым мы сосредоточили в связи с Крыловым, заставляют внимательнее подойти к проблеме политической обстановки и теме общественного мнения в те годы.
Для непосвящённых: период конца XVIII века - это время резкого разворота в отношениях с Европой и прежде всего с Францией. Первое время Екатерина II благоволила событиям в самой большой западно-европейской стране, на языке которой говорила вся российкая знать, зачастую не владеющая русским языком. Но после казни французского короля (21 января 1793 года), когда в России всё настойчивее зазвучали голоса в защиту либерально-гражданских ценностей, императрица не просто разорвала дипломатические отношения, она наложила запрет на французские книги и журналы, выслала из страны французских эмигрантов, симпатизирующих Французской революции и даже повелела всем россиянам покинуть Францию.
Сегодня нужно признать, что Екатерина Великая одна из первых поняла, какую зажигательную и разрушительную силу таили в себе сочинения Вольтера. Сама или не без помощи Потёмкина, который озабоченно писал императрице о последователях французов: «…обояющие слепые умы народные мнимою вольностью, умножаются», предупреждая, что «игры в вольтерьянство» добром не кончатся.
Однако современная историография как-то неуверенно и настороженно, отмечая, что во внутренней политике Екатерины II происходит отход от либеральных идей, понимание исторического момента предлагает сконцентрировать на происходящем усилении реакционных черт. И среди первых подтверждений этому фигурируют преследование Н. Новикова и А. Радищева, запрет на издание вольнодумных произведений и т. п.
Выходит, век Екатерины II характеризуется как вторая и небезуспешная попытка европеизировать и модернизировать российское государство и общество и одновременно мрачное время в границах того же государства усиления крепостничества и проведения репрессий.
Что касается первого, тут всё понятно. Внешняя политика России, которая отвечала национальным интересам, расширение государственных границ империи, права и свободы, щедро пожалованные дворянству и некоторым другим сословиям, дали основание периоду правления Екатерины II получить название «золотого века».
В тоже время усилилась крепостная зависимость крестьянского сословия от помещиков. Крепостные, лишённые своих личных и гражданских прав, стали для их владельцев просто товаром, которым они могли распоряжаться по своему усмотрению.
С этими характеристиками и оценками эпохи Екатерины II, знакомыми нам, что называется, с детства, принципиальных проблем не возникает. Совсем иной коленкор по поводу событийных фактов, которые расцениваются как репрессии. Каким сегодня быть характеристикам и оценкам, относимым к конкретным людям. Будем ли мы по-прежнему смотреть на них как на представителей золотой когорты тираноборцев, обречённых на славу среди их наследников-революционеров? Попробуем не ограничиваться привычными точками зрения и посмотреть на исторический период непредубеждённо.
Желающие перечитать «Опавшие листья» философа Василия Розанова, обнаружат одну его необыкновенно глубокую мысль, имеющую непосредственное отношение к периоду русской истории, о котором у нас идёт речь:
«Есть несвоевременные слова. К ним относятся Новиков и Радищев. Они говорили правду и высокую человеческую правду. Однако если бы эта «правда» расползлась в десятках и сотнях тысяч листков, брошюр, книжек, журналов по лицу русской земли - доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смоляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполеона.
Вероятнее, они призвали бы «способных иностранцев» завоевать Россию, как собирался позвать их Смердяков и как призывал их к этому идейно «Современник»; также и Карамзин не написал бы своей «Истории». Вот почему Радищев и Новиков хотя говорили «правду», но - ненужную, в то время - не нужную. И их, собственно, устранили, а словам их не дали удовлетворения. Это - не против мысли их, а против распространения этой мысли. Вольно же было Гутенбергу изобретать свою машину. С тех пор и началось «стеснение свободы мысли», которая на самом деле состоит в «не хотим слушать».
«Боже мой, как всё повторяется в русской истории! - воскликнул по этому поводу современный поэт и публицист Станислав Куняев. - Ведь и у Курбского в его письмах к Ивану Грозному была «правда», но несвоевременная.
А сколько «несвоевременной правды» было в «философическом письме» Чаадаева? Не потому ли Александр Пушкин, не соглашаясь с главными чаадаевскими мыслями, тем не менее в своём знаменитом ответном неотправленном письме старшему другу нашёл интонацию, исполненную чрезвычайного уважения. Однако «правда» Радищева была для него настолько «несвоевременна», что в оценке радищевской правды Пушкин был беспощаден:
«Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, - вот что мы видим в Радищеве». Впрочем, эти слова Пушкин написал уже после нашей победы над Наполеоном.
Осуждение герценовской западно-либеральной правды Достоевским становится понятным, потому что «несвоевременность» Герцена для Фёдора Михайловича была вопиюща:
«Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; - нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались эмигрантами, хотя большинство их и не выезжало из России».
Эта мысль Достоевского жива и по сегодня, как будто сказанная о нашей «пятой колонне».
Вот ведь как близко оказываются имена Эмина, Рахманинова, Осипова, Новикова, Фонвизина, Крылова, Радищева, отдалённые более двух сотен лет от нынешних будней. Оказывается, итоги Великой Французской революции, по историческим меркам произошедшей совсем недавно, подводить просто рано. Мир и мировая политика к этому ещё не готовы. Это заключение, прозвучавшее в современных высоких политических кругах из уст одного из китайских руководителей, обратило на себя внимание многих. Вот и мне, признаюсь, не согласиться с ним трудно. Хотя, казалось бы, где Китай, где Франция, с её почитанием Наполеона и Великой Французской революции, где Россия XVIII века, когда молодой Иван Крылов затеял выпускать журнал со странным названием «Почта духов».
Повторю: «Почта духов» - это журнал одного автора, который к тому же являлся и его издателем (вот для чего понадобилось знание типографского дела). Все литературные маски духов создавал сам Крылов. С их помощью рассказывал о том, как тяжело живётся в России. Высмеивал распространившуюся среди дворян моду на всё французское, обличал казнокрадство и плутовство, притеснения крепостных, неправду в судах.
Он отнюдь не был революционером, слышим мы от историков и литературоведов. Иногда добавляется, что журнал был рассчитан на богатых и образованных людей и следовал идее «просвещённой монархии».Однако на многих страницах журнала можно было встретить противопоставление реального и идеального государя, что превращало фантастические строки писем в едкую сатиру на Екатерину II и её вельмож.
Каков был реальный тираж «Почты духов» - сказать трудно. Подписка действительно была невелика. Но с учётом свободной продажи тираж был всё же больше. Можно встретить мнение, что он доходил до 700 экземпляров. Крылов обещал, что выйдет 12 номеров, но ошибся. Журнал просуществовал меньше года. Всего вышло 8 томов журнала1, ибо издание закрыли за слишком резкие суждения о порядках в стране.
1 Журнальный том - в XVIII столетии номера журнала назывались томами и иной раз были очень большими в толщину. Тогда том журнала воспринимали как обыкновенную книгу.
В конце концов тираж журнала не основная и единственная составляющая проблема «Почты духов» и её автора. Нам важнее понять, как быть с Екатериной Великой, говоря о Крылове, как воспринимать самого Крылова, находившегося в одном ряду с Новиковым и Радищевым, которые для России - это то же самое, что Вольтер и Дидро для Франции. Именно они были главными идеологами и вдохновителями революции.
У Мережковского есть верное замечание:
«Екатерина кругом виновата; но виноватая была все же правее правого: гениальным чутьём самовластия учуяла она слишком опасную связь русской религиозной революции с политической. Несколько лет до Новиковского дела, прочитав книгу Радищева, обличение самодержавия, как нелепости политической, Екатерина воскликнула: «Он - мартинист!» Она ошиблась на этот раз ошибкою обратною той, которую сделала в приговоре над Новиковым. Радищев - революционер-атеист; Новиков - верноподданный мистик. Но в глазах самодержавия мистицизм, отрицающий русского Бога, и революция, отрицающая русское царство - одинаковая религия, противоположная религии православного самодержавия».
В конечном счёте всё зацикливается на главном понятии - «самодержавии».
Дело в том, что сегодня, столетия спустя, мы, пожалуй, при всём желании не способны ответить на два простых и тем не менее архисложных вопроса. Мы не можем на уровне чувств уяснить: что значила для Европы, России, для всего мира революция во Франции? И какая была разница в восприятии происходившего где-то там, в далёком Париже, каким-нибудь российским чиновником из бедных дворян, простолюдином и императрицей?
Меж тем Екатерина II примеряла парижские события на себя, понимая или желая понять, как они отразятся на ней. Выстраивалась чёткая закономерность: сначала - энциклопедисты и философия Просвещения, а потом, как их логичное продолжение, революция и гильотина. Нечто библейское: началом служило слово. И она стала бороться с причиной. Так она оказалась в лагере яростных противников Вольтера, убеждённых, что человек, рьяно ратовавший за законность и справедливость, не может не быть скрытым «якобинцем».
Даже тот, кто никогда не бывал в Париже, полагаю, хотя бы слышал про один из символов французской столицы - площадь Конкорд., которую парижане воспринимают примерно так же как москвичи свою Красную. Что и говорить, 2-я по размерам городская площадь - красивая, одновременно уютная и торжественная. Каждый раз, в первый же день по приезде оказываясь на ней, с трудом веришь, что каких-то 260 лет назад здесь было болото. Что тоже сближает её с нашей Красной площадью. В Париже она появилась раньше известных всем дворцовых комплексов Тюильри и Лувра (в XVIII веке по заказу короля Людовика ХV).
Но своё, такое «безобидное», название приобрела далеко не сразу. И это ещё один мотив, позволяющий провести параллель между Парижем и Москвой. Первоначально её назвали в честь короля. И даже поставили на ней статую монарха. На заре Французской революции возбуждённые и опьянённые свободой, равенством и братством парижане её низвергли. После чего площадь Людовика XV получила новое название - «Площадь Революции». А на месте короля установили зримый символ революции - статую Свободы. Новое название предопределило дальнейшую судьбу площади.
Здесь, возле Елисейских Полей, в 1793 году именем революционного народа был обезглавлен Людовик XVI. Лиха беда начало. Позже около террасы «Сада Тюильри» был возведён капитальный эшафот с гильотиной. Резонно: не строить же эшафот каждый раз заново. Гильотина не простаивала без дела. Герцог Орлеанский Филипп-Эгалите, королева Мария-Антуанетта, любимица короля мадам дю Барри, убийца Марата Шарлотта Корде, революционеры Дантон, Камилл Демулен, Максимилиан Робеспьер, Сен-Жюст и многие другие жирондисты - в общей сложности на эшафот взошли и были там обезглавлены больше 1000 человек.
Четыре десятилетия - вплоть до 1795 года - кровавые расправы стали для жителей города делом таким обыденным, что на очередную казнь парижане ходили как на представление цирка шапито. А после очередной казни зрители отправлялись в кабачок «У гильотины», что был поблизости и пользовался в то время огромной популярностью.
По завершении кровавых событий революционного террора площадь в 1795 году опять переименовали, и неожиданно она получила название «Place de la Concorde», вроде как бы в знак примирения сословий. Что сказать по этому поводу? Бытует мнение, что в истории много необъяснимых вещей, о которых путешественнику иной раз лучше не задумываться. Но у меня это не получается.
Поэтому, когда к нам с женой в Москву приезжают зарубежные гости, мы обычно начинаем с того, что доезжаем с ними на метро до Китай-города, идём по Варварке, потом мимо храма Василия Блаженного выходим на Красную площадь, которая после того, как перестала быть Торгом (Торговой), затем Троицкой (по имени церкви Троицы в её южной части), а с середины XVII века площадь уже величали Красной (то есть красивой), проходим через «Александровский сад» и входим в Кремль. Делаем так не специально, но, заметили, происходит именно так, устоялось, прижилось. И хотя на Красной площади Лобное место есть, тысячи казнённых в её истории нет. И никакие события, происходившие в стране, на название площади с Кремлём и Храмом Василия Блаженного не покушались.
(Продолжение следует)
Журналу либерала Новикова что называется на роду было написано вступить в полемическую борьбу с Екатериной II. Первоначально литературную, но почти сразу откровенно политическую. Чтобы убедиться в принципиальной разнице противоборствующих сторон, далеко ходить не надо. В качестве примера можно привести ответ императрицы на заметку в «Трутне» от 9 мая 1769 года за подписью «Правдулюбов». Уже 29 мая «Всякая всячина» печатает ответ отнюдь не «улыбательного» характера. Я счёл необходимым его здесь процитировать, а не пересказать, так как реальная речь, какой она была более двухсот лет назад - прямо-таки своеобразный раритет:
«На ругательства, напечатанные в «Трутне» под пятым отделением, мы ответствовать не хотим, уничтожая оные; а только наскоро дадим приметить, что господин Правдулюбов нас называет криводушниками и потаччиками пороков для того, что мы сказали, что имеем человеколюбие и снисхождение ко человеческим слабостям и что есть разница между пороками и слабостьми. Господин Правдулюбов не догадался, что, исключая снисхождение, он истребляет милосердие. Но добросердечие его не понимает, чтобы где ни на есть быть могло снисхождение; а может статься, что и ум его не достигает до подобного нравоучения. Думать надобно, что ему бы хотелось за всё да про всё кнутом сечь. Как бы то ни было, отдавая его публике на суд, мы советуем ему лечиться, дабы чёрные пары и желчь не оказывалися даже и на бумаге, до коей он дотрогивается. Нам его меланхолия не досадна; но ему несносно и то, что мы лучше любим смеяться, нежели плакать. Если б он писал трагедии, то бы ему нужно было в людях слезливое расположение; но когда его трагедии ещё света не узрели, то какая ему нужда заставляти плакать людей или гневаться на зубоскалов».
Резкие нападки на Фонвизина за его дерзкие «Вопросы» свидетельствовали о том, что, по мнению Екатерины II, литература должна была защищать незыблемость монархии без права выступать с критикой её основ. Сатира тем самым объявлялась противозаконной.
Ещё совсем недавно по меркам истории, в советскую пору, каждый, кто в годы самодержавия в той или иной формы выступал против царской власти как таковой, признавался великой личностью.
Поэтому мы знаем славное имя яркого публициста и просветителя XVIII века Новикова.
Мы превозносили, ведь они приближали революцию, молодых благородных дворян, офицеров, которые, сделав глоток европейского воздуха свободы и будучи патриотами, захотели изменить несправедливое положение вещей в России, посредством вооружённого восстания. Гордились славной плеядой декабристов и их жён, которых Некрасов воспел в поэме «Русские женщины. Княгиня Трубецкая. Княгиня М. Н. Волконская».
На школьных уроках мы усваивали, что Радищев, взглянув окрест себя, отчего душа его страданиями человечества уязвлена стала, бросил вызов деспотическому русскому самодержавию. Мы понимали: пока существовало крепостное право, автоматически в царе, его окружении и дворянах в целом следует видеть злодеев-крепостников, деспотов, угнетающих простой народ. На них как бы не распространялась презумция невиновности. Мы возвеличивали романтику революционной борьбы.
Так было позже, а тогда, в царские времена, в Указе от 4 сентября 1790 года Радищева признали виновным в преступлении присяги и должности подданного. Преступлением признавалось издание книги, «наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской».
Виновный был приговорён к смертной казни. Но «по милосердию и для всеобщей радости» смертная казнь заменена ссылкой в Сибирь. На приказе о высылке автограф императрицы:
«Едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной».
Ну что ж, нечто похожее она писала своим зарубежным корреспондентам о крестьянской жизни, например, Вольтеру в 1769 году:
«… В России нет мужика, который не имел бы курицы, когда её захочет, а с некоторого времени они предпочитают индеек курам».
Вряд ли Новиков располагал этими суждениями Екатерины II. Но совсем не обязательно знать, в человеческих отношениях достаточно чувствовать: он видел в её позиции лицемерие и неискренность.
Царь, как известно, батюшка, а Екатерина - она матушка. Понятное дело, ни одна власть не способна, как показывает история, приветствовать свободомыслие. Поэтому Екатерина II, как подобает матушке в одном из номеров «Всякой всячины» поучала:
«1) Никогда не называть слабости пороком;
2) Хранить во всех случаях человеколюбие;
3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того,
4) Просить Бога, чтоб дал нам дух кротости и снисхождения…».
Впрочем, это мягкосердечное поучение она завершила словами:
«Я хочу завтра предложить пятое, правило, именно, чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, - чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить».
Из её поучения я особо выделю два последних: пятое и шестое. Попытаюсь объяснить, почему и что за ними стоит. Дело, на мой взгляд, в том, что свободомыслие, конечно, штука малоприятная, когда оно направлено против тебя. Но отставим в сторону личные мотивы. Включим голову и обратимся к тому, что принято называть общественным. Конфликт Екатерины II и плеяды литераторов-журналистов, обозначившийся в то время, можно назвать классическим. Даже сегодня, если взглянуть окрест себя, легко увидишь, не включая богатое воображение, нечто подобное. И для нас эти схожие эпизоды не сиюминутны. И не возникли из ничего. Они длятся, замечу, не год и даже не столетие. Так что в некотором роде явление показательное. А значит, о его проявлениях полезно поговорить.
Начнём с бесспорного. Свободная мысль в одних случаях способна служить пользе, в других идти не во благо, а во вред. И тут надо понять главное, почти что наивно детское: что такое хорошо? что такое плохо? В сущности Екатерина II, мы понимаем, грозила расправой всем непокорным, кто решит пойти по пути Фонвизина. И за этим уже слышалось прямое предупреждение самому Новикову, что если «Трутень» продолжит публиковать подобные материалы, его закроют.
Проще простого признать журнал Новикова оппозиционным органу пропаганды правительства, каким была «Всякая всячина». Можно взглянуть иначе: журнал Новикова был органом пропаганды оппозии в борьбе с правительством. Так что, прикрывая целую череду журналов, императрица прежде всего ликвидировала идеологическую конкуренцию. Из чего позволительно сделать вывод: в основе выпуска сатирических журналов была не литературная фронда, а идейно-политическая. Именно в политических воззрениях и убеждениях журналисты и не сходились с Екатериной II.
Но, пожалуй, говоря о несходстве, приходится прикоснуться к двум сторонам событий той поры. Первая - литературная оболочка сатирических журналов либерального толка имела очень даже политическую начинку. Вторая -внутренности этого идеологического пирога корнями своими уходили в совсем не благонамеренные идеи западных революционеров и сторонников европейского развития за счёт России.
Надо заметить, фигуры литераторов, внимание к которым мы сосредоточили в связи с Крыловым, заставляют внимательнее подойти к проблеме политической обстановки и теме общественного мнения в те годы.
Для непосвящённых: период конца XVIII века - это время резкого разворота в отношениях с Европой и прежде всего с Францией. Первое время Екатерина II благоволила событиям в самой большой западно-европейской стране, на языке которой говорила вся российкая знать, зачастую не владеющая русским языком. Но после казни французского короля (21 января 1793 года), когда в России всё настойчивее зазвучали голоса в защиту либерально-гражданских ценностей, императрица не просто разорвала дипломатические отношения, она наложила запрет на французские книги и журналы, выслала из страны французских эмигрантов, симпатизирующих Французской революции и даже повелела всем россиянам покинуть Францию.
Сегодня нужно признать, что Екатерина Великая одна из первых поняла, какую зажигательную и разрушительную силу таили в себе сочинения Вольтера. Сама или не без помощи Потёмкина, который озабоченно писал императрице о последователях французов: «…обояющие слепые умы народные мнимою вольностью, умножаются», предупреждая, что «игры в вольтерьянство» добром не кончатся.
Однако современная историография как-то неуверенно и настороженно, отмечая, что во внутренней политике Екатерины II происходит отход от либеральных идей, понимание исторического момента предлагает сконцентрировать на происходящем усилении реакционных черт. И среди первых подтверждений этому фигурируют преследование Н. Новикова и А. Радищева, запрет на издание вольнодумных произведений и т. п.
Выходит, век Екатерины II характеризуется как вторая и небезуспешная попытка европеизировать и модернизировать российское государство и общество и одновременно мрачное время в границах того же государства усиления крепостничества и проведения репрессий.
Что касается первого, тут всё понятно. Внешняя политика России, которая отвечала национальным интересам, расширение государственных границ империи, права и свободы, щедро пожалованные дворянству и некоторым другим сословиям, дали основание периоду правления Екатерины II получить название «золотого века».
В тоже время усилилась крепостная зависимость крестьянского сословия от помещиков. Крепостные, лишённые своих личных и гражданских прав, стали для их владельцев просто товаром, которым они могли распоряжаться по своему усмотрению.
С этими характеристиками и оценками эпохи Екатерины II, знакомыми нам, что называется, с детства, принципиальных проблем не возникает. Совсем иной коленкор по поводу событийных фактов, которые расцениваются как репрессии. Каким сегодня быть характеристикам и оценкам, относимым к конкретным людям. Будем ли мы по-прежнему смотреть на них как на представителей золотой когорты тираноборцев, обречённых на славу среди их наследников-революционеров? Попробуем не ограничиваться привычными точками зрения и посмотреть на исторический период непредубеждённо.
Желающие перечитать «Опавшие листья» философа Василия Розанова, обнаружат одну его необыкновенно глубокую мысль, имеющую непосредственное отношение к периоду русской истории, о котором у нас идёт речь:
«Есть несвоевременные слова. К ним относятся Новиков и Радищев. Они говорили правду и высокую человеческую правду. Однако если бы эта «правда» расползлась в десятках и сотнях тысяч листков, брошюр, книжек, журналов по лицу русской земли - доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смоляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполеона.
Вероятнее, они призвали бы «способных иностранцев» завоевать Россию, как собирался позвать их Смердяков и как призывал их к этому идейно «Современник»; также и Карамзин не написал бы своей «Истории». Вот почему Радищев и Новиков хотя говорили «правду», но - ненужную, в то время - не нужную. И их, собственно, устранили, а словам их не дали удовлетворения. Это - не против мысли их, а против распространения этой мысли. Вольно же было Гутенбергу изобретать свою машину. С тех пор и началось «стеснение свободы мысли», которая на самом деле состоит в «не хотим слушать».
«Боже мой, как всё повторяется в русской истории! - воскликнул по этому поводу современный поэт и публицист Станислав Куняев. - Ведь и у Курбского в его письмах к Ивану Грозному была «правда», но несвоевременная.
А сколько «несвоевременной правды» было в «философическом письме» Чаадаева? Не потому ли Александр Пушкин, не соглашаясь с главными чаадаевскими мыслями, тем не менее в своём знаменитом ответном неотправленном письме старшему другу нашёл интонацию, исполненную чрезвычайного уважения. Однако «правда» Радищева была для него настолько «несвоевременна», что в оценке радищевской правды Пушкин был беспощаден:
«Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, - вот что мы видим в Радищеве». Впрочем, эти слова Пушкин написал уже после нашей победы над Наполеоном.
Осуждение герценовской западно-либеральной правды Достоевским становится понятным, потому что «несвоевременность» Герцена для Фёдора Михайловича была вопиюща:
«Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; - нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались эмигрантами, хотя большинство их и не выезжало из России».
Эта мысль Достоевского жива и по сегодня, как будто сказанная о нашей «пятой колонне».
Вот ведь как близко оказываются имена Эмина, Рахманинова, Осипова, Новикова, Фонвизина, Крылова, Радищева, отдалённые более двух сотен лет от нынешних будней. Оказывается, итоги Великой Французской революции, по историческим меркам произошедшей совсем недавно, подводить просто рано. Мир и мировая политика к этому ещё не готовы. Это заключение, прозвучавшее в современных высоких политических кругах из уст одного из китайских руководителей, обратило на себя внимание многих. Вот и мне, признаюсь, не согласиться с ним трудно. Хотя, казалось бы, где Китай, где Франция, с её почитанием Наполеона и Великой Французской революции, где Россия XVIII века, когда молодой Иван Крылов затеял выпускать журнал со странным названием «Почта духов».
Повторю: «Почта духов» - это журнал одного автора, который к тому же являлся и его издателем (вот для чего понадобилось знание типографского дела). Все литературные маски духов создавал сам Крылов. С их помощью рассказывал о том, как тяжело живётся в России. Высмеивал распространившуюся среди дворян моду на всё французское, обличал казнокрадство и плутовство, притеснения крепостных, неправду в судах.
Он отнюдь не был революционером, слышим мы от историков и литературоведов. Иногда добавляется, что журнал был рассчитан на богатых и образованных людей и следовал идее «просвещённой монархии».Однако на многих страницах журнала можно было встретить противопоставление реального и идеального государя, что превращало фантастические строки писем в едкую сатиру на Екатерину II и её вельмож.
Каков был реальный тираж «Почты духов» - сказать трудно. Подписка действительно была невелика. Но с учётом свободной продажи тираж был всё же больше. Можно встретить мнение, что он доходил до 700 экземпляров. Крылов обещал, что выйдет 12 номеров, но ошибся. Журнал просуществовал меньше года. Всего вышло 8 томов журнала1, ибо издание закрыли за слишком резкие суждения о порядках в стране.
1 Журнальный том - в XVIII столетии номера журнала назывались томами и иной раз были очень большими в толщину. Тогда том журнала воспринимали как обыкновенную книгу.
В конце концов тираж журнала не основная и единственная составляющая проблема «Почты духов» и её автора. Нам важнее понять, как быть с Екатериной Великой, говоря о Крылове, как воспринимать самого Крылова, находившегося в одном ряду с Новиковым и Радищевым, которые для России - это то же самое, что Вольтер и Дидро для Франции. Именно они были главными идеологами и вдохновителями революции.
У Мережковского есть верное замечание:
«Екатерина кругом виновата; но виноватая была все же правее правого: гениальным чутьём самовластия учуяла она слишком опасную связь русской религиозной революции с политической. Несколько лет до Новиковского дела, прочитав книгу Радищева, обличение самодержавия, как нелепости политической, Екатерина воскликнула: «Он - мартинист!» Она ошиблась на этот раз ошибкою обратною той, которую сделала в приговоре над Новиковым. Радищев - революционер-атеист; Новиков - верноподданный мистик. Но в глазах самодержавия мистицизм, отрицающий русского Бога, и революция, отрицающая русское царство - одинаковая религия, противоположная религии православного самодержавия».
В конечном счёте всё зацикливается на главном понятии - «самодержавии».
Дело в том, что сегодня, столетия спустя, мы, пожалуй, при всём желании не способны ответить на два простых и тем не менее архисложных вопроса. Мы не можем на уровне чувств уяснить: что значила для Европы, России, для всего мира революция во Франции? И какая была разница в восприятии происходившего где-то там, в далёком Париже, каким-нибудь российским чиновником из бедных дворян, простолюдином и императрицей?
Меж тем Екатерина II примеряла парижские события на себя, понимая или желая понять, как они отразятся на ней. Выстраивалась чёткая закономерность: сначала - энциклопедисты и философия Просвещения, а потом, как их логичное продолжение, революция и гильотина. Нечто библейское: началом служило слово. И она стала бороться с причиной. Так она оказалась в лагере яростных противников Вольтера, убеждённых, что человек, рьяно ратовавший за законность и справедливость, не может не быть скрытым «якобинцем».
Даже тот, кто никогда не бывал в Париже, полагаю, хотя бы слышал про один из символов французской столицы - площадь Конкорд., которую парижане воспринимают примерно так же как москвичи свою Красную. Что и говорить, 2-я по размерам городская площадь - красивая, одновременно уютная и торжественная. Каждый раз, в первый же день по приезде оказываясь на ней, с трудом веришь, что каких-то 260 лет назад здесь было болото. Что тоже сближает её с нашей Красной площадью. В Париже она появилась раньше известных всем дворцовых комплексов Тюильри и Лувра (в XVIII веке по заказу короля Людовика ХV).
Но своё, такое «безобидное», название приобрела далеко не сразу. И это ещё один мотив, позволяющий провести параллель между Парижем и Москвой. Первоначально её назвали в честь короля. И даже поставили на ней статую монарха. На заре Французской революции возбуждённые и опьянённые свободой, равенством и братством парижане её низвергли. После чего площадь Людовика XV получила новое название - «Площадь Революции». А на месте короля установили зримый символ революции - статую Свободы. Новое название предопределило дальнейшую судьбу площади.
Здесь, возле Елисейских Полей, в 1793 году именем революционного народа был обезглавлен Людовик XVI. Лиха беда начало. Позже около террасы «Сада Тюильри» был возведён капитальный эшафот с гильотиной. Резонно: не строить же эшафот каждый раз заново. Гильотина не простаивала без дела. Герцог Орлеанский Филипп-Эгалите, королева Мария-Антуанетта, любимица короля мадам дю Барри, убийца Марата Шарлотта Корде, революционеры Дантон, Камилл Демулен, Максимилиан Робеспьер, Сен-Жюст и многие другие жирондисты - в общей сложности на эшафот взошли и были там обезглавлены больше 1000 человек.
Четыре десятилетия - вплоть до 1795 года - кровавые расправы стали для жителей города делом таким обыденным, что на очередную казнь парижане ходили как на представление цирка шапито. А после очередной казни зрители отправлялись в кабачок «У гильотины», что был поблизости и пользовался в то время огромной популярностью.
По завершении кровавых событий революционного террора площадь в 1795 году опять переименовали, и неожиданно она получила название «Place de la Concorde», вроде как бы в знак примирения сословий. Что сказать по этому поводу? Бытует мнение, что в истории много необъяснимых вещей, о которых путешественнику иной раз лучше не задумываться. Но у меня это не получается.
Поэтому, когда к нам с женой в Москву приезжают зарубежные гости, мы обычно начинаем с того, что доезжаем с ними на метро до Китай-города, идём по Варварке, потом мимо храма Василия Блаженного выходим на Красную площадь, которая после того, как перестала быть Торгом (Торговой), затем Троицкой (по имени церкви Троицы в её южной части), а с середины XVII века площадь уже величали Красной (то есть красивой), проходим через «Александровский сад» и входим в Кремль. Делаем так не специально, но, заметили, происходит именно так, устоялось, прижилось. И хотя на Красной площади Лобное место есть, тысячи казнённых в её истории нет. И никакие события, происходившие в стране, на название площади с Кремлём и Храмом Василия Блаженного не покушались.
(Продолжение следует)