Жизненная мозаика - 2. - (клочок 1684)
(Продолжение)
Сегодня мы воспринимаем «Почту духов» как один из крупнейших сатирических журналов XVIII века. Почему у него такое странное название, и вообще о чём он?
По форме тогда это выглядело ежемесячным журналом, читатель которого получал разбитый на части текст одного большого повествования. На современном для нас сленге это прода, публикация с продолжением. Сегодня одни, исходя из содержания, определяют жанровую направленность крыловского произведения сатирической, другие находят фантастической. Оба подхода надо признать справедливыми.
Тем не менее журнал Крылова именуется прежде всего сатирическим. Почему писатель и журналист выбирает именно такой тип издания? Для писателя, отдающего предпочтение сатире: осмеянию, обличению, памфлету, это не обычный выбор той или иной краски, это состояние души, которое выражает отношение к окружающему миру. Присущая Крылову колкость легко объяснима нуждой и бедностью, в каких прошло начало жизни будущего великого баснописца. Ведь его болезненное самолюбие было вовсе не основной, преобладающей чертой характера, оно стало самим характером Крылова. Этот характер сказывался и в его поведении, и в литературной работе.
По содержанию «Почта духов» выглядела как «учёная, нравственная и критическая» переписка арабского философа-волшебника Маликульмулька с разными духами - гномами, сильфами, ондинами, якобы изданная его секретарём-писателем. Какого объёма при таком подходе могла стать эта эпистолярная «повесть», переходящая в «роман», легко предположить, не знал сам создатель. Но политическая «злоба дня» предопределила появление всего-навсего сорока восьми писем (в течение восьми месяцев издания журнала). Сатирическая острота некоторых писем заставила цензуру прекратить выпуск «Почты духов»1.
1. В 1793 году Рахманинов без дозволения цензуры напечатал 2-е издание «Почты духов». А в начале 1800-х годов им были напечатаны пять частей Собрания сочинений Вольтера (из некогда задуманного 20-томника). Закончить начатое помешала смерть Рахманинова.
Чем были продиктованы цензурные претензии к содержанию журнала и соответственно к автору? Формально цензуру не устраивала очевидная демонстрация гротескной панорамы современных нравов, комизма обыденного существования и абсурдности привычного порядка вещей. По сути же закрытие журнала обусловили цензурные гонения в России после начала Французской революции.
В момент издания «Почты духов» Крылову двадцать лет. Поэтому нет ничего удивительного, что она переполнена юношеской агрессивностью и бескомпромисностью автора. Среди суждений литературоведов о молодом Крылове, каким он проявляется в этом произведении, можно встретить такое: он - по преимуществу отрицатель. Вся социальная действительность официальной России того времени сверху донизу для него презренна. Он обрушивается в своём журнале на систему власти и культуры крепостническо-бюрократического государства, разоблачает произвол и разврат представителей власти, вельмож и чиновников, разложение нравов «высшего общества», изобличает судейское ханжество и лицемерие, нападает на крепостное право. Нет никакого пиетета перед царской властью и правительством. Одна лишь злободневная критика. Причём, его сатира не «общечеловеческая», всем сёстрам по серьгам; она бьёт по конкретным фактам социальной жизни России конца царствования Екатерины II.
Есть довольно популярный в литературе жанр - повесть в рассказах или цикл рассказов, объединённых одним героем. «Почта духов», если глядеть на неё как на целостное произведение, как раз такая повесть, сложенная из очерков (в виде писем неких гномов, сильфов и т. д. почтенному и премудрому Маликульмульку).
Больше чем уверен, что большинство нынешних почитателей баснописца не читало сей сборник политических эссе (позволительно и так взглянуть на жанровую природу крыловской задумки). Но смею думать, что и при появлении на свет у «собрания писем» тоже было не великое множество читателей. Распространялся журнал по подписке. «Подписавшихся особ» числилось 79 человек.
Напрашивается вопрос: для кого же создавался журнал, если среди современников у Крылова нашлись всего 79 читателей? Боюсь, что сегодня, захоти какое-то издательство выбросить на книжный рынок это повествование про гномов и сильфов со склонностью к писательству, пользоваться спросом оно тоже не станет.
Могу предложить читателю в качестве своеобразного эксперимента мысленно вообразить, что он перенёсся в 1789 год, очутился в Санкт-Петербурге и держит только что вышедший номер «Почты духов», в котором напечатано «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку». А что? Распространённый приём фантастической литературы. И в отведённое вам короткое время для пребывания в мире фэнтези у вас есть возможность прочитать творение молодого Крылова, совсем не классика и даже не баснописца. Юноша в сущности ещё никто и звать его никак. А вот вы призваны высшими силами для выполнения некоей миссии, но при этом остаётесь консервативной фигурой, революционные изменения не являются вашей целью. Каким будет ваше восприятие текста?
Или вы не поклонник, даже на короткое время, жанра про попаданцев? Ограничимся в таком случае известным рекламным приёмом, какой используют отделы реализации в современных издательствах. Разместим то же самое «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку» в интернете в качестве ознакомительного фрагмента выставленного в продажу текста подзабытой многими фантастической повести о мире, в котором живут гномы и сильфы.
В обоих случаях перед нами будут идентичные по содержанию тексты. Почему мой выбор пал именно на «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку»? Эта главка, очерк, эссе, называйте как угодно, - самая короткая часть сборника писем, из которых сложена «Почта духов», написанная и изданная Крыловым. Итак, читаем, исходя из желания просто познакомиться с тем, что из себя представляет это художественное произведение по форме, по содержанию, по языку, по стилистике, по манере обращения автора к читателю.
«ПИСЬМО VIII
От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку
О свойствах, отличающих человека от прочих творений; суждения о науках дворянина, живущего в деревне, в городе, служащего в военной службе и поверженного в роскошь и негу богача
Когда воображаю я, мудрый и учёный Маликульмульк, что человек ничем другим не отличается столько от прочих творений, как великостию своей души, приобретаемыми познаниями и употреблением в пользу тех дарований, коими небо его одарило, тогда, обратя взор мой на жилище смертных, с сожалением вижу, что поверхность обитаемого ими земного шара удручается множеством таких людей, коих бытие как для них самих, так и для общества совершенно бесполезно и кои не только не вменяют в бесчестие слыть тунеядцами, но, по странному некоему предубеждению, почитают праздность, презрение наук и невежество наилучшими доказательствами превосходства человеческого.
Деревенский дворянин, который провождает всю свою жизнь, гоняясь целую неделю по полям с собаками, а по воскресным дням напиваясь пьян с приходским своим священником, почёл бы обесчещенным благородство древней своей фамилии, если б занялся когда чтением какой нравоучительной книги, ибо с великим трудом едва научился он разбирать и календарные знаки. Науки почитает он совсем несвойственным для благородных людей упражнением; главнейшее же их преимущество поставляет в том, чтоб повторять часто с надменностию сии слова: мои деревни, мои крестьяне, мои собаки и прочее сему подобное. Он думает, что исполняет тогда совершенно долг дворянина, когда, целый день гоняясь за зайцами, возвращается к вечеру домой и рассказывает с восторгом о тех неисповедимых чудесах, которые наделали в тот день любимые его собаки, - словом, ежедневное его упражнение состоит в том, что он пьёт, ест, спит и ездит с собаками.
Дворянин, живущий в городе и следующий по стопам нынешних модных вертопрахов, не лучше рассуждает о науках: хотя и не презирает он их совершенно, однакож почитает за вздорные и совсем за бесполезные познания. «Неужели, - говорит он, - должен я ломать голову, занимаяся сими глупостями, которые не принесут мне никакой прибыли? К чему полезна философия? Ни к чему более, как только что упражняющихся в оной глупцов претворяет в совершенных дураков. Разбогател ли хотя один учёный от своей учёности? Наслаждается ли он лучшим здоровьем, нежели прочие? - Совсем нет! Учёные и философы таскаются иногда по миру; они подвержены многим болезням, по причине чрезмерного их прилежания; зарывшись в книгах, провождают они целые дни безвыходно в своих кабинетах и. наконец, после тяжких трудов, живучи во всю свою жизнь в бедности, умирают таковыми же. Куда какое завидное состояние! Поистине, надобно сойтить с ума, чтоб им последовать. Пусть господа учёные насыщают желудки свои зелёными лаврами и утоляют жажду струями Иппокрены; что до меня касается, я не привык к их учёной пище. Стол, уставленный множеством блюд с хорошим кушаньем, и несколько бутылок бургонского вина несравненно для меня приятнее. Встав из-за стола, спешу я, как наискорее заняться другими весёлостями: лечу на бал, иногда бегу в театр, после в маскарад; и во всех сих местах пою, танцую, резвлюсь, кричу и всеми силами стараюсь, чтобы, ни о чём не помышляя, упражняться единственно в забавах».
Вот, премудрый Маликульмульк, каким образом рассуждает о науках большая часть дворян. Сколь достойны они сожаления! Если б сии ослеплённые глупым предрассуждением тунеядцы могли когда почувствовать сие сладчайшее удовольствие, сие тайное восхищение, которое люди, упражняющиеся в науках, ощущают, то перестали бы взирать на них, как на несчастных, лишённых в жизни сей всякого утешения. Науки суть светила, просвещающие души: человек, объятый мраком невежества, во сто раз слепее того, который лишён зрения от самого своего рождения. Гомер хотя и не имел глаз, однакож всё видел: завеса, скрывающая от него вселенную, была пред ним открыта, и разум его проницал даже во внутренность самого ада.
Если дворяне, праздно живущие в деревнях и следующие модам нынешнего света, будучи предубеждены в пользу своего невежества, мыслят столь низко и столь несвойственно с званием своим о науках, то и служащие в военной службе иногда подвержены бывают равному заблуждению. Жизнь сих людей в мирное время протекает в различных шалостях и совершенной праздности: биллиард, карты, пунш и волокитство за пригожими женщинами, - вот лучшее упражнение большей части офицеров. Учёный человек, в глазах их, не что иное, как дурак, поставляющий в том только своё благополучие, чтоб перебирать беспрестанно множество сшитых и склеенных лоскутков бумаги. «Какое удовольствие, - говорят они, - сидеть запершись одному в кабинете, как медведю в своей берлоге? Зрение наслаждается ли таким же удовольствием при рассматривании библиотеки, как и при воззрении на прелести пригожей женщины? Вкус может ли равно удовольствован быть чтением книг, как шампанским и бургонским вином? Осязание бумаги с такою ли приятностию поражает наши чувства, как прикосновение к нежной руке какой красавицы? Слух равное ли ощущает удовольствие от звука ударяющихся математических инструментов, как от приятного согласия оперного оркестра? Чернила и песок такое же ли испускают благовоние, как душистая наша пудра и помада? Какую скучную жизнь провождают учёные! Возможно ли, чтобы человек, для приобретения совсем бесполезных в общежитии знаний, жертвовал для них своим покоем и весёлостями».
Так рассуждает пустоголовый офицер, превозносящийся своим невежеством. Равным образом и сластолюбивый богач, пользуясь оставшимся после отца награбленным имением и получая пятнадцать тысяч рублей ежегодного доходу, нимало не помышляет о науках. Роскошь и нега в такое привели его расслабление, что потерял он почти совсем привычку действовать не только разумом, но и своими членами. Препроводя во сне большую часть дня. едва лишь только откроет он глаза, то входят к нему в спальню три или четыре камердинера, кои, вытащив его из пуховиков, составляющих некоторый род гробницы, где ежедневно на двенадцать часов он сам себя погребает, обувают его, одевают и наконец сажают в большие кресла, на которых дожидается он спокойно обеденного времени. За столом просиживает он три или четыре часа и наполняет свой желудок тридцатью различными ествами, над приготовлением которых трудились во всё утро пять или шесть поваров. После обеда садится он опять на прежнее место, где засыпает или забавляется рассказами нескольких блюдолизов, привлечённых в его дом приятным запахом его кухни. Потом подвозят ему великолепный экипаж; два лакея, подхватя под руки, сажают его в карету с такой же трудностию, как бы несколько сильных извозчиков накладывали на телегу мраморную статую. В сем положении ездит он по городу до самого ужина: свежий воздух возобновляет в нём охоту к пище, и движение кареты способствует его желудку варить пищу, коею он во время обеда чрез меру был отягощён. Возвратясь домой, находит он у себя великолепный стол и, просидев за оным до полуночи, ложится опять спать. - Вот точное описание повседневных упражнений роскошного сластолюбца. Итак, если во всю свою жизнь ничего он более не делал, как только спал или, подобно расслабленному, пребывал в бездействии, то можно ли будет сказать после его смерти, что он когда-нибудь жил на свете?
Бесконечно бы было, мудрый и учёный Маликульмульк, если б начал я исчислять слабости или, яснее сказать, дурачества некоторой части земных обитателей; а скажу только, что глупое их против наук предубеждение заставляет меня думать, что на земле столь же мало людей, которые бы прямо могли называться людьми, сколь не много сыщется беспристрастных судей и некорыстолюбивых секретарей».
(Продолжение следует)
Сегодня мы воспринимаем «Почту духов» как один из крупнейших сатирических журналов XVIII века. Почему у него такое странное название, и вообще о чём он?
По форме тогда это выглядело ежемесячным журналом, читатель которого получал разбитый на части текст одного большого повествования. На современном для нас сленге это прода, публикация с продолжением. Сегодня одни, исходя из содержания, определяют жанровую направленность крыловского произведения сатирической, другие находят фантастической. Оба подхода надо признать справедливыми.
Тем не менее журнал Крылова именуется прежде всего сатирическим. Почему писатель и журналист выбирает именно такой тип издания? Для писателя, отдающего предпочтение сатире: осмеянию, обличению, памфлету, это не обычный выбор той или иной краски, это состояние души, которое выражает отношение к окружающему миру. Присущая Крылову колкость легко объяснима нуждой и бедностью, в каких прошло начало жизни будущего великого баснописца. Ведь его болезненное самолюбие было вовсе не основной, преобладающей чертой характера, оно стало самим характером Крылова. Этот характер сказывался и в его поведении, и в литературной работе.
По содержанию «Почта духов» выглядела как «учёная, нравственная и критическая» переписка арабского философа-волшебника Маликульмулька с разными духами - гномами, сильфами, ондинами, якобы изданная его секретарём-писателем. Какого объёма при таком подходе могла стать эта эпистолярная «повесть», переходящая в «роман», легко предположить, не знал сам создатель. Но политическая «злоба дня» предопределила появление всего-навсего сорока восьми писем (в течение восьми месяцев издания журнала). Сатирическая острота некоторых писем заставила цензуру прекратить выпуск «Почты духов»1.
1. В 1793 году Рахманинов без дозволения цензуры напечатал 2-е издание «Почты духов». А в начале 1800-х годов им были напечатаны пять частей Собрания сочинений Вольтера (из некогда задуманного 20-томника). Закончить начатое помешала смерть Рахманинова.
Чем были продиктованы цензурные претензии к содержанию журнала и соответственно к автору? Формально цензуру не устраивала очевидная демонстрация гротескной панорамы современных нравов, комизма обыденного существования и абсурдности привычного порядка вещей. По сути же закрытие журнала обусловили цензурные гонения в России после начала Французской революции.
В момент издания «Почты духов» Крылову двадцать лет. Поэтому нет ничего удивительного, что она переполнена юношеской агрессивностью и бескомпромисностью автора. Среди суждений литературоведов о молодом Крылове, каким он проявляется в этом произведении, можно встретить такое: он - по преимуществу отрицатель. Вся социальная действительность официальной России того времени сверху донизу для него презренна. Он обрушивается в своём журнале на систему власти и культуры крепостническо-бюрократического государства, разоблачает произвол и разврат представителей власти, вельмож и чиновников, разложение нравов «высшего общества», изобличает судейское ханжество и лицемерие, нападает на крепостное право. Нет никакого пиетета перед царской властью и правительством. Одна лишь злободневная критика. Причём, его сатира не «общечеловеческая», всем сёстрам по серьгам; она бьёт по конкретным фактам социальной жизни России конца царствования Екатерины II.
Есть довольно популярный в литературе жанр - повесть в рассказах или цикл рассказов, объединённых одним героем. «Почта духов», если глядеть на неё как на целостное произведение, как раз такая повесть, сложенная из очерков (в виде писем неких гномов, сильфов и т. д. почтенному и премудрому Маликульмульку).
Больше чем уверен, что большинство нынешних почитателей баснописца не читало сей сборник политических эссе (позволительно и так взглянуть на жанровую природу крыловской задумки). Но смею думать, что и при появлении на свет у «собрания писем» тоже было не великое множество читателей. Распространялся журнал по подписке. «Подписавшихся особ» числилось 79 человек.
Напрашивается вопрос: для кого же создавался журнал, если среди современников у Крылова нашлись всего 79 читателей? Боюсь, что сегодня, захоти какое-то издательство выбросить на книжный рынок это повествование про гномов и сильфов со склонностью к писательству, пользоваться спросом оно тоже не станет.
Могу предложить читателю в качестве своеобразного эксперимента мысленно вообразить, что он перенёсся в 1789 год, очутился в Санкт-Петербурге и держит только что вышедший номер «Почты духов», в котором напечатано «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку». А что? Распространённый приём фантастической литературы. И в отведённое вам короткое время для пребывания в мире фэнтези у вас есть возможность прочитать творение молодого Крылова, совсем не классика и даже не баснописца. Юноша в сущности ещё никто и звать его никак. А вот вы призваны высшими силами для выполнения некоей миссии, но при этом остаётесь консервативной фигурой, революционные изменения не являются вашей целью. Каким будет ваше восприятие текста?
Или вы не поклонник, даже на короткое время, жанра про попаданцев? Ограничимся в таком случае известным рекламным приёмом, какой используют отделы реализации в современных издательствах. Разместим то же самое «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку» в интернете в качестве ознакомительного фрагмента выставленного в продажу текста подзабытой многими фантастической повести о мире, в котором живут гномы и сильфы.
В обоих случаях перед нами будут идентичные по содержанию тексты. Почему мой выбор пал именно на «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку»? Эта главка, очерк, эссе, называйте как угодно, - самая короткая часть сборника писем, из которых сложена «Почта духов», написанная и изданная Крыловым. Итак, читаем, исходя из желания просто познакомиться с тем, что из себя представляет это художественное произведение по форме, по содержанию, по языку, по стилистике, по манере обращения автора к читателю.
«ПИСЬМО VIII
От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку
О свойствах, отличающих человека от прочих творений; суждения о науках дворянина, живущего в деревне, в городе, служащего в военной службе и поверженного в роскошь и негу богача
Когда воображаю я, мудрый и учёный Маликульмульк, что человек ничем другим не отличается столько от прочих творений, как великостию своей души, приобретаемыми познаниями и употреблением в пользу тех дарований, коими небо его одарило, тогда, обратя взор мой на жилище смертных, с сожалением вижу, что поверхность обитаемого ими земного шара удручается множеством таких людей, коих бытие как для них самих, так и для общества совершенно бесполезно и кои не только не вменяют в бесчестие слыть тунеядцами, но, по странному некоему предубеждению, почитают праздность, презрение наук и невежество наилучшими доказательствами превосходства человеческого.
Деревенский дворянин, который провождает всю свою жизнь, гоняясь целую неделю по полям с собаками, а по воскресным дням напиваясь пьян с приходским своим священником, почёл бы обесчещенным благородство древней своей фамилии, если б занялся когда чтением какой нравоучительной книги, ибо с великим трудом едва научился он разбирать и календарные знаки. Науки почитает он совсем несвойственным для благородных людей упражнением; главнейшее же их преимущество поставляет в том, чтоб повторять часто с надменностию сии слова: мои деревни, мои крестьяне, мои собаки и прочее сему подобное. Он думает, что исполняет тогда совершенно долг дворянина, когда, целый день гоняясь за зайцами, возвращается к вечеру домой и рассказывает с восторгом о тех неисповедимых чудесах, которые наделали в тот день любимые его собаки, - словом, ежедневное его упражнение состоит в том, что он пьёт, ест, спит и ездит с собаками.
Дворянин, живущий в городе и следующий по стопам нынешних модных вертопрахов, не лучше рассуждает о науках: хотя и не презирает он их совершенно, однакож почитает за вздорные и совсем за бесполезные познания. «Неужели, - говорит он, - должен я ломать голову, занимаяся сими глупостями, которые не принесут мне никакой прибыли? К чему полезна философия? Ни к чему более, как только что упражняющихся в оной глупцов претворяет в совершенных дураков. Разбогател ли хотя один учёный от своей учёности? Наслаждается ли он лучшим здоровьем, нежели прочие? - Совсем нет! Учёные и философы таскаются иногда по миру; они подвержены многим болезням, по причине чрезмерного их прилежания; зарывшись в книгах, провождают они целые дни безвыходно в своих кабинетах и. наконец, после тяжких трудов, живучи во всю свою жизнь в бедности, умирают таковыми же. Куда какое завидное состояние! Поистине, надобно сойтить с ума, чтоб им последовать. Пусть господа учёные насыщают желудки свои зелёными лаврами и утоляют жажду струями Иппокрены; что до меня касается, я не привык к их учёной пище. Стол, уставленный множеством блюд с хорошим кушаньем, и несколько бутылок бургонского вина несравненно для меня приятнее. Встав из-за стола, спешу я, как наискорее заняться другими весёлостями: лечу на бал, иногда бегу в театр, после в маскарад; и во всех сих местах пою, танцую, резвлюсь, кричу и всеми силами стараюсь, чтобы, ни о чём не помышляя, упражняться единственно в забавах».
Вот, премудрый Маликульмульк, каким образом рассуждает о науках большая часть дворян. Сколь достойны они сожаления! Если б сии ослеплённые глупым предрассуждением тунеядцы могли когда почувствовать сие сладчайшее удовольствие, сие тайное восхищение, которое люди, упражняющиеся в науках, ощущают, то перестали бы взирать на них, как на несчастных, лишённых в жизни сей всякого утешения. Науки суть светила, просвещающие души: человек, объятый мраком невежества, во сто раз слепее того, который лишён зрения от самого своего рождения. Гомер хотя и не имел глаз, однакож всё видел: завеса, скрывающая от него вселенную, была пред ним открыта, и разум его проницал даже во внутренность самого ада.
Если дворяне, праздно живущие в деревнях и следующие модам нынешнего света, будучи предубеждены в пользу своего невежества, мыслят столь низко и столь несвойственно с званием своим о науках, то и служащие в военной службе иногда подвержены бывают равному заблуждению. Жизнь сих людей в мирное время протекает в различных шалостях и совершенной праздности: биллиард, карты, пунш и волокитство за пригожими женщинами, - вот лучшее упражнение большей части офицеров. Учёный человек, в глазах их, не что иное, как дурак, поставляющий в том только своё благополучие, чтоб перебирать беспрестанно множество сшитых и склеенных лоскутков бумаги. «Какое удовольствие, - говорят они, - сидеть запершись одному в кабинете, как медведю в своей берлоге? Зрение наслаждается ли таким же удовольствием при рассматривании библиотеки, как и при воззрении на прелести пригожей женщины? Вкус может ли равно удовольствован быть чтением книг, как шампанским и бургонским вином? Осязание бумаги с такою ли приятностию поражает наши чувства, как прикосновение к нежной руке какой красавицы? Слух равное ли ощущает удовольствие от звука ударяющихся математических инструментов, как от приятного согласия оперного оркестра? Чернила и песок такое же ли испускают благовоние, как душистая наша пудра и помада? Какую скучную жизнь провождают учёные! Возможно ли, чтобы человек, для приобретения совсем бесполезных в общежитии знаний, жертвовал для них своим покоем и весёлостями».
Так рассуждает пустоголовый офицер, превозносящийся своим невежеством. Равным образом и сластолюбивый богач, пользуясь оставшимся после отца награбленным имением и получая пятнадцать тысяч рублей ежегодного доходу, нимало не помышляет о науках. Роскошь и нега в такое привели его расслабление, что потерял он почти совсем привычку действовать не только разумом, но и своими членами. Препроводя во сне большую часть дня. едва лишь только откроет он глаза, то входят к нему в спальню три или четыре камердинера, кои, вытащив его из пуховиков, составляющих некоторый род гробницы, где ежедневно на двенадцать часов он сам себя погребает, обувают его, одевают и наконец сажают в большие кресла, на которых дожидается он спокойно обеденного времени. За столом просиживает он три или четыре часа и наполняет свой желудок тридцатью различными ествами, над приготовлением которых трудились во всё утро пять или шесть поваров. После обеда садится он опять на прежнее место, где засыпает или забавляется рассказами нескольких блюдолизов, привлечённых в его дом приятным запахом его кухни. Потом подвозят ему великолепный экипаж; два лакея, подхватя под руки, сажают его в карету с такой же трудностию, как бы несколько сильных извозчиков накладывали на телегу мраморную статую. В сем положении ездит он по городу до самого ужина: свежий воздух возобновляет в нём охоту к пище, и движение кареты способствует его желудку варить пищу, коею он во время обеда чрез меру был отягощён. Возвратясь домой, находит он у себя великолепный стол и, просидев за оным до полуночи, ложится опять спать. - Вот точное описание повседневных упражнений роскошного сластолюбца. Итак, если во всю свою жизнь ничего он более не делал, как только спал или, подобно расслабленному, пребывал в бездействии, то можно ли будет сказать после его смерти, что он когда-нибудь жил на свете?
Бесконечно бы было, мудрый и учёный Маликульмульк, если б начал я исчислять слабости или, яснее сказать, дурачества некоторой части земных обитателей; а скажу только, что глупое их против наук предубеждение заставляет меня думать, что на земле столь же мало людей, которые бы прямо могли называться людьми, сколь не много сыщется беспристрастных судей и некорыстолюбивых секретарей».
(Продолжение следует)