Левиафан
Про Калифорнию я ещё напишу отдельно, а пока напишу про Левиафана, которого посмотрел по дороге обратно.
Несколько лет назад у Лотмана в его статье "О русской литературе классического периода" я прочитал поразительное:
"Представление о том, что путь к добру лежит через вершину зла, покаяние, преображение, воскресение и превращение в существо более высокого порядка (ср., например, стихотворение Некрасова "Влас"), органично и для Гоголя, и для Достоевского. Это объясняет, несмотря на то, что данная модель кажется родственной романтизму, интерес искусства к реальности, к миру. Жизнь есть испытание, и в неё избранный герой погружается как в сферу ада. С этой точки зрения любопытно противопоставление структуры "Божественной комедии" Данте структурам великих замыслов Гоголя и Достоевского, оставшихся нереализованными, - замыслов "Мертвых душ" и "Братьев Карамазовых". Для Данте третье звено - "Рай" - не только не является формальным и незначительным продолжением первой части, "Ада", но и представляет собой вершину, без осмысления которой структура комедии Данте многое теряет. Характерно, что в русском сознании Данте был воспринят как автор первой части "Божественной комедии", как автор "Ада", между тем как "Чистилище" и, тем более, "Рай", с их глубочайшей дантовской философией, являющиеся для итальянского автора вершиной и, фактически, объяснением и оправданием первой части, остались в русской литературе без отклика. Между тем "божественные комедии" Гоголя и Достоевского, хотя и были задуманы как повествование о воскресении, должны были закончиться на его рубеже. В тот момент, когда герой перестает быть "мертвой душой", когда он проделал весь свой путь через гоголевский и Достоевского ад и оказался на пороге рая, сюжетное движение замыкается. Этот момент для русских авторов находится за пределами искусства."
Вот мне кажется, что основной наш экспортный продукт (а Левиафан определённо экспортная история) культурного толка так никуда от этого не сдвинулся. История про слабых и поддающихся страстям людей, которые сталкиваются с миром циничных и снабжённых ресурсом негодяев, не нова. Но только в России, кажется, в таких рассказах могут увидеть нечто, отождествляемое со зрителем. И это, конечно, привет полный, какая-то транслируемая система самоуничтожения. История Рэндла Макмёрфи выглядит намного привлекательнее, несмотря ни на что.
Несколько лет назад у Лотмана в его статье "О русской литературе классического периода" я прочитал поразительное:
"Представление о том, что путь к добру лежит через вершину зла, покаяние, преображение, воскресение и превращение в существо более высокого порядка (ср., например, стихотворение Некрасова "Влас"), органично и для Гоголя, и для Достоевского. Это объясняет, несмотря на то, что данная модель кажется родственной романтизму, интерес искусства к реальности, к миру. Жизнь есть испытание, и в неё избранный герой погружается как в сферу ада. С этой точки зрения любопытно противопоставление структуры "Божественной комедии" Данте структурам великих замыслов Гоголя и Достоевского, оставшихся нереализованными, - замыслов "Мертвых душ" и "Братьев Карамазовых". Для Данте третье звено - "Рай" - не только не является формальным и незначительным продолжением первой части, "Ада", но и представляет собой вершину, без осмысления которой структура комедии Данте многое теряет. Характерно, что в русском сознании Данте был воспринят как автор первой части "Божественной комедии", как автор "Ада", между тем как "Чистилище" и, тем более, "Рай", с их глубочайшей дантовской философией, являющиеся для итальянского автора вершиной и, фактически, объяснением и оправданием первой части, остались в русской литературе без отклика. Между тем "божественные комедии" Гоголя и Достоевского, хотя и были задуманы как повествование о воскресении, должны были закончиться на его рубеже. В тот момент, когда герой перестает быть "мертвой душой", когда он проделал весь свой путь через гоголевский и Достоевского ад и оказался на пороге рая, сюжетное движение замыкается. Этот момент для русских авторов находится за пределами искусства."
Вот мне кажется, что основной наш экспортный продукт (а Левиафан определённо экспортная история) культурного толка так никуда от этого не сдвинулся. История про слабых и поддающихся страстям людей, которые сталкиваются с миром циничных и снабжённых ресурсом негодяев, не нова. Но только в России, кажется, в таких рассказах могут увидеть нечто, отождествляемое со зрителем. И это, конечно, привет полный, какая-то транслируемая система самоуничтожения. История Рэндла Макмёрфи выглядит намного привлекательнее, несмотря ни на что.