Три разговора о Вечной России
Еще раз убедился, что одно из лучших душевных болеутоляющих, тот самый «опиум для народа», позволяющий если не совсем забыть о происходящем сейчас необратимом конце русской цивилизации, то приглушить боль - это книги Льва Вершинина. Совсем фантомные боли они убрать не в силах, но позволяют отвлечься - обратиться, как писал Розанов в «Апокалипсисе нашего времени» к «временам стройным, к временам ответственным, к временам страшным», к настоящей жизни духа, так концентрированно выраженной в блестящей, независимо от жанра, вершининской прозе.
Специально взял для прочтения совершенно разноплановые вещи, что при последовательном чтении придает ему особый вкус - словно запивать горячий турецкий кофе холодной водой. Но отобранные книги удивительным образом сложились в нечто единое, как будто освещая известную автору истину с разных сторон. В итоге от трех, наполненных символизмом, произведений впечатление сложилось как от единой трилогии, и вспомнились гениальные соловьевские «Три разговора» - оставшаяся навсегда в сокровищнице русской мысли попытка провидения будущих судеб России.
Да, это были именно три разговора - казалось бы, совершенно о разном, но в итоге все же о России, как высшем проявлении духа, Вечной России вне времени и пространства.
«Первый год республики» - давно классика альтернативной истории, «У подножия вечности», конечно же не просто фэнтези, а присущий только Льву Рэмовичу жанр историко-мифологической философской притчи и «Ущелье трех камней» - предельно жесткий рассказ о подвиге одиночки, когда жизнь сознательно отдается во имя существования своего народа.
Не буду детально пересказывать сложные и оттого еще более увлекательные сюжетные построения первых двух книг, но замечу, что обе они говорят про, по сути, день сегодняшний через призму истории.
«Первый год республики» построен на вполне исторически правдоподобном допущении, что в декабре 1825 года мятеж декабристов был подавлен только в Петербурге, а на Юге победил, и образовалась «Российская республика». Ни малейшей натяжки с точки зрения исторической правдоподобности здесь нет - будь руководители «Южного общества» немного более решительны и в обстановке всеобщей неуверенности междуцарствия победа была вполне достижимой.
Дальнейшее - это рассказ о новой геополитической реальности, где одновременно с Российской империей появилась на Юге и Российская республика. Детально и многопланово прописана вся новая «большая игра» - бесконечные внешние и внутренние войны, мирные договора, сражения и планы геополитических игроков.
Особенно интересно, что почти все персонажи - реальные исторические лица и крайне увлекает показ, как они бы действовали не в текущей, а альтернативной реальности. Скажем, в новой реальности генерал Паскевич становится героем взятия Чернигова, что дает возможности империи отобрать у республики Левобережную Украину.
Не менее интересно выписаны и перипетии внутренней политики новообразованного государства. При всем том, что империя вовсе не рисуется в слащавом духе «России, которую мы потеряли», республика кажется очень похожей на реальность взявших власть «бесов» Достоевского, немедленно начавших выяснять отношения друг с другом по примеру старых большевиков.
Например, ранее благословивший мятеж декабристов и очень похожий на отца Звездония из романа Войновича отец Даниил пастырски уговаривает (a-la энкаведист из кестлеровской «Слепящей тьмы») декабриста Волконского, чтобы он сознался в выдуманной антигосударственной деятельности не только в отношении себя, но и движения младороссов «во имя интересов республики».
Несомненно, книгу можно считать стоящей в одном ряду с «Бесами», но только этим - показом революционной бесовщины она не исчерпывается. Явно проводится идея, что зерно здоровой государственности в конечном итоге всегда прорастает через все, и результат получается неожиданным для создателей первоначального проекта. Невольно вспомнилась констатация Василия Шульгина 1921 года о том, что «Белая идея победила под Красным знаменем».
Однако совершенно неверно было бы считать книгу проявлением, пусть и в самом тонком виде, охранительской идеологии. Хотя, конечно, писатель явно согласен с мнением о событиях декабря 1825 года самого входившего в состав Северного общества Чаадаева. Последний, при всем неприятии правления Николая I, высказывался в духе, что выступление декабристов отбросило России на полвека в развитии, сделав на длительное время невозможными реформы сверху. Относясь без всякой симпатии к идеологии декабризма, автор все же показывает крошечное зерно национальной государственности в нем, которое в итоге и побеждает.
Но если даже самого крошечного зерна нет или, хуже того, оно ядовито, то получается изначально мертворожденный и разлагающийся на глазах кадавр, в котором нет ничего, кроме криминально-бюрократической вертикали, мечты масс о домике с кабанчиком и поддельных скреп с фальшивой позолотой.
Не менее философски сложной вещью является и «У подножия вечности», действие которой происходит на Руси во время нашествия Батыя. Книга, несмотря на совершенно иной жанр и авторский стиль, показывает новые грани все той же идеи самосохранения народа и его государственности благодаря наличию здорового духа.
В книге явно чувствуется глубокая евразийская составляющая, но уже не на уровне произведений первых русских евразийцев-эмигрантов. В книге идеи Трубецкого и Савицкого не повторяются, а развиваются и переходят на новый уровень. Кажется, это единственный пример, когда философская система, причем глобального характера, получает развитие не в новых философских произведениях, а художественной прозе. «У подножия вечности» показывает глубинное переплетение и сложный взаимный синтез трех культур - русской, степной и китайской. Последняя совершенно игнорировалась классическими евразийцами, что придало их теории явно не завершенный вид, и она подвергалась справедливой критике за фрагментарность.
На все более сгущающемся, так до конца повествования и оставляющем неразгаданные загадки, мистическом фоне в нескольких историко-мифологических плоскостях показывается один из тяжелейших исторических периодов Руси. Очень сильное впечатление производит описание таинственной и страшной лесной тьмы, все время надвигающейся на защитников земли русской. Надвигающейся и потом бесследно пропадающей, как все иноплеменные нашествия на Русь. И только постепенно начинаешь понимать этот авторский символизм. Тьма извне никогда не поглотит русскую землю пока силен дух России, но внутренняя накроет все, как только он ослабеет, и тогда начнутся подлинные русские «темные века».
Не меньшее впечатление и от картин ярко и образно описанных эпических битв языческих богов, каждый из которых олицетворяет дух своего народа. Впрочем, постепенно приходит понимание, что это не смертельные битвы и разные, питаемые народными эгрегорами веры, если и не сливаются в одну, то подпитывают друг друга и в конечном итоге должны образовать некое «множественное единство», на чем и была основана впоследствии Российская империя.
Однако, несмотря на обилие крови и тяжелых сцен нашествия, мрачного впечатления книга никоим образом не производит - ее смело можно назвать «оптимистической трагедией».
«У подножия вечности» вся проникнута верой в Россию, дух народа которой сильнее самого страшного внешнего врага. Думаю, что не будет преувеличением назвать это произведение гимном Вечной России, которой бесконечно дорог каждый ее сын и дочь.
«И вовеки пребудет великая Мать, пред которою все равны и ни один не отличен; на всех хватает любви, и надежды, и веры, и мудрости ее, на всякую речь и для всякого племени; нет избранников у нее и отверженных нет, от золотых церквей до башен, увенчанных крутым полумесяцем, и до идолов тихих, вкушающих благовония в кумирнях-дацанах, и до идолов громких, попивающих бубенный стук на студеных ветрах белых просторов; и чужой, придя к ней, станет своим, и своего, явившись в тяжкий час, ободряет, что недаром живет; и всякий добрый обычай приемлет, и любой язык, и каждому родные песни поет над колыбелью, и каждого молитвою провожает в последний путь; лютых врагов превращает она в друзей, а товарищей - в кровных братьев; смешав кровь, отвергает пролитие крови, но тот, кто крови детей ее жаждет, захлебнется своею, и оплачет она павшего безумца; и блудные сыновья, слепо глумившиеся над ней, возвращаются в свой час, не умея быть без нее, и прощает она их и вновь принимает в объятья свои; когда же, себя лишь любя, разрывают ее, вновь вопреки всему срастаются рассеченные куски, и снова, и вновь, и опять встает, пока живы те, кому радостно светлое имя ее, и так будет всегда, до конца, скончанья же ей нет, имя же ей - Россия!»
Даже происходящая на наших глазах русская трагедия не делает этот русский гимн, «Патетическую сонату» в прозе менее убедительным и проникновенным, доходящим до самой глубины души. Да, Лев Рэмович уже не в беллетристике, а своей непревзойденной аналитике признает, что России, как великого государства, государства-цивилизации больше нет, а на ее останках копошатся могильные черви Москвы, Киева и прочих бантустанов. Они уничтожили русскую империю, но бессильны перед Вечной Россией, которая «сраму не имет» и отныне и до скончания времен останется в сфере недоступного земным владыкам духа. И пусть без России, но продолжает существовать русский народ. Впервые в истории великий стал народ остался без собственного государства, но опыт евреев и армян доказывает, что это, хоть и сугубо теоретически, не «конец истории».
И как будто завершает трилогию (пусть эти книги автор изначально и не планировал объединять) - «Ущелье трех камней» о подвиге спасения безгосударственного народа. И здесь уже приоритеты расставляются абсолютно четко и недвусмысленно, автор ставит точку в своих размышлениях о народе и государстве.
Перспективный офицер турецкой армии, кавалер высших боевых наград майор Овсепян мог бы и дальше служить, получая новые звания и ордена, но для этого надо было отречься от своей веры и народа. И выбор был нелегок не из-за примитивно-карьерных соображений. Дело даже не в том, что армия была всем для майора. Он искренне и наивно верил, что после переворота младотурков Османская империя стала общим домом для всех населяющих ее народов. Подобно тому, как многие наивные и излишне эмоционально впечатлительные русские патриоты поверили, что смена Ельцина на Путина сделает режим больше не антирусским.
Но когда встал выбор между служением людоедскому государству и своему народу майор не поколебался, что и привело его с верным льюисом к последнему бою с курдами на горной тропе «за други своя».
И недаром символично показано, что прикрываемые пулеметом майора несчастные армяне рвались к находившимся за перевалом русским войскам, зная, что только там спасение. Это было время, когда Россия еще была Россией… Время, когда у русских и всех угнетенных мира были «свои», почти всегда готовые заступиться за слабых и гонимых.
Не знаю кому как, но мне сразу вспомнился один прошедший добровольцем несколько войн отставной полковник госбезопасности, говорящий с аристократическим "гвардейским акцентом". Он, многажды смотревший смерти в лицо, точно также выбрал жертвенно-безнадежное служение народу коварной ласке пытавшихся купить его сильных мира сего и пришел к аналогичному с Львом Рэмовичем выводу, что «РФ» не Россия. Да, не Россия, но русский народ, пусть и постоянно уменьшаясь в численности и отдавая свои земли пришельцам пока остался на обломках убитого кремлевскими иудами государства.
Именно поэтому вся трилогия, в том числе ее завершающая и самая беспощадно жесткая часть, дарит надежду. Евреи почти две тысячи лет повторяли «в следующем году в Иерусалиме» пока, наконец, не добились этого. Вопрос только есть ли у русского народа время на подобное ожидание и силы на подобные жертвы... Для меня очевидно, что нет, но, возможно, Лев Рэмович даст другой ответ на него не только в аналитике, но и новой книге, читая которую можно будет уйти от довлеющей и омерзительной суеты дня сегодняшнего и взглянуть в бесконечность.