"Железный трон" - смерти нет, есть только Наука.
Вслух бы?.. Голос - лязг железа, гарь костра,
Кольца ржавые, не снятые и вором.
В клетке рёбер притаился ворон
До утра.
Вслух - на ветер слово бросить, как медяк.
Я сказать не смею, подавившись вдохом:
Прогорает факелом эпоха,
Уходя.
Вести с юга почернели, и чадят
Свечи рыцарей пера в ночи дикарства:
Власть по капле - горькое лекарство,
Чашей - яд.
Не прочесть моей истории в томах,
Правды золото растратится по крохам.
Ворон, ворон, дай груди ползвдоха,
Крыльев взмах!
Вслух бы? Летопись железом и камчой
Пишет век, пустив по следу псов поджарых.
Свет ученья, не займись пожаром!
Будь свечой.
Персонажного отчёта, кроме этого, не могу сформулировать. Рун говорила только тогда, когда ей было, что сказать, и действовала тогда, когда видела в этом своё право и здравый смысл. То, чему она стала свидетелем в Цитадели, не будет доверено бумаге, да и к чему писать её скромную историю. Она достигла своего, но радости от этого немного.
Вин: «Я достигла большего, чем могла желать. У меня есть дом для моих коллекций и книг. У меня есть то, для чего стоит просыпаться по утрам - недочитанные свитки, неразгаданные загадки, недописанные рукописи. И люди, благу которых я могу посвятить свой скромный мышиный труд. Сохранить это гнездо в пламени быстротечных лет стало верхом моих мечтаний. А если однажды я сумею стать полезной для науки, то весь путь к этому был пройден не зря».
Дай: «Больше всего на свете я боюсь стать молчаливой сестрой - когда-то этой участи едва удалось избегнуть. Меня оберегла моя грамотность. «Кроме языка придётся отрубить её болтающие пальцы, а калека сёстрам не нужна», - сказал тот лорд. Я боюсь не смерти, а тишины и долгих страданий. Если же однажды мне придётся встать на волчьем пороге с ланцетом в руке, закрывая дорогу к пригревшим меня очагам - я буду готова».
Квента:
«Я знаю всё о видах пыли. У меня в коллекции есть частицы мостовых Староместа и шахты в Лунных горах, пробы дорог семи королевств, торфяная взвесь с берегов Черноводной, пряная ржавь Дорна. И, конечно, вынувшая мне душу книжная пыль.
По делу говоря, в этих колбах - образцы почв и минералов, которые состоят из мелких невесомых частиц. Пыль - это не драгоценность мира, но подходящий символ. Она умеет рассказывать истории. Пыль шепчет учёному, почему луноцвет не растёт дальше Речных земель, и почему отряды завоевателей Дорна порой исчезают без следа. Видите колбу с рудничной пылью? Скучная история. Многие грёзы осыпались на дно моих склянок».
«Последний Очаг укрыт заиндевелыми ельниками от огней большого мира. В детстве я звала эти дымные камни домом. Отец мой, пристяжной рыцарь, покоился под корнями Волчьего леса, а матушка блюла траур и скрывала красоту от взглядов, убирая комнаты мейстера. Тот суровый с виду человек стал нам заступой. Должно быть, он выделял меня из числа других чумазых детей, потому что я ловко воевала с книжной пылью. Под его крылом я обрела уголок, откуда не прогоняли, и могла слушать неспешную вязь речей. На удачу, мейстер взял мальчика-ученика, понемногу передавая ему азы мастерства. Стоит ли удивляться, что вскоре над его столом склонялись уже две головы с прикушенными от усердия языками? Грамоту, счёт, крупицы наук мы осваивали равно; оба сопровождали наставника в его поездках к Стене и древним курганам Первых людей. Но однажды мальчику предстояло выковать цепь в Цитадели, а мне - убирать горшок старой леди и принадлежать другому, если не похуже. Жажда знаний оказалась пыткой: всякий новый глоток не утолял, а разжигал её. До того, как я глубоко погрузилась в тот отравленный колодец, будущее не казалось мне тёмным. И тогда ещё не пришло страха, но я понимала, как хрупки мои радости в руках сильных мира сего.
Я дышала покоем книг, пока не «расцвела». О, если бы мне перепала капля матушкиной красоты, история эта могла сложиться иначе. Но боги пожелали слепить моё лицо с черт отца. И когда возраст проявил их, по крылу прислуги поползли шепотки. Матушка недолго думала, а может, её кто-то надоумил и подогнал; мы собрали узлы. На прощанье мейстер подарил мне крошечный осколочек зеркала. В водянистом отражении я увидела строгую хмарь моих - его - глаз. И вмиг всё перестало удивлять: поспешное бегство, отваженные матушкой ревнивцы, собранный для меня сундучок драгоценных рукописей. Продав свитки, я могла бы купить стадо овечек для славного замужества. Но, что бы ни думалось, судьба разложила карты в другом порядке.
Матушка вышла замуж за межевого рыцаря в Белой гавани. Это шумный город с мириадами соблазнов, о которых мне раньше доводилось только подслушивать. У неё округлился живот, а на почти взрослую дочь стали глядеть по-иному. Что оставалось делать? Удача поначалу мне улыбалась: я стала помогать аптекарю, желчному старику, и поэтому почти не показывалась родне. Но после бушующие волны улиц вынесли меня к людям, не всякого из которых примут в приличном доме. Словно в сказке про полночных бал, я вдруг очутилась среди тайн, камней, настоев и свитков - в плену городских теней, хотя поначалу не обо всём догадывалась. Видите ли, дух познания двулик. Краденые камни и книги растут в цене, если кто-нибудь понимает в них толк; поддельное письмо не всякий отличит; капля - лекарство, две - яд... Мне вовсе не нравилось то, что приходилось делать. Мне не нравилось в Гавани. Эта «цепь» воровского круга не давала вздохнуть, но попытка вырваться уже означала бы мою оторванную голову. С другой стороны, пряник вкуснее чёрствого хлеба: новое одурманивало, утоляло мой вечный «голод книгочеев».
Четыре года промелькнули в дыму, а писать о них чернил не хватит. Попытка устроить мне брак, гнилое дело с запахом мертвечины, облавы стражи, бегство из дома и скитания в лохмотьях… Потом я добралась до Ярмарочного поля и прибилась к барду, коротала ночи то на чердаках занюханных кабаков, то в замковых покоях, однажды даже под балдахином. Везде я схватывала огрызки любых пригодных сведений, как голодная мышь, училась, чему бы ни посылали боги. Чёрная изнанка знания отравила меня. Я понемногу перестала различать правых и виновных, добро и подлость. Потом пришла весна. В робкой зелени леса разносился лай собак и рога приближающейся охоты. Не могу вспомнить ничего о той ночи, кроме серебристых чешуек ивы в лунном свете и пахнущего разнотравьем шёпота. А дальше вновь лоскуты грязных дней, ругань, перо в чернилах и перо в боку, мир через помутившееся стекло, всюду пыль, и однажды - проблеском - вшивая оборванка мечется в родильной горячке. Когда я пришла в себя после долгой болезни, оказалось, что нас с младенцем приютила женщина из Сероводья. Я не могла вспомнить, как добралась туда. Хвала богам, ребёнок выздоровел. Я оставила его в руках подобрее своих и вновь отправилась за Перешеек. После этой «маленькой смерти» многое изменилось для меня, но самое главное по-прежнему горело ярко и ровно. Науки были светом, влекущим мотылька через колючие ветви и стылую ночь.
С тех пор я стала если не осторожнее, то строже к своему беспокойному «проклятию». Не всякое дело, угодное владельцам звонкой монеты, годилось давать мне пищу. Я ходила в пыли дорог, изучая их состав и ожерелье нанизанных городов, надолго оставалась в одном месте и поспешно покидала другое. Где-то меня вело любопытство вроде того, что заставляет учёного раскапывать овеянный леденящими преданиями курган. Иногда дорога возвращала в тихое Сероводье, но это не становилось концом пути.
По нескольку лет я проводила в Староместе. Там многому позволено научиться, несмотря на закрытые двери Цитадели мейстеров. Я и в прошлом узнавала некоторых из них, я тянулась к опаляющему пламени ума, но им трудновато было заметить меня серую моль вроде меня. Однажды влюбилась - глупо, толи в человека, толи в его блестящий трактат. Не понимаю, искала ли я таким образом ключи от «чёрного хода» университета или просто грелась рядом с этим светлым костром, обжигаясь и собирая искры.
Прошло десять лет с моего бегства. Судьба подыскала мне друзей среди тех рыцарей наживы, кто позабыл честность, но не продал честь. Должно быть, я впаяла себя звеном в ещё одну крепкую человеческую цепь, прежде чем буря порвала и её - но это были добрые узы, сочные годы, редкие авантюры. Взгляните на колбу с малахитовой рудой… последнее моё дело. Мне было поручено отыскать свидетельства неких вполне реальных наследных прав в ветвистом древе Младшего дома, чтобы один негодяй сместил другого. Перейду к главному: часы пробили полночь, сторонники заговора превратились в крыс, а все другие оказались в подвале. Выпускали оттуда по частям, либо в оковах на рудник, как вышло со мной. То грубое время не стоит воспоминаний. Случайно и дорогой ценой мне удалось бежать к Северу. Я всю дорогу молчала, едва передвигая ноги, едва видя в этом смысл. Не выходило выталкивать слова из горла. Полгода провела у обители Семерых, слушая молитвы чужим богам. Они принесли облегчение, но старая вера держала крепче. «Возвращайся, - сказала септа, - нам всегда будет, о чём поговорить».
Потом, уже за Перешейком, я прибилась к возвращавшемуся в Винтерфелл посольскому каравану лорда Брендона Старка, где меня приняли за немую и скорбную умом. По ночам я выводила прутиком в пыли очертания земель и символов, созвездий и органов, не в силах собрать эти кровоточащие клочки обратно в свою голову. А через две недели пришёл мор. Караван остановился в безлюдных землях, вывесив серые полотнища. Больных изолировали в отдельный лагерь вместе с лекарями, а другим было приказано никого туда не впускать и не выпускать. Брандон оставался со своими людьми, отправив гонца с депешей. Но с этой угрозой воины справиться не могли. Мор стремительно креп: было видно, что в карантине сжигают покойников. Через пять дней заболело несколько людей вне морового круга, в том числе приближённые лорда. Они сами, без принуждения, вошли в карантин. Стало ясно, что находиться так близко к очагу болезни нельзя, но лорд всё же принял решение держать окружение, пока в границах оставались живые. Я словно растворилась в том, что видела. Мир, полный коварства, несправедливости, лжи, простых наших человечьих слабостей - какое отношение он имел к этому живому железу Севера?
В то время я почувствовала себя частью чего-то важного. Почти не спала, собирала корни, чертила прутиком в золе, искала… искала рецептуру. Однажды ночью в карантине дали сигнал о гибели последнего лекаря. Ледяной вой трубы умолк, а я пришла к костру лорда и стала говорить. Требовалось поскорее обработать здоровых людей и все вещи горячим вином с лекарскими травами, остальное сжечь, перенести стоянку гораздо дальше. К утру Брандон внял речам и дал согласие. Он сам и несколько выбранных людей остались, чтобы помочь управиться с мором. Больных выхаживали, как я им говорила, а здоровые продолжали носить маски и пропитывать одежду составом. В свободные минуты, чтобы развлечь хворую стаю, я рассказывала о тайнах камней и древних сражениях, рисовала карты далёких земель и вспоминала истории, которые там родились. «Почему ты молчала раньше?», - спросил лорд. «Мне нечего было сказать».
Мор угас. Часть винтерфелльцев удалось вылечить, другие погибли - разгадка болезни ускользнула до новых встреч с ней. Дальнейшее было похоже на конец прекрасной сказки. Караван двинулся к замку, где мне предстояло править царством пыли и чернил.
Прошло пять лет с тех пор. Я мало похожу на ту, кем была. У меня просторные комнаты, полные свитков, колб и геологических коллекций, а в очаге всегда найдутся дрова для озябшего гостя. Я служу архивариусом Винтерфелла. Старки доверяют «присяге» простолюдинки так же, как и я доверяю им свою нехитрую жизнь. По мере сил я помогаю мейстеру, в свободное от прямых обязанностей время пытаясь «выковывать» звенья моей несуществующей цепи. Если я и была когда-либо счастлива, как теперь, то очень давно».
От игрока: https://vk.com/raugven?w=wall2607742_3185%2Fall
Кольца ржавые, не снятые и вором.
В клетке рёбер притаился ворон
До утра.
Вслух - на ветер слово бросить, как медяк.
Я сказать не смею, подавившись вдохом:
Прогорает факелом эпоха,
Уходя.
Вести с юга почернели, и чадят
Свечи рыцарей пера в ночи дикарства:
Власть по капле - горькое лекарство,
Чашей - яд.
Не прочесть моей истории в томах,
Правды золото растратится по крохам.
Ворон, ворон, дай груди ползвдоха,
Крыльев взмах!
Вслух бы? Летопись железом и камчой
Пишет век, пустив по следу псов поджарых.
Свет ученья, не займись пожаром!
Будь свечой.
Персонажного отчёта, кроме этого, не могу сформулировать. Рун говорила только тогда, когда ей было, что сказать, и действовала тогда, когда видела в этом своё право и здравый смысл. То, чему она стала свидетелем в Цитадели, не будет доверено бумаге, да и к чему писать её скромную историю. Она достигла своего, но радости от этого немного.
Вин: «Я достигла большего, чем могла желать. У меня есть дом для моих коллекций и книг. У меня есть то, для чего стоит просыпаться по утрам - недочитанные свитки, неразгаданные загадки, недописанные рукописи. И люди, благу которых я могу посвятить свой скромный мышиный труд. Сохранить это гнездо в пламени быстротечных лет стало верхом моих мечтаний. А если однажды я сумею стать полезной для науки, то весь путь к этому был пройден не зря».
Дай: «Больше всего на свете я боюсь стать молчаливой сестрой - когда-то этой участи едва удалось избегнуть. Меня оберегла моя грамотность. «Кроме языка придётся отрубить её болтающие пальцы, а калека сёстрам не нужна», - сказал тот лорд. Я боюсь не смерти, а тишины и долгих страданий. Если же однажды мне придётся встать на волчьем пороге с ланцетом в руке, закрывая дорогу к пригревшим меня очагам - я буду готова».
Квента:
«Я знаю всё о видах пыли. У меня в коллекции есть частицы мостовых Староместа и шахты в Лунных горах, пробы дорог семи королевств, торфяная взвесь с берегов Черноводной, пряная ржавь Дорна. И, конечно, вынувшая мне душу книжная пыль.
По делу говоря, в этих колбах - образцы почв и минералов, которые состоят из мелких невесомых частиц. Пыль - это не драгоценность мира, но подходящий символ. Она умеет рассказывать истории. Пыль шепчет учёному, почему луноцвет не растёт дальше Речных земель, и почему отряды завоевателей Дорна порой исчезают без следа. Видите колбу с рудничной пылью? Скучная история. Многие грёзы осыпались на дно моих склянок».
«Последний Очаг укрыт заиндевелыми ельниками от огней большого мира. В детстве я звала эти дымные камни домом. Отец мой, пристяжной рыцарь, покоился под корнями Волчьего леса, а матушка блюла траур и скрывала красоту от взглядов, убирая комнаты мейстера. Тот суровый с виду человек стал нам заступой. Должно быть, он выделял меня из числа других чумазых детей, потому что я ловко воевала с книжной пылью. Под его крылом я обрела уголок, откуда не прогоняли, и могла слушать неспешную вязь речей. На удачу, мейстер взял мальчика-ученика, понемногу передавая ему азы мастерства. Стоит ли удивляться, что вскоре над его столом склонялись уже две головы с прикушенными от усердия языками? Грамоту, счёт, крупицы наук мы осваивали равно; оба сопровождали наставника в его поездках к Стене и древним курганам Первых людей. Но однажды мальчику предстояло выковать цепь в Цитадели, а мне - убирать горшок старой леди и принадлежать другому, если не похуже. Жажда знаний оказалась пыткой: всякий новый глоток не утолял, а разжигал её. До того, как я глубоко погрузилась в тот отравленный колодец, будущее не казалось мне тёмным. И тогда ещё не пришло страха, но я понимала, как хрупки мои радости в руках сильных мира сего.
Я дышала покоем книг, пока не «расцвела». О, если бы мне перепала капля матушкиной красоты, история эта могла сложиться иначе. Но боги пожелали слепить моё лицо с черт отца. И когда возраст проявил их, по крылу прислуги поползли шепотки. Матушка недолго думала, а может, её кто-то надоумил и подогнал; мы собрали узлы. На прощанье мейстер подарил мне крошечный осколочек зеркала. В водянистом отражении я увидела строгую хмарь моих - его - глаз. И вмиг всё перестало удивлять: поспешное бегство, отваженные матушкой ревнивцы, собранный для меня сундучок драгоценных рукописей. Продав свитки, я могла бы купить стадо овечек для славного замужества. Но, что бы ни думалось, судьба разложила карты в другом порядке.
Матушка вышла замуж за межевого рыцаря в Белой гавани. Это шумный город с мириадами соблазнов, о которых мне раньше доводилось только подслушивать. У неё округлился живот, а на почти взрослую дочь стали глядеть по-иному. Что оставалось делать? Удача поначалу мне улыбалась: я стала помогать аптекарю, желчному старику, и поэтому почти не показывалась родне. Но после бушующие волны улиц вынесли меня к людям, не всякого из которых примут в приличном доме. Словно в сказке про полночных бал, я вдруг очутилась среди тайн, камней, настоев и свитков - в плену городских теней, хотя поначалу не обо всём догадывалась. Видите ли, дух познания двулик. Краденые камни и книги растут в цене, если кто-нибудь понимает в них толк; поддельное письмо не всякий отличит; капля - лекарство, две - яд... Мне вовсе не нравилось то, что приходилось делать. Мне не нравилось в Гавани. Эта «цепь» воровского круга не давала вздохнуть, но попытка вырваться уже означала бы мою оторванную голову. С другой стороны, пряник вкуснее чёрствого хлеба: новое одурманивало, утоляло мой вечный «голод книгочеев».
Четыре года промелькнули в дыму, а писать о них чернил не хватит. Попытка устроить мне брак, гнилое дело с запахом мертвечины, облавы стражи, бегство из дома и скитания в лохмотьях… Потом я добралась до Ярмарочного поля и прибилась к барду, коротала ночи то на чердаках занюханных кабаков, то в замковых покоях, однажды даже под балдахином. Везде я схватывала огрызки любых пригодных сведений, как голодная мышь, училась, чему бы ни посылали боги. Чёрная изнанка знания отравила меня. Я понемногу перестала различать правых и виновных, добро и подлость. Потом пришла весна. В робкой зелени леса разносился лай собак и рога приближающейся охоты. Не могу вспомнить ничего о той ночи, кроме серебристых чешуек ивы в лунном свете и пахнущего разнотравьем шёпота. А дальше вновь лоскуты грязных дней, ругань, перо в чернилах и перо в боку, мир через помутившееся стекло, всюду пыль, и однажды - проблеском - вшивая оборванка мечется в родильной горячке. Когда я пришла в себя после долгой болезни, оказалось, что нас с младенцем приютила женщина из Сероводья. Я не могла вспомнить, как добралась туда. Хвала богам, ребёнок выздоровел. Я оставила его в руках подобрее своих и вновь отправилась за Перешеек. После этой «маленькой смерти» многое изменилось для меня, но самое главное по-прежнему горело ярко и ровно. Науки были светом, влекущим мотылька через колючие ветви и стылую ночь.
С тех пор я стала если не осторожнее, то строже к своему беспокойному «проклятию». Не всякое дело, угодное владельцам звонкой монеты, годилось давать мне пищу. Я ходила в пыли дорог, изучая их состав и ожерелье нанизанных городов, надолго оставалась в одном месте и поспешно покидала другое. Где-то меня вело любопытство вроде того, что заставляет учёного раскапывать овеянный леденящими преданиями курган. Иногда дорога возвращала в тихое Сероводье, но это не становилось концом пути.
По нескольку лет я проводила в Староместе. Там многому позволено научиться, несмотря на закрытые двери Цитадели мейстеров. Я и в прошлом узнавала некоторых из них, я тянулась к опаляющему пламени ума, но им трудновато было заметить меня серую моль вроде меня. Однажды влюбилась - глупо, толи в человека, толи в его блестящий трактат. Не понимаю, искала ли я таким образом ключи от «чёрного хода» университета или просто грелась рядом с этим светлым костром, обжигаясь и собирая искры.
Прошло десять лет с моего бегства. Судьба подыскала мне друзей среди тех рыцарей наживы, кто позабыл честность, но не продал честь. Должно быть, я впаяла себя звеном в ещё одну крепкую человеческую цепь, прежде чем буря порвала и её - но это были добрые узы, сочные годы, редкие авантюры. Взгляните на колбу с малахитовой рудой… последнее моё дело. Мне было поручено отыскать свидетельства неких вполне реальных наследных прав в ветвистом древе Младшего дома, чтобы один негодяй сместил другого. Перейду к главному: часы пробили полночь, сторонники заговора превратились в крыс, а все другие оказались в подвале. Выпускали оттуда по частям, либо в оковах на рудник, как вышло со мной. То грубое время не стоит воспоминаний. Случайно и дорогой ценой мне удалось бежать к Северу. Я всю дорогу молчала, едва передвигая ноги, едва видя в этом смысл. Не выходило выталкивать слова из горла. Полгода провела у обители Семерых, слушая молитвы чужим богам. Они принесли облегчение, но старая вера держала крепче. «Возвращайся, - сказала септа, - нам всегда будет, о чём поговорить».
Потом, уже за Перешейком, я прибилась к возвращавшемуся в Винтерфелл посольскому каравану лорда Брендона Старка, где меня приняли за немую и скорбную умом. По ночам я выводила прутиком в пыли очертания земель и символов, созвездий и органов, не в силах собрать эти кровоточащие клочки обратно в свою голову. А через две недели пришёл мор. Караван остановился в безлюдных землях, вывесив серые полотнища. Больных изолировали в отдельный лагерь вместе с лекарями, а другим было приказано никого туда не впускать и не выпускать. Брандон оставался со своими людьми, отправив гонца с депешей. Но с этой угрозой воины справиться не могли. Мор стремительно креп: было видно, что в карантине сжигают покойников. Через пять дней заболело несколько людей вне морового круга, в том числе приближённые лорда. Они сами, без принуждения, вошли в карантин. Стало ясно, что находиться так близко к очагу болезни нельзя, но лорд всё же принял решение держать окружение, пока в границах оставались живые. Я словно растворилась в том, что видела. Мир, полный коварства, несправедливости, лжи, простых наших человечьих слабостей - какое отношение он имел к этому живому железу Севера?
В то время я почувствовала себя частью чего-то важного. Почти не спала, собирала корни, чертила прутиком в золе, искала… искала рецептуру. Однажды ночью в карантине дали сигнал о гибели последнего лекаря. Ледяной вой трубы умолк, а я пришла к костру лорда и стала говорить. Требовалось поскорее обработать здоровых людей и все вещи горячим вином с лекарскими травами, остальное сжечь, перенести стоянку гораздо дальше. К утру Брандон внял речам и дал согласие. Он сам и несколько выбранных людей остались, чтобы помочь управиться с мором. Больных выхаживали, как я им говорила, а здоровые продолжали носить маски и пропитывать одежду составом. В свободные минуты, чтобы развлечь хворую стаю, я рассказывала о тайнах камней и древних сражениях, рисовала карты далёких земель и вспоминала истории, которые там родились. «Почему ты молчала раньше?», - спросил лорд. «Мне нечего было сказать».
Мор угас. Часть винтерфелльцев удалось вылечить, другие погибли - разгадка болезни ускользнула до новых встреч с ней. Дальнейшее было похоже на конец прекрасной сказки. Караван двинулся к замку, где мне предстояло править царством пыли и чернил.
Прошло пять лет с тех пор. Я мало похожу на ту, кем была. У меня просторные комнаты, полные свитков, колб и геологических коллекций, а в очаге всегда найдутся дрова для озябшего гостя. Я служу архивариусом Винтерфелла. Старки доверяют «присяге» простолюдинки так же, как и я доверяю им свою нехитрую жизнь. По мере сил я помогаю мейстеру, в свободное от прямых обязанностей время пытаясь «выковывать» звенья моей несуществующей цепи. Если я и была когда-либо счастлива, как теперь, то очень давно».
От игрока: https://vk.com/raugven?w=wall2607742_3185%2Fall