(no subject)
Когда то это был главный праздник, но с каждым годом, все больше и острее я ощущаю, что все становится не так. Я думала, что во мне перегорела функция радоваться со всеми. Не могу больше быть одной из тех, что "веселится и ликует" со всем народом. И с ура и чепчиками в воздух тоже большие проблемы.
Вчера я поняла наконец, что просто мой праздник, мое личное 9 мая никаким образом не может вписаться в эту общую феерию. Не потому что я стала старой, ущербной и ворчливой дрянью, а просто потому что это слишком другой день для меня.
-Мы проезжали на поезде мимо какой-то деревни. Кажется под Смоленском, уж и не помню. От деревни то собственно мало что осталось, одни печные трубы на пепелищах торчали, как вместо надгробий. Вижу вдруг, вдалеке штабеля сложены. Высокие, много. Думаю, надо же, наверное все таки уцелели в деревне то люди, раз столько дров запасли. Подъехали ближе, а это трупы лежат.
Я держу его за руку и думаю, сколько же вас таких было и скольких не стало.
-Когда были в эвакуации в деревне, там в одной избе умирал молодой мальчишка. Мы подружились с ним. Он может был то на пару лет старше меня всего, но настоящий солдат, сын полка. У него в первые же дни всю семью убили, он напросился к танкистам. Воевал, был награжден. При обороне одного села его танк подбили. Но ему удалось вылезти из днища и спрятаться в колодце. Там он почти 2 дня стоял по горло в ледяной воде, пока не пришли наши. Его вытащили, но слишком поздно. В деревню его отправили из госпиталя, доживать. Он знал, что умирает. Почти в самом конце отдал мне свою награду. Я не хотел брать ни в какую, но он упросил. Сказал, у меня все равно нет никого, я умру, а ты будешь меня помнить, может своим детям потом про меня расскажешь.
У меня на ладони медаль. "Мы живы, пока про нас помнят?".
-Самое страшное было, это патрули. Потому что бомжей, беспризорников отлавливали и сгоняли в стройбат. Страшнее всего было туда попасть. Мы знали, все что угодно, умереть лучше, только не в стройбат.
На маленькой черно-белой фотографии худой большеглазый мальчик. Неужели в 12 лет настолько нестрашно умирать?
-Ты не бойся его, он на самом деле несчастный человек.
По мнению всех детей он совсем не несчастный, а странный и страшный. Ребятня старается держаться от него подальше, днем то вроде как обычный, тихий, а под вечер как выпьет стакан своей "бормотухи", так ходит по участку, кричит что-то страшным голосом. Как может такой старик так страшно кричать? И почему все взрослые его так жалеют?
Он сам из Белоруссии. Когда немцы пришли в их деревню они почему то его заподозрили, что он помогает партизанам. Схватили, допрашивали долго. Может он и правда ничего не знал, может не сказал. Но они его три раза водили на расстрел. Надевали мешок на голову, ставили к стене и стреляли. Вот после этого он таким и стал.
И я вспоминаю, что чаще всего кричал он одно и тоже. Стреляйте, сволочи, вот он я, стреляйте
В мое 9 мая некуда прицепить полосатую ленточку, не с кем пройтись радостным строем, и уж совсем никак не испытать приступ торжественного патриотизма.
Можно посидеть рядом, вспомнить, можно даже выпить не чокаясь.
А потом, в темноте пустой комнаты стараться, хоть и зная заранее что не получиться, потому что никогда не получалось выплакать из себя эту свою-чужую боль.
А за окном кричат ура и грохочат залпы салютов.
Вчера я поняла наконец, что просто мой праздник, мое личное 9 мая никаким образом не может вписаться в эту общую феерию. Не потому что я стала старой, ущербной и ворчливой дрянью, а просто потому что это слишком другой день для меня.
-Мы проезжали на поезде мимо какой-то деревни. Кажется под Смоленском, уж и не помню. От деревни то собственно мало что осталось, одни печные трубы на пепелищах торчали, как вместо надгробий. Вижу вдруг, вдалеке штабеля сложены. Высокие, много. Думаю, надо же, наверное все таки уцелели в деревне то люди, раз столько дров запасли. Подъехали ближе, а это трупы лежат.
Я держу его за руку и думаю, сколько же вас таких было и скольких не стало.
-Когда были в эвакуации в деревне, там в одной избе умирал молодой мальчишка. Мы подружились с ним. Он может был то на пару лет старше меня всего, но настоящий солдат, сын полка. У него в первые же дни всю семью убили, он напросился к танкистам. Воевал, был награжден. При обороне одного села его танк подбили. Но ему удалось вылезти из днища и спрятаться в колодце. Там он почти 2 дня стоял по горло в ледяной воде, пока не пришли наши. Его вытащили, но слишком поздно. В деревню его отправили из госпиталя, доживать. Он знал, что умирает. Почти в самом конце отдал мне свою награду. Я не хотел брать ни в какую, но он упросил. Сказал, у меня все равно нет никого, я умру, а ты будешь меня помнить, может своим детям потом про меня расскажешь.
У меня на ладони медаль. "Мы живы, пока про нас помнят?".
-Самое страшное было, это патрули. Потому что бомжей, беспризорников отлавливали и сгоняли в стройбат. Страшнее всего было туда попасть. Мы знали, все что угодно, умереть лучше, только не в стройбат.
На маленькой черно-белой фотографии худой большеглазый мальчик. Неужели в 12 лет настолько нестрашно умирать?
-Ты не бойся его, он на самом деле несчастный человек.
По мнению всех детей он совсем не несчастный, а странный и страшный. Ребятня старается держаться от него подальше, днем то вроде как обычный, тихий, а под вечер как выпьет стакан своей "бормотухи", так ходит по участку, кричит что-то страшным голосом. Как может такой старик так страшно кричать? И почему все взрослые его так жалеют?
Он сам из Белоруссии. Когда немцы пришли в их деревню они почему то его заподозрили, что он помогает партизанам. Схватили, допрашивали долго. Может он и правда ничего не знал, может не сказал. Но они его три раза водили на расстрел. Надевали мешок на голову, ставили к стене и стреляли. Вот после этого он таким и стал.
И я вспоминаю, что чаще всего кричал он одно и тоже. Стреляйте, сволочи, вот он я, стреляйте
В мое 9 мая некуда прицепить полосатую ленточку, не с кем пройтись радостным строем, и уж совсем никак не испытать приступ торжественного патриотизма.
Можно посидеть рядом, вспомнить, можно даже выпить не чокаясь.
А потом, в темноте пустой комнаты стараться, хоть и зная заранее что не получиться, потому что никогда не получалось выплакать из себя эту свою-чужую боль.
А за окном кричат ура и грохочат залпы салютов.