Симона Вейль. Из трактата "Любовь к Богу и несчастье" (3)
.
По причине сущностной связи между Крестом и несчастьем, государство могло бы полностью отделить себя от религии только при абсурдном допущении, что ему удалось «отменить» несчастье. И самая первая причина, почему у государства нет на это никакого права, - в том, что оно само творит несчастных. Уголовный суд, отрезанный от всякой связи с Богом, поистине выглядит подобием ада. Не по причине судебных ошибок или излишней суровости наказаний, но независимо от всего этого, сам по себе. Он загрязняется от постоянного контакта со всевозможной скверной и, не имея ничего, что могло бы ее отмыть, сам оказывается настолько осквернен, что даже худших из преступников может сделать только хуже. Соприкосновение с судом отвратительно для любого, кто сохраняет в себе что-то чистое и здоровое; зато негодяи находят в наказаниях, которые он налагает, своего рода утехи, еще более ужасные, чем сами наказания. Нет ничего другого, что могло бы вселить чистоту в места, где живут преступление и наказание, - только Христос - только Он, который сам был приговорен уголовным судом.
Но поскольку, нуждаясь в одном лишь Кресте, государство не нуждается в сложностях догмы, - губительно, что Крест и догму связали столь крепкой связью. Ведь это и есть та самая связь, которая поставила Христа рядом с преступниками, как братьев по общему несчастью (1).
Понятие необходимости, как общая материя искусства, науки и всех родов физического труда, - вот те врата, которыми христианство может войти в светскую жизнь и шаг за шагом проникать во все ее области. Ибо Крест есть сама необходимость, в соприкосновении и с самой нижней, и с самой возвышенной частью нас самих. Нашим телесным чувствам он напоминает о физическом страдании Христа, а присутствием Бога привлекает живущую в нас сверхъестественную любовь. Вследствие этого, Крест соединяет в себе все многообразие контактов, в которых промежуточные части нашего существа встречаются с силой необходимости.
Ни в одной сфере жизни нет и не может быть такого рода человеческой деятельности, которая не имела бы своей высшей и сокровенной истиной Крест Христов. Ни один из них нельзя отделить от Креста Христова, иначе он или сгниет, или засохнет, как отломившаяся ветка. Видя, что происходит сегодня, на наших глазах, и не понимая смысла происходящего, мы гадаем: в чем причина наших зол? Причем христиане понимают еще меньше остальных; ибо, зная, что исторически эти роды деятельности существовали задолго до воплощения Христа, они не решаются признать, что вера во Христа еще в те времена составляла их жизненную силу.
Но эта трудность не остановит нас, если мы поймем, что под завесами, которые постепенно открываются, вера во Христа приносит свои цветы и плоды - во все времена, на всяком месте, где есть люди, которые не возненавидели свет .
С самого начала истории, никогда, кроме определенного периода в истории Римской империи, Христос не был до такой степени устранен из общества, как теперь. Древние сочли бы уродством такое отделение религии от общественной жизни, какое сегодня даже большая часть христиан находит естественным.
Христианство должно влить свои соки в общественную жизнь; но, тем не менее, оно в первую очередь обращено к человеческой душе. Наш Отец пребывает втайне, - но нет другой тайны, столь непроницаемой, как несчастье.
Есть один вопрос, не имеющий абсолютно никакого значения и, конечно, никакого ответа, который мы никогда не задаем, находясь в обычном состоянии. Зато в несчастье душа просто не может не повторять его - неумолчно, с монотонностью болезненного стона. «Почему?» «Почему всё так?» Несчастный, как ребенок, спрашивает у людей, у вещей, у Бога (даже если он не верует), у кого угодно. Почему именно ему нечего есть, почему его вгоняют в могилу непосильным трудом или жестоким обращением, или почему его вот-вот застрелят, или почему он болен, или почему он в тюрьме… Если мы объясним ему причины (что, однако, редко удается, ибо они бывают довольно запутанными), это не будет ответом. Ибо его вопрос «почему?» означает не «по какой причине?», а «зачем?» А мы, конечно, не можем сказать ему, зачем. Хотя можно придумать; но такую выдумку не назовешь добрым делом.
Странно, что у нас не вызывают вопроса несчастья ближних, кроме разве что немногих, самых близких людей. В лучшем случае, мы однажды зададим его в рассеянности. Но кто сам в несчастье - в том этот вопрос забит как гвоздь, он кричит непрестанно: почему? почему? зачем? Сам Христос выкрикнул эти слова: «Зачем Ты Меня оставил?» (2)
«Зачем?» несчастного не находит ответа - потому что мы живем там, где правит необходимость, а не целесообразность. Если бы в этом мире правила целесообразность, то место блага не находилось бы в ином мире. Каждый раз, когда мы вопрошаем мир о целесообразности, он в ней отказывает. Но чтобы знать, что откажет, сначала надо спросить.
Нас заставляет спрашивать о целесообразности мира только несчастье, да еще красота, ибо прекрасное нам дает столь живое ощущение присутствия блага, что мы ищем его цель, будучи не в состоянии когда-либо найти. Прекрасное тоже побуждает вопрошать: «зачем?»; «Зачем вот это, что я вижу, - прекрасно?» Но мало кто способен повторять это «зачем?» в течение долгого времени. Зато несчастье кричит, свое «почему?», «зачем?» не умолкая, часы, дни, годы, - пока не иссякнут последние силы.
Тот, кто способен не только кричать, но еще и слушать, услышит ответ. Этот ответ - молчание. Вечное молчание, за которое горько упрекал Бога Виньи . Однако Виньи не был вправе говорить от себя, как ответил бы Праведник на это молчание, ибо сам не был праведником. Праведный - любит. Тот, кто способен не только слушать, но и любить, услышит это молчание как слово Бога.
Творения говорят при помощи звуков. Слово Бога есть молчание. Тайное слово любви Божией может быть только молчанием. Христос есть молчание Бога.
Нет в мире другого такого дерева, как Крест. Нет в мире большей гармонии, чем молчание Бога. Пифагорейцы улавливали эту гармонию в бездонном молчании звездного неба. Необходимость в этом мире есть голос молчания Бога (3).
Наша душа все время производит шум; но есть в ней одна точка, которая пребывает в молчании, и которую мы никогда не слышим. Когда молчание Бога вливается нам в душу и, проходя сквозь нее, соединяется с молчанием, сокровенно живущим в нас, с того времени мы уже имеем свое сокровище и свое сердце в Боге; и пространство раскрывается перед нами пополам, как плод, - ибо мы созерцаем всю вселенную с той точки, что находится вне пространства.
К этому ведут только два пути, и других нет. Есть только два острия, которые способны пройти нашу душу насквозь - несчастье и красота.
Хочется беспрестанно плакать кровавыми слезами, когда думаешь, скольких сокрушило несчастье, - а они ведь могли бы извлечь из него пользу. Но если смотреть на вещи более хладнокровно, нет безумнее расточительства, чем пренебрежение красотой мира. Можно ли сосчитать, сколь часто ясность звезд, шум морского прибоя, молчание предрассветного часа раскрываются навстречу душе человека - но безответно! Не отзываться на эту красоту - преступление, столь тяжкая неблагодарность, которая, возможно, заслуживает наказания в виде несчастья. Конечно, оно постигает не всех. Но в таком случае карой становится бездарное существование; а чем бездарная жизнь лучше несчастья? Впрочем, вероятно, жизнь таких людей не перестает быть бездарной, даже если их постигают большие беды. Как можно догадываться, зло, живущее внутри человека, подчас бывает для него защитой от зла внешнего, которое жалит его через боль. Если это правда, будем надеяться, что Бог милосердно сократил для неблагоразумного разбойника его столь бесполезные страдания. Да, именно так; в несчастье человека даже искушает мысль, что он будет меньше страдать, если станет злым.
Но кто, хотя бы только на миг, ощутил чистую радость, и, значит, познал вкус красоты мира (ибо это одно и то же), - тому несчастье разрывает всю душу. Хотя только он и не заслуживает этого наказания. Но для него несчастье - не наказание. Просто Сам Бог берет руку человека и слегка сильнее сжимает ее. Ибо, если останется верен, то на самом дне своего крика он обретет драгоценную жемчужину молчания Бога.
___________________________________________________________
(1) Перевод свободный. В оригинале: Сe lien a enlevé le Christ à ses frères les criminels. Смысл таков: осуждение Христа с позиции догмы (как понимали ее иерусалимские старейшины во главе с Анной и Каиафой) привело к Его казни вместе с разбойниками. Когда догма, огражденная проклятиями и отлучениями, сближается с нормами уголовного права, тогда и заседание иерусалимского синедриона, и собор христианских епископов, и богословский диспут с одинаковой неизбежностью уподобляются бездушному, механически-жестокому уголовному судилищу. Для Средневековья это было обычной картиной. Но «смягчение нравов» принципиально не меняет ситуацию. И в либеральных условиях нашего времени можно использовать религиозную догму не для большего просветления нашей любви к Богу, но для травли, преследования, мести, вызванных самыми низкими побуждениями.
(2) Согласно греческому тексту Евангелий, в предсмертные минуты Христос взывал к Отцу: «зачем? для чего?» (ἵνα? - по Матфею; εἰς τί? - по Марку). Французское pourquoi? буквально означает «зачем?», т. е., в отличие от русского «почему», вопрошает в первую очередь о цели, а не о причине. Поэтому мне приходится передавать его в разных случаях по-разному, или совмещать оба значения, чтобы ход мысли автора был понятнее.
(3) Удивительна перекличка с окончанием повести Альбера Камю «Посторонний» (она была закончена в том же 1942 году, когда Симона писала свою статью): «Когда я очнулся, в лицо мне смотрели звезды. До меня доносились звуки с полей. Прохладный запах ночи, земли и моря освежал виски. Чудесное спокойствие спящего лета вливалось в меня, как прибой. (…) Перед этой ночью, полной загадочных знаков и звезд, я впервые раскрываюсь тихому равнодушию мира. Он так на меня похож, он мне как брат, и от этого я чувствую - я был счастлив, я счастлив и сейчас…» (Перевод Н. Галь). При жизни Камю и Симона Вейль не встречались, хотя имели немало общих знакомых. В послевоенные годы Камю стал главным инициатором публикации произведений Симоны Вейль (серия "Надежда" в издательстве "Галлимар")..
По причине сущностной связи между Крестом и несчастьем, государство могло бы полностью отделить себя от религии только при абсурдном допущении, что ему удалось «отменить» несчастье. И самая первая причина, почему у государства нет на это никакого права, - в том, что оно само творит несчастных. Уголовный суд, отрезанный от всякой связи с Богом, поистине выглядит подобием ада. Не по причине судебных ошибок или излишней суровости наказаний, но независимо от всего этого, сам по себе. Он загрязняется от постоянного контакта со всевозможной скверной и, не имея ничего, что могло бы ее отмыть, сам оказывается настолько осквернен, что даже худших из преступников может сделать только хуже. Соприкосновение с судом отвратительно для любого, кто сохраняет в себе что-то чистое и здоровое; зато негодяи находят в наказаниях, которые он налагает, своего рода утехи, еще более ужасные, чем сами наказания. Нет ничего другого, что могло бы вселить чистоту в места, где живут преступление и наказание, - только Христос - только Он, который сам был приговорен уголовным судом.
Но поскольку, нуждаясь в одном лишь Кресте, государство не нуждается в сложностях догмы, - губительно, что Крест и догму связали столь крепкой связью. Ведь это и есть та самая связь, которая поставила Христа рядом с преступниками, как братьев по общему несчастью (1).
Понятие необходимости, как общая материя искусства, науки и всех родов физического труда, - вот те врата, которыми христианство может войти в светскую жизнь и шаг за шагом проникать во все ее области. Ибо Крест есть сама необходимость, в соприкосновении и с самой нижней, и с самой возвышенной частью нас самих. Нашим телесным чувствам он напоминает о физическом страдании Христа, а присутствием Бога привлекает живущую в нас сверхъестественную любовь. Вследствие этого, Крест соединяет в себе все многообразие контактов, в которых промежуточные части нашего существа встречаются с силой необходимости.
Ни в одной сфере жизни нет и не может быть такого рода человеческой деятельности, которая не имела бы своей высшей и сокровенной истиной Крест Христов. Ни один из них нельзя отделить от Креста Христова, иначе он или сгниет, или засохнет, как отломившаяся ветка. Видя, что происходит сегодня, на наших глазах, и не понимая смысла происходящего, мы гадаем: в чем причина наших зол? Причем христиане понимают еще меньше остальных; ибо, зная, что исторически эти роды деятельности существовали задолго до воплощения Христа, они не решаются признать, что вера во Христа еще в те времена составляла их жизненную силу.
Но эта трудность не остановит нас, если мы поймем, что под завесами, которые постепенно открываются, вера во Христа приносит свои цветы и плоды - во все времена, на всяком месте, где есть люди, которые не возненавидели свет .
С самого начала истории, никогда, кроме определенного периода в истории Римской империи, Христос не был до такой степени устранен из общества, как теперь. Древние сочли бы уродством такое отделение религии от общественной жизни, какое сегодня даже большая часть христиан находит естественным.
Христианство должно влить свои соки в общественную жизнь; но, тем не менее, оно в первую очередь обращено к человеческой душе. Наш Отец пребывает втайне, - но нет другой тайны, столь непроницаемой, как несчастье.
Есть один вопрос, не имеющий абсолютно никакого значения и, конечно, никакого ответа, который мы никогда не задаем, находясь в обычном состоянии. Зато в несчастье душа просто не может не повторять его - неумолчно, с монотонностью болезненного стона. «Почему?» «Почему всё так?» Несчастный, как ребенок, спрашивает у людей, у вещей, у Бога (даже если он не верует), у кого угодно. Почему именно ему нечего есть, почему его вгоняют в могилу непосильным трудом или жестоким обращением, или почему его вот-вот застрелят, или почему он болен, или почему он в тюрьме… Если мы объясним ему причины (что, однако, редко удается, ибо они бывают довольно запутанными), это не будет ответом. Ибо его вопрос «почему?» означает не «по какой причине?», а «зачем?» А мы, конечно, не можем сказать ему, зачем. Хотя можно придумать; но такую выдумку не назовешь добрым делом.
Странно, что у нас не вызывают вопроса несчастья ближних, кроме разве что немногих, самых близких людей. В лучшем случае, мы однажды зададим его в рассеянности. Но кто сам в несчастье - в том этот вопрос забит как гвоздь, он кричит непрестанно: почему? почему? зачем? Сам Христос выкрикнул эти слова: «Зачем Ты Меня оставил?» (2)
«Зачем?» несчастного не находит ответа - потому что мы живем там, где правит необходимость, а не целесообразность. Если бы в этом мире правила целесообразность, то место блага не находилось бы в ином мире. Каждый раз, когда мы вопрошаем мир о целесообразности, он в ней отказывает. Но чтобы знать, что откажет, сначала надо спросить.
Нас заставляет спрашивать о целесообразности мира только несчастье, да еще красота, ибо прекрасное нам дает столь живое ощущение присутствия блага, что мы ищем его цель, будучи не в состоянии когда-либо найти. Прекрасное тоже побуждает вопрошать: «зачем?»; «Зачем вот это, что я вижу, - прекрасно?» Но мало кто способен повторять это «зачем?» в течение долгого времени. Зато несчастье кричит, свое «почему?», «зачем?» не умолкая, часы, дни, годы, - пока не иссякнут последние силы.
Тот, кто способен не только кричать, но еще и слушать, услышит ответ. Этот ответ - молчание. Вечное молчание, за которое горько упрекал Бога Виньи . Однако Виньи не был вправе говорить от себя, как ответил бы Праведник на это молчание, ибо сам не был праведником. Праведный - любит. Тот, кто способен не только слушать, но и любить, услышит это молчание как слово Бога.
Творения говорят при помощи звуков. Слово Бога есть молчание. Тайное слово любви Божией может быть только молчанием. Христос есть молчание Бога.
Нет в мире другого такого дерева, как Крест. Нет в мире большей гармонии, чем молчание Бога. Пифагорейцы улавливали эту гармонию в бездонном молчании звездного неба. Необходимость в этом мире есть голос молчания Бога (3).
Наша душа все время производит шум; но есть в ней одна точка, которая пребывает в молчании, и которую мы никогда не слышим. Когда молчание Бога вливается нам в душу и, проходя сквозь нее, соединяется с молчанием, сокровенно живущим в нас, с того времени мы уже имеем свое сокровище и свое сердце в Боге; и пространство раскрывается перед нами пополам, как плод, - ибо мы созерцаем всю вселенную с той точки, что находится вне пространства.
К этому ведут только два пути, и других нет. Есть только два острия, которые способны пройти нашу душу насквозь - несчастье и красота.
Хочется беспрестанно плакать кровавыми слезами, когда думаешь, скольких сокрушило несчастье, - а они ведь могли бы извлечь из него пользу. Но если смотреть на вещи более хладнокровно, нет безумнее расточительства, чем пренебрежение красотой мира. Можно ли сосчитать, сколь часто ясность звезд, шум морского прибоя, молчание предрассветного часа раскрываются навстречу душе человека - но безответно! Не отзываться на эту красоту - преступление, столь тяжкая неблагодарность, которая, возможно, заслуживает наказания в виде несчастья. Конечно, оно постигает не всех. Но в таком случае карой становится бездарное существование; а чем бездарная жизнь лучше несчастья? Впрочем, вероятно, жизнь таких людей не перестает быть бездарной, даже если их постигают большие беды. Как можно догадываться, зло, живущее внутри человека, подчас бывает для него защитой от зла внешнего, которое жалит его через боль. Если это правда, будем надеяться, что Бог милосердно сократил для неблагоразумного разбойника его столь бесполезные страдания. Да, именно так; в несчастье человека даже искушает мысль, что он будет меньше страдать, если станет злым.
Но кто, хотя бы только на миг, ощутил чистую радость, и, значит, познал вкус красоты мира (ибо это одно и то же), - тому несчастье разрывает всю душу. Хотя только он и не заслуживает этого наказания. Но для него несчастье - не наказание. Просто Сам Бог берет руку человека и слегка сильнее сжимает ее. Ибо, если останется верен, то на самом дне своего крика он обретет драгоценную жемчужину молчания Бога.
___________________________________________________________
(1) Перевод свободный. В оригинале: Сe lien a enlevé le Christ à ses frères les criminels. Смысл таков: осуждение Христа с позиции догмы (как понимали ее иерусалимские старейшины во главе с Анной и Каиафой) привело к Его казни вместе с разбойниками. Когда догма, огражденная проклятиями и отлучениями, сближается с нормами уголовного права, тогда и заседание иерусалимского синедриона, и собор христианских епископов, и богословский диспут с одинаковой неизбежностью уподобляются бездушному, механически-жестокому уголовному судилищу. Для Средневековья это было обычной картиной. Но «смягчение нравов» принципиально не меняет ситуацию. И в либеральных условиях нашего времени можно использовать религиозную догму не для большего просветления нашей любви к Богу, но для травли, преследования, мести, вызванных самыми низкими побуждениями.
(2) Согласно греческому тексту Евангелий, в предсмертные минуты Христос взывал к Отцу: «зачем? для чего?» (ἵνα? - по Матфею; εἰς τί? - по Марку). Французское pourquoi? буквально означает «зачем?», т. е., в отличие от русского «почему», вопрошает в первую очередь о цели, а не о причине. Поэтому мне приходится передавать его в разных случаях по-разному, или совмещать оба значения, чтобы ход мысли автора был понятнее.
(3) Удивительна перекличка с окончанием повести Альбера Камю «Посторонний» (она была закончена в том же 1942 году, когда Симона писала свою статью): «Когда я очнулся, в лицо мне смотрели звезды. До меня доносились звуки с полей. Прохладный запах ночи, земли и моря освежал виски. Чудесное спокойствие спящего лета вливалось в меня, как прибой. (…) Перед этой ночью, полной загадочных знаков и звезд, я впервые раскрываюсь тихому равнодушию мира. Он так на меня похож, он мне как брат, и от этого я чувствую - я был счастлив, я счастлив и сейчас…» (Перевод Н. Галь). При жизни Камю и Симона Вейль не встречались, хотя имели немало общих знакомых. В послевоенные годы Камю стал главным инициатором публикации произведений Симоны Вейль (серия "Надежда" в издательстве "Галлимар")..