Антифоны на начало индикта
АНТИФОНЫ НА НАЧАЛО ИНДИКТА
Возлюблю Тя, Господи, крѣпости моя.
Господь утверженїе мое, и прибѣжище мое, и избавитель мой.
Богъ мой, помощникъ мой, и уповаю нань.
Защититель мой, и рогъ спасенїя моего, и заступникъ мой.
Шиповник в оплотнённой лаве бус,
за голубою елью - неба даль.
Глазами гроздьев зрит калины куст
раздавленного яблока печаль.
Есть в осени запрятанный огонь,
помимо желтизны и багреца;
морщины, как листву, роняет боль
в лесной колодец милого лица.
И рифма пресекается. А ритм
как ястреб, каменеет в вышине, -
лишь слышно: кто-то властный говорит,
как врач в послеоперационном сне.
Хваля призову Господа, и отъ врагъ моихъ спасуся.
Одержаша мя болѣзни смертныя, и потоцы беззаконїя смутиша мя.
Болѣзни адовы обыдоша мя, предвариша мя сѣти смертныя.
И внегда скорбѣти ми, призвахъ Господа, и къ Богу моему возвахъ.
Клокочет ливень в трубах, в желобах,
несется вниз по уличной реке.
Как молнии торжественный размах
раскраивает небо вдалеке!
Ах, клёны! Видно, вместе плакать нам
над человечьей лиственной судьбой:
ваш стрельчатый, в нервюрах тонких, храм
раскрыт под водяною молотьбой!
Грохочет конь, и мечут копыта
охвостья искр, и пар валит из рта.
Взыде дымъ гнѣвомъ Его, и огнь отъ лица Его воспланется, углїя возгорѣшася отъ него.
И приклони небеса и сниде, и примракъ подъ ногама Его.
И взыде на херувимъ, и летѣ, возлетѣ на крилу вѣтреню,
и положи тму закровъ свой, окрестъ Его селенїе Его, темна вода во облацѣхъ воздушныхъ.
Я весь - гнев, нетерпение и боль.
Я весь - несносность жалоб, весь - упрек.
Наплывами, дыша, по мостовой,
как зверь, перемещается поток.
Кругом тотальность водяной стены.
Водой закрыты небо и земля.
Ах, лишь комком могильным мне должны
родимые заокские поля.
Гори, гори, печальная свеча,
подбитым крылышком побейся на ветру!
Еще побейся в жилах, горяча,
густая кровь! Судьба, играй свою игру
смычком болезней, трубами страстей,
на флейте скорби напрягай уста!
Я - жизнь, но точно непричастен ей;
я - целый мир, но будто пустота.
Ничтожен я, и все дела мои -
мгновенный след средь водной колеи.
Отъ облистанїя предъ нимъ облацы проидоша, градъ и углїе огнено.
И возгремѣ с небесе Господь, и Вышнїи даде гласъ свой.
Пусти стрелы и разгна я, и молнїя умножи и смути их.
И явишася источницы воднїи, и открышася основанїя вселенныя.
Но чье-то имя мне наречено,
и чей-то дух мнόй продолжает быть.
Звезда шевелит в глубине речной
лучами мне назначенной судьбы.
Я слышу где-то рядом шорох сна
и жизни, что стремится прорасти
сквозь этот сон, что уж не мне дана,
что, размечая в воздухе пути,
как птичий треугольник, поплывет,
перекликаясь гулко по углам.
О, трисоставность Бога: счастлив тот,
кто ведал, что отмерено и нам
быть вместе - Духом, Сыном и Отцом,
в несмесных ликах - Божиим лицом.
Яко Ты просвѣщаеши свѣтильникъ мой, Господи, Боже мой, просвѣщаеши тму мою.
Яко Тобою избавлюся отъ искушенїя, и о Бозѣ моемъ прелѣзу стѣну.
Богъ мой, непороченъ путь Его, словеса Господня раждежена,
защититель есть всѣмъ уповающимъ нань.
Но спросишь: «вечность?» Друг, о, не пытай
за временами брезжущую даль.
Мы смертны, жалко смертны, но свята
о вечности единственной печаль.
И я со всеми, кто не спит ночей
пред бытием, распахнутым, как дверь,
кто не встает с колен, чьих слез ручей
бежит, не умолкая, - как теперь
пульсируя, наплывами, река
сбегает по асфальту... Вновь: бабах!
И снова разорвалась на глазах
холстина неба. Крепкая рука
нас держит, как за шиворот котят.
А что котятам делать? Лишь пищат.
Богъ препояса мя силою, и положи непороченъ путь мой.
Съвершая нозѣ мои яко елени, и на высокихъ поставляя мя.
Научая руцѣ мои на брань, и положи лукъ мѣдянъ мышцамъ моимъ.
И далъ ми еси защищенїе спасенїя, и десница Твоя прїятъ мя.
Грядешь в громах, в реках небесных, год,
Взмятенная, волнуется ветла.
Чуть слышимо за шумом многих вод
церковные звенят колокола.
Ты страшен будешь, точно знаем мы.
но и привычен, как бываешь ты,
и на Оке в честь матушки-Зимы
ледовые повыстроишь мосты.
Вновь поспешим мы к елкам с мишурой,
твой представляя добродушным взор,
опасливо читая завитой,
блестящий на оконницах узор...
Пожену враги моя, и постигну я, и не возвращуся, дондеже скончаются.
Оскорблю их, и не возмогутъ стати, падутъ подъ ногама моима.
И препоясалъ мя еси силою на брань, спялъ еси вся востающїя на мя под мя.
И врагъ моихъ далъ ми еси хребетъ, и ненавидящїя мя потребилъ еси.
Дождь на кусты набрасывает блеск,
и бахрома от каждого листа
блистает - словно с тысячи невест
откинута жемчужная фата.
Вновь радостью обеспокоен я,
и словно роза, мой распахнут взор,
и в рваных тучах ясная семья
небесных открывается озер.
Как книжные врата, разомкнут миг,
как буквицы, горят шиповник, ель.
Он смотрит мне в глаза, тот властный лик,
но этот голос - он ко мне? Во мне ль,
во мне ль самом бежит его поток?
В нем не убавить и не отменить...
Но этих пестрых, словно бусы, строк
уж не порвется бронзовая нить.
Людїе ихже не вѣдехъ поработаша ми, въ слухъ уха услышаша мя.
Сынове чуждїи солгаша ми, сынове чуждїи обетшаша, и охромоша отъ стезь своихъ.
Живъ Господь и благословенъ Богъ, и вознесется Богъ спасенїя моего.
Богъ даяи отмщенїе мнѣ, и повинуяи люди подъ мя, избавитель мой отъ врагъ моихъ гнѣвливыхъ.
Опрозрачнена местность. Вот росы зажглись,
выделяя объем, и траву.
И ветла, как Сислея омытая кисть,
вновь обмакивается в синеву.
Миллионом свечей на полянах светясь,
кисеёю берез шелестя,
зачинается год, как молитвенный час,
как в коляске уснуло дитя.
Нежность мужеством, бодрость печалью скрепив,
вспомнив: «ино еще побредем»,
тихо двинемся дальше, под тонкий мотив
зимней птички-синички, и в нем
растворятся и воздух, и влажность, и даль,
и туман от реки, и трава, и печаль.
«Боже праведный...» - хватит лишь сил прошептать -
и брести, и вздыхать, и не знать, и молчать.
Отъ востающихъ на мя вознесеши мя, отъ мужа неправедна избавиши мя.
Сего ради исповѣмся Тебѣ въ языцѣхъ Господи, и имени Твоему пою.
Величая спасенїя царева, и творяи милость христу своему Давыду,
и сѣмени его до вѣка.
Что ж, не бойся, не бойся, не бойся, душа!
Вот он, путь - он хорош, и земля хороша,
и народ-то хорош, только... Нет, не ропщи,
боль зажми, и иди, как идешь, и молчи.
Да, иди, как идешь, и одно только знай:
красоты, красоты вкруг себя не теряй.
Если б знать, как еще с красотой помереть!
Будем радость копить, будем зорко смотреть.
Говорят, что отсюда не взять ничего:
что ж, поклонимся Богу, попросим Его.
Но, а если с собой унесем этот свет,
в бликах, звуках, стихах?.. Там, где времени нет,
все предстанет как образ мгновенный, как дом,
где, как в радости радость, мы вместе живем,
ведь и там имена не престанут звучать:
Сын, Отец наш, и Дух - наша милая Мать,
что в кристалле мгновенья оттиснутся вновь.
Это будет семья. Это будет любовь,
где трава, и роса, и шиповник, и ель
будут Сын твой, и Мать, и Отец твой, и цель
и начало вращенья бессчетных кругов,
во мгновение, в век, и во веки веков.
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу,
нынѣ, и присно, и во вѣки вѣкомъ. Аминь.
_____________________________
Джон Констебл. Этюды. 1820-е гг.
