Дино Кампана. Встреча с Реголо
Мы повстречались на железнодорожной насыпи у берега моря. Дорога пустела в полуденном зное. Море смотрело на нас своим ослепительным оком. Это лицо, этот косой глаз… Он обернулся, и мы тут же узнали друг друга. Обнялись. Ну, как ты? А ты как? Ухватив меня под руку, он хотел повести меня в деревню. Потом, однако, решили спуститься к морю. Разлегшись на камнях, спокойно продолжали наш дружеский разговор. Он вернулся из Америки. Все это выглядело естественным и ожидаемым. Вспоминали нашу встречу четыре года назад в Америке и самую первую - на улице Павии. И вот он - в разбитых ботинках, с воротником, поднятым по самые уши. Снова дьявол свел нас вместе - но зачем? Легкие сердца, мы и не думали искать этой встречи. Мы говорили, говорили до тех пор, пока не услышали ясно шум волн, разбивавшихся о камни пляжа. Подняли лица навстречу резкому свету солнца. Поверхность моря сияла ослепительно. Однако надо бы и поесть. Идем?
* * *
Я согласился: хорошо, идем. Без энтузиазма, но и без колебаний. Идем. Дело человека ходить; остальное зависит от случая. Мы понимали друг друга. Мы чувствовали, что мы чисты. Но нам было суждено уступить уродливому, абсурдному рассудку. Родная страна: четыре дня на посудомойке, питание объедками среди жирных помоев… Идем.
* * *
Повторно заразившийся сифилисом, и уже на последней стадии, пропойца и мот, с душой, одержимой демоном перемены мест и занятий, который бросал его, будто костяшку, и она всегда падала удачно… Но в то утро измотанные нервы изменили ему; на четверть часа парализовало правую сторону, и он сидел, уставившись косым глазом на этот феномен, с бессильной яростью щупая рукой неподвижную часть тела. Наконец, отпустило; он подошел ко мне и сказал, что надо идти.
* * *
Но куда идти? Мое тихое помешательство бесило его в тот день: он был зол на свой паралич. Я наблюдал за его лицом. Правая сторона еще оставалась омертвелой и натянутой, на щеке был виден след слезы - одной-единственной невольной слезы, что вытекла из неподвижного глаза; и вот, теперь ему хотелось идти.
* * *
Я бродил и бродил средь безликой людской толпы. И снова и снова видел его косой глаз, уставившийся на этот феномен, на неподвижную сторону тела, которая, казалось, привлекала его неудержимо. И видел руку, что в бессильной ярости ощупывала неподвижную сторону. Любой феномен сам по себе ясен...
* * *
Он говорил: пойдем. Но было нам суждено уступить уродливому, абсурдному рассудку, и мы расстались, просто пожав друг другу руки; мы распрощались этим коротким жестом; распрощались бессознательно; чистые, как два бога, и свободные, мы свободно оставили друг друга навсегда.
__________________________________________________________
В «Орфических песнях», при безусловном господстве женских образов, есть только два фрагмента, в центре которых - мужской персонаж, отличный от самого лирического героя: «Русский» и «Встреча с Реголо». Можно прибавить сюда еще «Песню темноты»: с этим стихотворением «Встреча с Реголо» явственно перекликается. Выражение «легкие сердца», ключевое для обоих произведений, восходит к комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви». Афоризм: «Легкое сердце долго живет» - одна из широко известных шекспировских цитат. Но у Кампаны эти слова применяются в прямо противоположном смысле. Его «легкие сердца» не только не держатся за долгую жизнь, но легко и без сожаления скользят к смерти. Их «свобода» и «богоподобие» реализуются в духе Кириллова или Ставрогина из «Бесов». Кампана, как и любой образованный европеец его времени, читал Достоевского. Впрочем, «Встреча с Реголо» скорее вызывает в памяти «босяцкие» рассказы Горького, прекрасно известные в Италии начала века. Для чего же повторять давно сказанное? Мне представляется, что сама история создания «Орфических песен» не могла провести их автора мимо этих печальных фрагментов. Кампану неотвратимо уносило в сторону саморазрушения, как прежде унесло в безумие его учителя Ницше. И дело не только в соматическом заболевании (у Ницше) и не только в тяжелой наследственности (у Кампаны). Оба, и Ницше и Кампана, в жизни - мизогины. Во всех трех «маленьких трагедиях» у Кампаны случаях гибнет мужчина-одиночка; гибнет потому, что опорами в жизни для него не стали любовь, верность, самоотдача. Его несет к гибели, как отвязанную лодку сносит в открытое море. Подлинная религия, в буквальном значении слова - от латинского religo, связываю - для Кампаны есть соединение в любви мужчины и женщины, поднятое до высоты мистического откровения и мистического экстаза. Постижение Беспредельного (L’Infinito) - Божества Кампаны, сущего везде и нигде - для него, как для мужчины, видится только в женской природе, открывающей ему его собственную природу. При разрыве этой связи - жизнь не держит человека, смерти ничто в нем не сопротивляется. Если человека прошлого могли держать на плаву общественные обязанности и верования, то «освобожденный» по Ницше человек (которого Ницше, впрочем, не изобрел, а лишь констатировал его приход) уже не находит жизненную правду в государстве, семье и благопристойности, так же как не видит Бога - в иерархии, общине и догмате. Наедине со своей волей и холодным разумом, он - «сам себе бог»; не имея, с кем разделить свою свободу, не имея, перед кем раскрыться в восхищении и совместном творческом акте, он гибнет, бросаясь стремглав с высоты, как покорный голосу Искусителя: «Если ты сын Божий, бросься вниз…» (Мф 4:6).
Ницше сам, вероятно, понимал, что его «переоценка всех ценностей», чтобы стать животворящим и возрождающим духовным импульсом, нуждается в философии и, более того, в мистике любви. «Ваша любовь к жене и любовь жены к мужу - ах, если бы могла она быть жалостью к страдающим и сокрытым богам! Но почти всегда угадывают друг друга двое животных. И даже ваша лучшая любовь есть только восторженный символ и болезненный пыл. Любовь - это факел, который должен светить вам на высших путях. Когда-нибудь вы должны будете любить дальше себя! Начните же учиться любить!» («Так говорил Заратустра»). Дальше этого призыва он, однако, не пошел. Ему так и не удалось увести свою теорию «сверхчеловека» от современного ему индивидуализма, от индивидуалистической же «воли к власти», что и предопределило ее дальнейшую печальную судьбу.
Кампане, на мой взгляд, удается - догадкой - нащупать нить, утерянную Ницше.