~Confessa~
Как-то, года 2 назад, я, злая и усталая после рабочего дня и вечера в институте, возвращалась домой. Было это не то осенью, не то зимой, часов в 7 вечера, так что неудивительно, что я, будучи и без того злой и усталой, попала в немаленьких размеров людскую пробку на переходе с Библиотеки им. Ленина на Арбатскую. Настроения не было вообще, и я тихо и злобно материла окружающих пингвинов, пенсионерок с садо-мазохистскими наклонностями, которым необходимо выгулять тележки именно в условиях "увеличенного пассажиропотока" и послэмиться у входа на эскалатор.
Потоком ко мне поднесло небольших габаритов мужичка. Мужичок был потерян, одет явно не по погоде (я куталась в пальто, а на нем не было ничего поверх костюма), сильно рыж и несколько дат. Мужичок беспрестанно извинялся, чем заметно раздражал окружающих.
Вдруг он обратился ко мне, встретив плохо сдерживаемое негодование: я и без того, устала, зла, да еще от пьяных отбиваться. Однако выбора не оставалось, тем более, что мужичок был настолько вежлив и учтив, что сразу посылать не поворачивался язык.
Качаясь на волнах пингвиньего моря, я узнала, что мужичок на самом деле является дирижером одного из военных оркестров и нынче пытается добраться до концертного зала Храма Христа Спасителя, а делает это по столь странному маршруту оттого, что в метро он не спускался лет 20, а на земле пробки еще похлеще, чем под ней, поэтому водителя он отпустил. Глядя в глаза, мужичок проникновенно спросил, сильно ли от него пахнет. С кривой ухмылкой я констатировала: да, прилично. Мужичок заметно расстроился: как же, в таком-то виде, да в храм. Пускай не в сам храм, но тоже вроде святое место.
Народу было много. Пингвины вокруг раздувались от злости. Маршрут был неясен. Над моей головой светился нимб. Исповедь была спонтанна, искренна и абсолютно сюрреалистична. Он показывал мне руки и каялся. Он говорил, что убивал в Чечне вот этими самыми руками. Убивал по приказу, с ужасом, учась не думать. Заглядывая мне в глаза он как-то по-детски спрашивал: "Я убийца, да? Как Вы думаете? Убийца? Таких, как я, нужно судить? Скажите,какой приговор Вы бы вынесли? Я убивал вот этими самыми руками. Судить или убить самого?". Нет, взгляд его был не безумный, а именно по-детски ищущий ответа.
Ореол вокруг несколько увеличился, кто-то косился с ужасом, кто-то с любопытством. Кто-то дернул за рукав, предлагая защиту.
Я не могла ответить. Я до сих пор не знаю ответа.
Однако тогда мой приговор был следующим: казнить нельзя, помиловать.
На Арбатской он поцеловал мне руку на прощание.
Я не смогла найти ни его имени, ни фамилии. Я не знаю, добрался ли он до концертного зала, выйдя на Арбатской. На протяжении нескольких дней прокручивала в голове эту невероятную встречу эпизод за эпизодом, кадр за кадром. Не знаю, дала ли ему что-то эта спонтанная и удивительная исповедь, но мне она дала многое. Она, как бы ни примитивно это звучало, оставила глубокий след в моей душе и моей памяти.
Неважно, существует ли единственно верный ответ на его вопрос. Неважно, найду ли его я.
Потоком ко мне поднесло небольших габаритов мужичка. Мужичок был потерян, одет явно не по погоде (я куталась в пальто, а на нем не было ничего поверх костюма), сильно рыж и несколько дат. Мужичок беспрестанно извинялся, чем заметно раздражал окружающих.
Вдруг он обратился ко мне, встретив плохо сдерживаемое негодование: я и без того, устала, зла, да еще от пьяных отбиваться. Однако выбора не оставалось, тем более, что мужичок был настолько вежлив и учтив, что сразу посылать не поворачивался язык.
Качаясь на волнах пингвиньего моря, я узнала, что мужичок на самом деле является дирижером одного из военных оркестров и нынче пытается добраться до концертного зала Храма Христа Спасителя, а делает это по столь странному маршруту оттого, что в метро он не спускался лет 20, а на земле пробки еще похлеще, чем под ней, поэтому водителя он отпустил. Глядя в глаза, мужичок проникновенно спросил, сильно ли от него пахнет. С кривой ухмылкой я констатировала: да, прилично. Мужичок заметно расстроился: как же, в таком-то виде, да в храм. Пускай не в сам храм, но тоже вроде святое место.
Народу было много. Пингвины вокруг раздувались от злости. Маршрут был неясен. Над моей головой светился нимб. Исповедь была спонтанна, искренна и абсолютно сюрреалистична. Он показывал мне руки и каялся. Он говорил, что убивал в Чечне вот этими самыми руками. Убивал по приказу, с ужасом, учась не думать. Заглядывая мне в глаза он как-то по-детски спрашивал: "Я убийца, да? Как Вы думаете? Убийца? Таких, как я, нужно судить? Скажите,какой приговор Вы бы вынесли? Я убивал вот этими самыми руками. Судить или убить самого?". Нет, взгляд его был не безумный, а именно по-детски ищущий ответа.
Ореол вокруг несколько увеличился, кто-то косился с ужасом, кто-то с любопытством. Кто-то дернул за рукав, предлагая защиту.
Я не могла ответить. Я до сих пор не знаю ответа.
Однако тогда мой приговор был следующим: казнить нельзя, помиловать.
На Арбатской он поцеловал мне руку на прощание.
Я не смогла найти ни его имени, ни фамилии. Я не знаю, добрался ли он до концертного зала, выйдя на Арбатской. На протяжении нескольких дней прокручивала в голове эту невероятную встречу эпизод за эпизодом, кадр за кадром. Не знаю, дала ли ему что-то эта спонтанная и удивительная исповедь, но мне она дала многое. Она, как бы ни примитивно это звучало, оставила глубокий след в моей душе и моей памяти.
Неважно, существует ли единственно верный ответ на его вопрос. Неважно, найду ли его я.