Соловки - I
Оригинал взят у ssuvorov в Соловки - I
Имя Соловков - довольно странно, и окончательно не объяснено до сих пор. То ли оно от финского «остров», то ли действительно от «соловья», которые сроду здесь не водились. Версий много, но мне почему-то все время слышится в слове «Соловки» - «Солнце», «посолонь». Даже Sol Invictus. Очень уж это особенно место, со странно организованным пространством и временем. Все здесь существует так, что напоминает о беспрерывном движении, кругах, спиралях, уходах и возвращениях. А незримое присутствие самого Солнца, обычно скрытого за тучами, чувствуется здесь, как нигде. Оно появляется и исчезает неожиданно, словно опытный страж. Без него никто бы на Соловках не выжил.
Символ Соловков - змеи каменных лабиринтов, каковые разбросаны повсюду и на большом острове, и на малых. В народе эти лабиринты называются вавилонами. Датировать их сложно, гораздо легче понять, как они устроены - две спирали, упакованные одна в другую. Словно скучавшая здесь тысячелетия назад каменная дева терпеливо закручивала двумя пальцами нитку ожерелья из замшелых булыжников. Теперь они заросли изумрудными брусничниками и от этого кажутся слегка колючими. Вход в лабиринт один, от него можно идти направо или налево. Чтобы добраться до центра, нужно сделать несколько виражей, осторожно ставя ногу между древними каменными грядками. Так же и с выходом - сначала идешь посолонь, потом противосолонь, потом снова, и еще раз… И в итоге выходишь к тому же месту, откуда начал путь. И, хотя настоящее солнце ходит по небу только в одном направлении, с востока на запад, закрученные к центру спирали все же очень похожи на годовой менуэт северного светила. Оно то забирается выше и выше, его свет почти не уходит из мира белой ночью - то начинает прятаться за край Земли, пока не оставляет зимнему дню лишь считанные часы. Так и спираль лабиринта - чем ближе к центру, тем короче путь и чаще повороты. А в самом центре ничего нет, только несколько камней для памяти. Доходишь до них, и сразу все начинается сначала: путь удлиняется, повороты все реже… В конце 20-х заключенный на Соловках археолог Н. Н. Виноградов раскопал одну каменную горку в центре лабиринта - и ничего там не нашел. Так и осталась яма на том месте, наверное, в назидание потомкам. Никаких сокровищ под камнями, ни божков, ни погребального пепла. Осязаемой оси в лабиринте нет, бесполезно ее искать, это все равно, что пытаться найти и обмерить земную ось. А самого Виноградова расстреляли в 30-м, когда кончился его срок…
Да, накручено здесь много всего. Каждый, наверное, находит свою эпоху и путешествует по ее дорогам. Игумен Филипп Колычев и Грозный; Герман, Зосима и Савватий; старообрядцы и соловецкое сидение; индустриальное православие синодальной эпохи; пальба английских фрегатов по булыжным стенам… Школа юнг и - неволя, лагерь, тюрьма. Правда, памятников Гулага не больше, чем лабиринтов бронзового века, но эта тема ближе, трагичнее, и до сих пор она как-то не избыта, не поставлена точка. На погребальных ямах выросли дома, люди спорят, стоит ли ставить отдельные памятники полякам и украинцам, не оскорбят ли кресты память нехристиан - и прочее, прочее. Но, хотя идея Церетели поставить на острове стометровую статую Христа чудовищна, она, тем не менее, психологически понятна. На Соловках просится сильная и высокая нота, эмфаза - ее нет. Все слишком обыденно.
- Вы ходили на слона? - спрашивает соседка. Вздрагиваю, поняв, что имеется в виду лагерный барак, в котором оборудован музей. С. Л. О. Н. - Соловецкий лагерь особого назначения.
- Да, ходили…
Музей и богатый и скудный одновременно. Очень много текста и не особо много экспонатов. В меру. Ведь ни лагеря, ни тюрьмы здесь нет уже семь десятков лет, так что ржавые пилы и чекистская кожанка действительно раритеты. СЛОН был настоящим лагерем уничтожения, и уничтожители потом позаботились об уничтожении улик. Зловещим прологом к его истории звучит газетная статья на первом стенде - какая-то грамотная сволочь из 20-го года злорадствует по поводу затонувшего в Белом море корабля с семьями «буржуазии». Речь, похоже, о трагической эвакуации Белого Севера.
А за углом, у кассы, судачат местные старушки. Одна веселая, с матерком за щекой, радуется: да нам чем больше туристов, тем лучше, хоть что-то заработаем, тра-та-та. Ее урезонивают: тише ты, не пугай культурных людей, оне читают…
Юра
Он необычайно прост, открыт и предупредителен. В Москве такие люди даже настораживают: к чему все это, не втираются ли к тебе в доверие? Но здесь все проще, Юра искренен. Юра влюблен в Соловки (о таких говорят: осоловел), он купил здесь квартиру, живет полгода на острове, полгода в Подмосковье. Так и нарезает круги. А на Соловках работает экскурсоводом: Секирка, Савватьево, и обратно. Жилплощадь сдает покоечно, а если все места заняты, сам перебирается в почерневший и сырой сарайчик на дворе. Ночует там со свечкой и ноутбуком, пока хватит батареи. Условия специфические, соловецкие.
Юра почти Кулибин, он затащил в свою квартирку душевую кабину и кое-как приспособил ее за печкой. Теперь у него не то, что у поселковых жителей, которые, предлагая койку за 400 рублей, вздыхают: ну, горячей воды, конечно, нет, баня вот по пятницам…
Еще Юра старообрядец «по крещению». Желающим охотно демонстрирует особенности перстосложения и бодро рассказывает про сугубую аллилуйю, сразу видно, что экскурсовод. Юра, впрочем, уже кем только не побывал. И танкистом, и брокером, но каждые полгода он - соловчанин.
- А зимой здесь смысла нет жить, никого нет. Человек семьсот остается, не больше…
Обвожу взглядом квартирку и понимаю, что зимой здесь жить действительно не сладко. Печи в трещинах, дом - длинный деревянный двухэтажный курятник, любимый внук казармы. Их и строили военные, лет сорок назад.
Утро встречает мелким дождиком и отчетливо слышным со стороны водорослевого завода маршем «Bomben auf Engeland». Метафизически это хорошо объяснимо: соловчанам есть, за что не любить Англию. За бомбардировку 1854 года, за миллионы кубов напиленного лагерниками леса, отправлявшегося отсюда прямо в Альбион… Правда, давно это было - неужели до сих пор не забылось?
Юра приходит слегка растерянный. Сломался квадроцикл. Но не только.
- Эх. Идем сейчас по улице с приятелем, он говорит: зайдем сюда, я тебя познакомлю с человеком, который монахов резал. Я говорю: чего-чего?! А он: - ну, знаешь, фигурки есть такие. Нил Столобенский сидит… - Тьфу ты! Даже не по себе стало.
Озера
Соловецкие Озера тоже имеют два круговых маршрута - большой и малый. Путешествие на лодке, соответственно, можно совершить с большими или малыми трудозатратами. Направление обозначено стрелочками, но особо одаренные мореплаватели, как видно, умудряются заблудиться и попасть в тупиковый канал, Губу дураков. Для них там стоит приветственная табличка: Господа дураки, вы приплыли, куда хотели. Табличка, говорят, старинная, но до какой степени, не знаю, сами мы туда не попали.
Озера изумительны, как все северные озера. Чисты, спокойны и до сих пор кажутся первозданными. Глухие леса по берегам, непроходимые черничники и брусничники. Кривые сосны, каменные гряды. Впрочем, гряды, похоже, рукотворные. Ведь еще при Филиппе соединили озера каналами, дали желтоватой торфяной воде течь к берегу, к монастырю, к Святому озеру. Там мельницы и шлюзы, там люди хотят пить и стирать порты, там знают, что если с верой окунуться в воду, случится чудо…
Впрочем, на озерах меня лично больше занимал вопрос о том, как умудрились выложить камнем берега длинных каналов. Ведь для этого нужно было стоять по грудь в холодной, даже летом, воде, принимать с берега валуны, как-то пристраивать их к месту… Труд почти невероятный. Грести по каналу приходится коротким веслом, причем на лодочной станции специально предупреждают, чтобы не отталкивались хрупкой лопастью от камней. Отдельная проблема - разойтись в канале двум лодкам. Особо вежливые люди даже пристают к берегу, чтобы пропустить встречное судно. Перед старинным шлюзом нас тоже поджидала лодка с такими людьми - двое бородатых кавказцев, один даже в традиционной белой шапочке. Я поздоровался, кавказцы закивали в ответ, пожелали счастливого отдыха.
Отдых и впрямь обещал быть счастливым - яркий августовский день, блики на воде, веселый ветерок… Но все перевернулось в один момент: ветерок принес тучи, стало холодно и полил дождь. На озере даже случилось волнение, пришлось приставать к берегу. С берега, пока возвратившееся солнце сушило куртки - да-да, здесь все меняется быстро, как в киноленте - можно было наблюдать, как озеро, успокоившись, бережно собирало дождевую воду с болот и сгоняло ее вниз, к соленому морю, к тайным каналам под Кремлем, к замершей навеки мельнице. Попутно оно делало все остальное, что положено озеру. Разливалось бронзовым зеркалом. Отражало по колено зашедшие в воду березы. Тихо плескалось меж камней…
Потом выяснилось, что в этих местах были самые страшные «командировки». Голодные и обмороженные люди валили лес, таскали его на себе по снегу, ворочали бревна в ледяной воде… По сто тысяч стволов выдавал лагерь на экспорт в 28-30 гг. А весной повсюду собирали «подснежников» - замерзших, умерших, застреленных заключенных. Тут же и хоронили. Поэтому и лес показался странным, словно все лучшее, что в нем было, давно пошло под топор.
Где теперь соловецкие «баланы», на которых зэка, рискуя, выцарапывали кресты и гробы: знайте, сэры, откуда дровишки… Причем, рисковали при этом не на шутку, рисковали Секиркой. И не на наказания их туда отправляли, а прямо на смерть…
Секирная гора.
Семьдесят четыре метра над уровнем моря, а на вершине Преображенский храм с маяком на маковке. Проект весьма оригинальный, его долго не согласовывал Священный Синод, пока кто-то не догадался предпослать рисунку нужную экзегезу - дескать, маяк символизирует путь к православию. Остроумно, положим, но довольно странно: на преображенском храме такой источник откровенно тварного света особенно неуместен. А храм красивый. Что там творилось во времена штрафного изолятора, пересказывать не буду, все знают. Но вот интересно: горел ли в те годы маяк? В самые смертные секирные зимы - наверное, нет, ведь навигация кончалась. Хотя и в теплое время здесь было не сладко. В теплое время рыли ямы, заготавливали на зиму могилы. И если над всем этим еще горел маяк, то это уж была настоящая звезда смерти, звезда Полынь…
(вид с горы)
На Секирную гору две дороги. Одна идет по спирали вверх, огибая холм. На полпути стоит памятная доска, на которой давным-давно высечена история о том, как два ангела высекли некую жену, приговаривая ей, что негоже ей здесь с мужем жить, гора эта для монахов назначена… Оттого гора и Секирной зовется.
По-моему история ужасная. Но, так ли это все было или нет, а на деле-то все опять повернулось боком, и пошли сюда совсем не монахи… В штрафной изолятор попадали за всякие проступки, чаще всего за отказ от работ и… за лагерную любовь. Так и говорили: Ромео на Секирку, Джульетта на Зайчики (на Большой Заяцком острове был женский штрафной изолятор).
Дальше по дороге, выше камня, стоит скитская баня. Приземистое здание из булыжника, сейчас заколоченное. Рядом утоптанная площадка с монументальным мангалом, а вокруг темный, черный, мокрый лес, весь сочащийся влагой. Зато колодец перед баней полон сладчайшей ключевой водой, совсем не похожей на торфяную соловецкую.
Еще выше стоит гигантский крест в память новомучеников, рядом маленькое кладбище. Вскрытые захоронения отмечены вешками, но ямы не засыпаны. Рядом несколько холмиков со скромными крестами. Страшное место. Здесь полагается молиться новомученикам, но ум-то подсказывает, что, скорее всего, вокруг, вместе с новомучениками, покоится очень много всяких «Ромео» и урок, отказавшихся работать - лагерные документы свидетельствуют, что долгое время уголовный элемент был на Соловках в уверенном большинстве.
Хотя это ничего, безусловно, не меняет. Жалко ведь всех, убитых секирными ветрами, морозами, «жердочками» и голодом. Жернова советской каторги перемололи всех, и всех, наверное, уравняли.
Вторая дорога на Секирную гору - длинная деревянная лестница, сейчас она восстановлена на деньги норвежского министерства культуры. Чекисты спускали по ней людей, привязанных к тяжелым бревнам, и до низа, естественно, никто живым не докатывался.
Сейчас здесь опять монахи. И маяк действует, хотя уже почти никому не нужен.
(окончание следует)
Имя Соловков - довольно странно, и окончательно не объяснено до сих пор. То ли оно от финского «остров», то ли действительно от «соловья», которые сроду здесь не водились. Версий много, но мне почему-то все время слышится в слове «Соловки» - «Солнце», «посолонь». Даже Sol Invictus. Очень уж это особенно место, со странно организованным пространством и временем. Все здесь существует так, что напоминает о беспрерывном движении, кругах, спиралях, уходах и возвращениях. А незримое присутствие самого Солнца, обычно скрытого за тучами, чувствуется здесь, как нигде. Оно появляется и исчезает неожиданно, словно опытный страж. Без него никто бы на Соловках не выжил.
Символ Соловков - змеи каменных лабиринтов, каковые разбросаны повсюду и на большом острове, и на малых. В народе эти лабиринты называются вавилонами. Датировать их сложно, гораздо легче понять, как они устроены - две спирали, упакованные одна в другую. Словно скучавшая здесь тысячелетия назад каменная дева терпеливо закручивала двумя пальцами нитку ожерелья из замшелых булыжников. Теперь они заросли изумрудными брусничниками и от этого кажутся слегка колючими. Вход в лабиринт один, от него можно идти направо или налево. Чтобы добраться до центра, нужно сделать несколько виражей, осторожно ставя ногу между древними каменными грядками. Так же и с выходом - сначала идешь посолонь, потом противосолонь, потом снова, и еще раз… И в итоге выходишь к тому же месту, откуда начал путь. И, хотя настоящее солнце ходит по небу только в одном направлении, с востока на запад, закрученные к центру спирали все же очень похожи на годовой менуэт северного светила. Оно то забирается выше и выше, его свет почти не уходит из мира белой ночью - то начинает прятаться за край Земли, пока не оставляет зимнему дню лишь считанные часы. Так и спираль лабиринта - чем ближе к центру, тем короче путь и чаще повороты. А в самом центре ничего нет, только несколько камней для памяти. Доходишь до них, и сразу все начинается сначала: путь удлиняется, повороты все реже… В конце 20-х заключенный на Соловках археолог Н. Н. Виноградов раскопал одну каменную горку в центре лабиринта - и ничего там не нашел. Так и осталась яма на том месте, наверное, в назидание потомкам. Никаких сокровищ под камнями, ни божков, ни погребального пепла. Осязаемой оси в лабиринте нет, бесполезно ее искать, это все равно, что пытаться найти и обмерить земную ось. А самого Виноградова расстреляли в 30-м, когда кончился его срок…
Да, накручено здесь много всего. Каждый, наверное, находит свою эпоху и путешествует по ее дорогам. Игумен Филипп Колычев и Грозный; Герман, Зосима и Савватий; старообрядцы и соловецкое сидение; индустриальное православие синодальной эпохи; пальба английских фрегатов по булыжным стенам… Школа юнг и - неволя, лагерь, тюрьма. Правда, памятников Гулага не больше, чем лабиринтов бронзового века, но эта тема ближе, трагичнее, и до сих пор она как-то не избыта, не поставлена точка. На погребальных ямах выросли дома, люди спорят, стоит ли ставить отдельные памятники полякам и украинцам, не оскорбят ли кресты память нехристиан - и прочее, прочее. Но, хотя идея Церетели поставить на острове стометровую статую Христа чудовищна, она, тем не менее, психологически понятна. На Соловках просится сильная и высокая нота, эмфаза - ее нет. Все слишком обыденно.
- Вы ходили на слона? - спрашивает соседка. Вздрагиваю, поняв, что имеется в виду лагерный барак, в котором оборудован музей. С. Л. О. Н. - Соловецкий лагерь особого назначения.
- Да, ходили…
Музей и богатый и скудный одновременно. Очень много текста и не особо много экспонатов. В меру. Ведь ни лагеря, ни тюрьмы здесь нет уже семь десятков лет, так что ржавые пилы и чекистская кожанка действительно раритеты. СЛОН был настоящим лагерем уничтожения, и уничтожители потом позаботились об уничтожении улик. Зловещим прологом к его истории звучит газетная статья на первом стенде - какая-то грамотная сволочь из 20-го года злорадствует по поводу затонувшего в Белом море корабля с семьями «буржуазии». Речь, похоже, о трагической эвакуации Белого Севера.
А за углом, у кассы, судачат местные старушки. Одна веселая, с матерком за щекой, радуется: да нам чем больше туристов, тем лучше, хоть что-то заработаем, тра-та-та. Ее урезонивают: тише ты, не пугай культурных людей, оне читают…
Юра
Он необычайно прост, открыт и предупредителен. В Москве такие люди даже настораживают: к чему все это, не втираются ли к тебе в доверие? Но здесь все проще, Юра искренен. Юра влюблен в Соловки (о таких говорят: осоловел), он купил здесь квартиру, живет полгода на острове, полгода в Подмосковье. Так и нарезает круги. А на Соловках работает экскурсоводом: Секирка, Савватьево, и обратно. Жилплощадь сдает покоечно, а если все места заняты, сам перебирается в почерневший и сырой сарайчик на дворе. Ночует там со свечкой и ноутбуком, пока хватит батареи. Условия специфические, соловецкие.
Юра почти Кулибин, он затащил в свою квартирку душевую кабину и кое-как приспособил ее за печкой. Теперь у него не то, что у поселковых жителей, которые, предлагая койку за 400 рублей, вздыхают: ну, горячей воды, конечно, нет, баня вот по пятницам…
Еще Юра старообрядец «по крещению». Желающим охотно демонстрирует особенности перстосложения и бодро рассказывает про сугубую аллилуйю, сразу видно, что экскурсовод. Юра, впрочем, уже кем только не побывал. И танкистом, и брокером, но каждые полгода он - соловчанин.
- А зимой здесь смысла нет жить, никого нет. Человек семьсот остается, не больше…
Обвожу взглядом квартирку и понимаю, что зимой здесь жить действительно не сладко. Печи в трещинах, дом - длинный деревянный двухэтажный курятник, любимый внук казармы. Их и строили военные, лет сорок назад.
Утро встречает мелким дождиком и отчетливо слышным со стороны водорослевого завода маршем «Bomben auf Engeland». Метафизически это хорошо объяснимо: соловчанам есть, за что не любить Англию. За бомбардировку 1854 года, за миллионы кубов напиленного лагерниками леса, отправлявшегося отсюда прямо в Альбион… Правда, давно это было - неужели до сих пор не забылось?
Юра приходит слегка растерянный. Сломался квадроцикл. Но не только.
- Эх. Идем сейчас по улице с приятелем, он говорит: зайдем сюда, я тебя познакомлю с человеком, который монахов резал. Я говорю: чего-чего?! А он: - ну, знаешь, фигурки есть такие. Нил Столобенский сидит… - Тьфу ты! Даже не по себе стало.
Озера
Соловецкие Озера тоже имеют два круговых маршрута - большой и малый. Путешествие на лодке, соответственно, можно совершить с большими или малыми трудозатратами. Направление обозначено стрелочками, но особо одаренные мореплаватели, как видно, умудряются заблудиться и попасть в тупиковый канал, Губу дураков. Для них там стоит приветственная табличка: Господа дураки, вы приплыли, куда хотели. Табличка, говорят, старинная, но до какой степени, не знаю, сами мы туда не попали.
Озера изумительны, как все северные озера. Чисты, спокойны и до сих пор кажутся первозданными. Глухие леса по берегам, непроходимые черничники и брусничники. Кривые сосны, каменные гряды. Впрочем, гряды, похоже, рукотворные. Ведь еще при Филиппе соединили озера каналами, дали желтоватой торфяной воде течь к берегу, к монастырю, к Святому озеру. Там мельницы и шлюзы, там люди хотят пить и стирать порты, там знают, что если с верой окунуться в воду, случится чудо…
Впрочем, на озерах меня лично больше занимал вопрос о том, как умудрились выложить камнем берега длинных каналов. Ведь для этого нужно было стоять по грудь в холодной, даже летом, воде, принимать с берега валуны, как-то пристраивать их к месту… Труд почти невероятный. Грести по каналу приходится коротким веслом, причем на лодочной станции специально предупреждают, чтобы не отталкивались хрупкой лопастью от камней. Отдельная проблема - разойтись в канале двум лодкам. Особо вежливые люди даже пристают к берегу, чтобы пропустить встречное судно. Перед старинным шлюзом нас тоже поджидала лодка с такими людьми - двое бородатых кавказцев, один даже в традиционной белой шапочке. Я поздоровался, кавказцы закивали в ответ, пожелали счастливого отдыха.
Отдых и впрямь обещал быть счастливым - яркий августовский день, блики на воде, веселый ветерок… Но все перевернулось в один момент: ветерок принес тучи, стало холодно и полил дождь. На озере даже случилось волнение, пришлось приставать к берегу. С берега, пока возвратившееся солнце сушило куртки - да-да, здесь все меняется быстро, как в киноленте - можно было наблюдать, как озеро, успокоившись, бережно собирало дождевую воду с болот и сгоняло ее вниз, к соленому морю, к тайным каналам под Кремлем, к замершей навеки мельнице. Попутно оно делало все остальное, что положено озеру. Разливалось бронзовым зеркалом. Отражало по колено зашедшие в воду березы. Тихо плескалось меж камней…
Потом выяснилось, что в этих местах были самые страшные «командировки». Голодные и обмороженные люди валили лес, таскали его на себе по снегу, ворочали бревна в ледяной воде… По сто тысяч стволов выдавал лагерь на экспорт в 28-30 гг. А весной повсюду собирали «подснежников» - замерзших, умерших, застреленных заключенных. Тут же и хоронили. Поэтому и лес показался странным, словно все лучшее, что в нем было, давно пошло под топор.
Где теперь соловецкие «баланы», на которых зэка, рискуя, выцарапывали кресты и гробы: знайте, сэры, откуда дровишки… Причем, рисковали при этом не на шутку, рисковали Секиркой. И не на наказания их туда отправляли, а прямо на смерть…
Секирная гора.
Семьдесят четыре метра над уровнем моря, а на вершине Преображенский храм с маяком на маковке. Проект весьма оригинальный, его долго не согласовывал Священный Синод, пока кто-то не догадался предпослать рисунку нужную экзегезу - дескать, маяк символизирует путь к православию. Остроумно, положим, но довольно странно: на преображенском храме такой источник откровенно тварного света особенно неуместен. А храм красивый. Что там творилось во времена штрафного изолятора, пересказывать не буду, все знают. Но вот интересно: горел ли в те годы маяк? В самые смертные секирные зимы - наверное, нет, ведь навигация кончалась. Хотя и в теплое время здесь было не сладко. В теплое время рыли ямы, заготавливали на зиму могилы. И если над всем этим еще горел маяк, то это уж была настоящая звезда смерти, звезда Полынь…
(вид с горы)
На Секирную гору две дороги. Одна идет по спирали вверх, огибая холм. На полпути стоит памятная доска, на которой давным-давно высечена история о том, как два ангела высекли некую жену, приговаривая ей, что негоже ей здесь с мужем жить, гора эта для монахов назначена… Оттого гора и Секирной зовется.
По-моему история ужасная. Но, так ли это все было или нет, а на деле-то все опять повернулось боком, и пошли сюда совсем не монахи… В штрафной изолятор попадали за всякие проступки, чаще всего за отказ от работ и… за лагерную любовь. Так и говорили: Ромео на Секирку, Джульетта на Зайчики (на Большой Заяцком острове был женский штрафной изолятор).
Дальше по дороге, выше камня, стоит скитская баня. Приземистое здание из булыжника, сейчас заколоченное. Рядом утоптанная площадка с монументальным мангалом, а вокруг темный, черный, мокрый лес, весь сочащийся влагой. Зато колодец перед баней полон сладчайшей ключевой водой, совсем не похожей на торфяную соловецкую.
Еще выше стоит гигантский крест в память новомучеников, рядом маленькое кладбище. Вскрытые захоронения отмечены вешками, но ямы не засыпаны. Рядом несколько холмиков со скромными крестами. Страшное место. Здесь полагается молиться новомученикам, но ум-то подсказывает, что, скорее всего, вокруг, вместе с новомучениками, покоится очень много всяких «Ромео» и урок, отказавшихся работать - лагерные документы свидетельствуют, что долгое время уголовный элемент был на Соловках в уверенном большинстве.
Хотя это ничего, безусловно, не меняет. Жалко ведь всех, убитых секирными ветрами, морозами, «жердочками» и голодом. Жернова советской каторги перемололи всех, и всех, наверное, уравняли.
Вторая дорога на Секирную гору - длинная деревянная лестница, сейчас она восстановлена на деньги норвежского министерства культуры. Чекисты спускали по ней людей, привязанных к тяжелым бревнам, и до низа, естественно, никто живым не докатывался.
Сейчас здесь опять монахи. И маяк действует, хотя уже почти никому не нужен.
(окончание следует)