Жестокий рассказ.
Эта история произошла во времена тотального дефицита, в конце 1980-х. Мне было лет 12, дело было на летних каникулах, не помню месяц, но судя по жаре и отсутствию на рынке и в магазинах города арбузов, вероятнее всего, июль. Во время летних каникул я практически ежедневно ездил на своём велике марки «орлёнок» через весь город за разливным молоком (а в упаковках у нас не было в ту пору) в единственный в Чаплыгине магазин, где оное можно было купить. Магазин располагался за парком, рядом с домом Пионеров и назывался «Молочный». Ассортимент молочных продуктов, конечно, по сравнению с нынешним был очень скудным, но зато все настоящее - без «гмо» и всяких иных гадких добавок, пускай хоть и разбавленное водичкой: молоко, творог, сметана и детское питание (отпускаемое по специальным талонам только младенцам).
В «Молочном» всегда было очень много народа. Покупателей обслуживали два продавца. Это были женщины плотного телосложения и среднего возраста. Продавцы все такие белые, сияющие в белых халатах в отражении яркого летнего солнца от кафельных стен, мне казались близнецами. А с ними работала на подхвате рыжая-рыжая уборщица, тоже среднего возраста, но в униформе потусклее, синего цвета, видимо, белый халат не положен ей был по статусу. Покупателям молоко отпускалось из сорока литровых алюминиевых фляг, а когда во фляге заканчивалось, уборщица и один из продавцов очень ловко волокли по скользкому кафелю из подсобного помещения к прилавку вожделенный дефицитный продукт. Я не помню такого, чтобы в те времена в «Молочном» было мало народа. Пусто там было только тогда, когда магазин был закрыт. Даже если молоко еще не подвезли, чаплыгинцы занимали очередь заранее. Как я уже говорил, обслуживали два сияющих продавца. И у каждой была своя очередь - левая и правая. Но была ещё третья очередь - посередине левой и правой, она для льготников (ветеранов ВОВ и приравненным к ним лицам), которые «обслуживались вне очереди». Вне очереди ветеранов обслуживали следующим образом: через одного - один простой смертный, один ветеран, и поэтому образовывалась очередь из ветеранов, которая иногда вырастала до входной двери. «Не льготников» было большинство, и их левая и правая очереди скорее представляли собой шеренги по трое-четверо, нежели обыкновенные цепочки. В левую очередь становились велосипедисты, потому что поближе к окнам и можно было присматривать за своей нехитрой техникой, которую запросто могли украсть, а такие случаи были нередкими. Характерна поговорка той поры -«тихо с…..л и ушел - называется нашел».
Я стоял уже посередине левой очереди, до прилавка расстояние сократилось минут до тридцати-сорока. Зал весь кафельный, акустика ого-го какая, всё слилось в единый гул - диалоги, монологи. Прямо передо мной учительница NN, даже не знаю какой предмета она преподавала, но работала в моей школе и образ был знакомым: пожилая, серьезная, важная и значимая, как все педагоги. Одно слово - учитель, ведь тогда функции преподавателей были гораздо шире чем сейчас и не ограничивались предметом. Они как бы являлись живыми ориентирами культуры, нравственности и генеральной линии партии. Она читала сентенции своей знакомой, судя по виду - не педагогу.
Через гостеприимно распахнутую входную дверь в гудящий зал «молочного» входит парень неопределенного возраста. Я его и раньше как-то видел, он жил где-то совсем близко, и появлялся серой тенью из мрачных закоулков Набережной или Комсомольской. Это была чуждая мне и враждебная территория. В моём детском представлении там обитали злые урки, пьяные бабы и самая отвязанная шпана. Именно оттуда приходят те, кто ворует велосипеды. Но парень был не опасен, всем своим видом он выдавал человека с врожденным диагнозом «трисомия 21-й хромосомы» и вызывал искренние сочувствие или жалость. Одет он был во что-то простенькое и старомодное, и выглядел серее и проще серой и простой толпы в очередях. В руке он держал бидон какой-то фантастически древней конструкции - очень потрепанный цилиндр зеленого цвета с нереально зауженным горлом. Толпа перед ним расступилась и гул приутих. Продавец приняла из его ладони мелочь и стала считать. Три литра молока тогда стоили 60 копеек, по 20 копеек за литр.
- Так не пойдёт. У тебя тридцать копеек не хватает. Я и так тебе прощала каждый раз по 20 копеек. Хватит! Вот когда добавишь остальные, тогда и придешь!
В магазине воцарилась тишина. Парень забрал деньги, и, после паузы, длившийся секунд десять, со всего маха бросил бидон на кафельный пол. Громко раздалось - БА-БАХ!
АА-пошл-ла-ты на ..у..уй! - громко прокричал он продавщице и выскочил на улицу. Затем сел на асфальт прямо под окнами магазина.
Несколько десятков любопытных глаз вцепились в него через толстые стекла витрины мертвой хваткой. Какое-то время он сидел в раздумьях, затем стал снимать носки и высыпав из них какую-то мелочь, стал раскладывать её и видимо, пересчитывать. Люди в магазинной толпе наблюдали и делились соображениями.
- А он ещё и матом крыть может! Вот-те и дурак - кто-то заметил с восхищением.
- А хитрый какой, деньги-то в носках прячет...
Бедный мальчик… - с металлической нотой в голосе произнесла моя соседка по очереди, учитель NN, и добавила, - Я знаю его родителей - убогие родители! Убогая семья!
Не знаю почему, но вот эти вот слова - «я знаю его родителей - убогие родители! Убогая семья!» врезались в мою память навсегда.
Через пять минут герой моего рассказа вновь подошел к прилавку и протянул продавцу мелочь. Она пересчитала и сказала - Ну ладно, хоть пять копеек не хватает. Давай бидон.
Он ушёл сияющий и довольный. Потом я его видел еще несколько раз в парке возле аттракционов и танцевальной площадки. Через некоторое время он куда-то исчез навсегда…
Спустя лет двадцать после этого случая, работая в районном узле связи, я постучался в окошко одного старинного домика на улице, которая в сталинскую эпоха называлась имени Папанина. Мне был выписан наряд с этим адресом - абонент жаловался на низкую скорость интернета и дисконект. Был прекрасный ноябрьский морозный день. Открылась форточка и наружу вырвался резкий запах сивушного угара, пожилая женщина с лицом свидетельствующим о многолетнем запое спросила, что мне нужно. Я объяснил, что нужно попасть в дом для измерения характеристик линии. В доме оказался ещё один нетрезвый человек - в доску пьяный старик, отец этой женщины. Он постоянно что-то орал и выкрикивал. Единственным трезвым в этом доме оказалась старая и больная женщина притулившаяся в небольшой комнатке-закутке, в ней помещались только кровать и маленький столик. Она спросила - кто пришел? И я узнал её, это была та самая учительница NN. И как удар по голове - я увидел зал «Молочного» магазина и услышал металлическим голосом чеканное - «я знаю его родителей - убогие родители! Убогая семья!»
В «Молочном» всегда было очень много народа. Покупателей обслуживали два продавца. Это были женщины плотного телосложения и среднего возраста. Продавцы все такие белые, сияющие в белых халатах в отражении яркого летнего солнца от кафельных стен, мне казались близнецами. А с ними работала на подхвате рыжая-рыжая уборщица, тоже среднего возраста, но в униформе потусклее, синего цвета, видимо, белый халат не положен ей был по статусу. Покупателям молоко отпускалось из сорока литровых алюминиевых фляг, а когда во фляге заканчивалось, уборщица и один из продавцов очень ловко волокли по скользкому кафелю из подсобного помещения к прилавку вожделенный дефицитный продукт. Я не помню такого, чтобы в те времена в «Молочном» было мало народа. Пусто там было только тогда, когда магазин был закрыт. Даже если молоко еще не подвезли, чаплыгинцы занимали очередь заранее. Как я уже говорил, обслуживали два сияющих продавца. И у каждой была своя очередь - левая и правая. Но была ещё третья очередь - посередине левой и правой, она для льготников (ветеранов ВОВ и приравненным к ним лицам), которые «обслуживались вне очереди». Вне очереди ветеранов обслуживали следующим образом: через одного - один простой смертный, один ветеран, и поэтому образовывалась очередь из ветеранов, которая иногда вырастала до входной двери. «Не льготников» было большинство, и их левая и правая очереди скорее представляли собой шеренги по трое-четверо, нежели обыкновенные цепочки. В левую очередь становились велосипедисты, потому что поближе к окнам и можно было присматривать за своей нехитрой техникой, которую запросто могли украсть, а такие случаи были нередкими. Характерна поговорка той поры -«тихо с…..л и ушел - называется нашел».
Я стоял уже посередине левой очереди, до прилавка расстояние сократилось минут до тридцати-сорока. Зал весь кафельный, акустика ого-го какая, всё слилось в единый гул - диалоги, монологи. Прямо передо мной учительница NN, даже не знаю какой предмета она преподавала, но работала в моей школе и образ был знакомым: пожилая, серьезная, важная и значимая, как все педагоги. Одно слово - учитель, ведь тогда функции преподавателей были гораздо шире чем сейчас и не ограничивались предметом. Они как бы являлись живыми ориентирами культуры, нравственности и генеральной линии партии. Она читала сентенции своей знакомой, судя по виду - не педагогу.
Через гостеприимно распахнутую входную дверь в гудящий зал «молочного» входит парень неопределенного возраста. Я его и раньше как-то видел, он жил где-то совсем близко, и появлялся серой тенью из мрачных закоулков Набережной или Комсомольской. Это была чуждая мне и враждебная территория. В моём детском представлении там обитали злые урки, пьяные бабы и самая отвязанная шпана. Именно оттуда приходят те, кто ворует велосипеды. Но парень был не опасен, всем своим видом он выдавал человека с врожденным диагнозом «трисомия 21-й хромосомы» и вызывал искренние сочувствие или жалость. Одет он был во что-то простенькое и старомодное, и выглядел серее и проще серой и простой толпы в очередях. В руке он держал бидон какой-то фантастически древней конструкции - очень потрепанный цилиндр зеленого цвета с нереально зауженным горлом. Толпа перед ним расступилась и гул приутих. Продавец приняла из его ладони мелочь и стала считать. Три литра молока тогда стоили 60 копеек, по 20 копеек за литр.
- Так не пойдёт. У тебя тридцать копеек не хватает. Я и так тебе прощала каждый раз по 20 копеек. Хватит! Вот когда добавишь остальные, тогда и придешь!
В магазине воцарилась тишина. Парень забрал деньги, и, после паузы, длившийся секунд десять, со всего маха бросил бидон на кафельный пол. Громко раздалось - БА-БАХ!
АА-пошл-ла-ты на ..у..уй! - громко прокричал он продавщице и выскочил на улицу. Затем сел на асфальт прямо под окнами магазина.
Несколько десятков любопытных глаз вцепились в него через толстые стекла витрины мертвой хваткой. Какое-то время он сидел в раздумьях, затем стал снимать носки и высыпав из них какую-то мелочь, стал раскладывать её и видимо, пересчитывать. Люди в магазинной толпе наблюдали и делились соображениями.
- А он ещё и матом крыть может! Вот-те и дурак - кто-то заметил с восхищением.
- А хитрый какой, деньги-то в носках прячет...
Бедный мальчик… - с металлической нотой в голосе произнесла моя соседка по очереди, учитель NN, и добавила, - Я знаю его родителей - убогие родители! Убогая семья!
Не знаю почему, но вот эти вот слова - «я знаю его родителей - убогие родители! Убогая семья!» врезались в мою память навсегда.
Через пять минут герой моего рассказа вновь подошел к прилавку и протянул продавцу мелочь. Она пересчитала и сказала - Ну ладно, хоть пять копеек не хватает. Давай бидон.
Он ушёл сияющий и довольный. Потом я его видел еще несколько раз в парке возле аттракционов и танцевальной площадки. Через некоторое время он куда-то исчез навсегда…
Спустя лет двадцать после этого случая, работая в районном узле связи, я постучался в окошко одного старинного домика на улице, которая в сталинскую эпоха называлась имени Папанина. Мне был выписан наряд с этим адресом - абонент жаловался на низкую скорость интернета и дисконект. Был прекрасный ноябрьский морозный день. Открылась форточка и наружу вырвался резкий запах сивушного угара, пожилая женщина с лицом свидетельствующим о многолетнем запое спросила, что мне нужно. Я объяснил, что нужно попасть в дом для измерения характеристик линии. В доме оказался ещё один нетрезвый человек - в доску пьяный старик, отец этой женщины. Он постоянно что-то орал и выкрикивал. Единственным трезвым в этом доме оказалась старая и больная женщина притулившаяся в небольшой комнатке-закутке, в ней помещались только кровать и маленький столик. Она спросила - кто пришел? И я узнал её, это была та самая учительница NN. И как удар по голове - я увидел зал «Молочного» магазина и услышал металлическим голосом чеканное - «я знаю его родителей - убогие родители! Убогая семья!»