(no subject)
Смерть -- это бесконечная и совершенно прямая дорога, иной раз она проходит
через области отдаленно-суетливые, где можно увязнуть в бурных событиях,
настолько непонятных и излишних, что потом нет сил даже на смех. Как-то раз
я был втянут в подобный переплет, но затем прикинулся, что вдруг задремал. Я
изобразил себя затуманившимся, безоружным, потерявшим способность замечать
происходящее -- дескать, сплю, сплю как живой, беспечно раскинувшись там,
где настиг меня сон, уткнувшись, как котенок, в молочное забвение. Видно,
сну подобает честь, и бог сна в почете. Меня тут же извлекли из несносных
миров и осыпали милостями. Честно говоря, я удостоился почестей совершенно
незаслуженных, и они каскадами ниспадали на меня, не зная никакой меры. Мне
напомнили, что я -- королевской крови, и тут же меня венчали на царство: мир
стал мягким и эластичным, дабы вместить мои помпезные церемонии, мои
фейерверки, мои балы, мои купания, моих нимф, мои парки, гроты, павильоны,
моих наложниц, мои армии, мои знамена, мои гардеробы, моих белошвеек...
Затем меня облекли в папский сан: к моим туфлям припадали черные монахи,
белокурые девочки и негры. Помню свои атласные белые перчатки, на которых
золотой нитью и жемчугами вышита была схема Голгофы: голова Адама, на ней
три креста, центральный укреплен копьем. Мне сообщили, что я -- гений, и
поднесли мне в дар все вокзальные циферблаты, все шахматные доски, все
шлагбаумы и всех зебр мира. Меня поставили в известность, что я -- святой, и
я стал освещать все вокруг сверканием своего золотого нимба. Мне вернули мое
личное тело, но на ладонях были стигматы, из которых непрестанно сочился
благовонный елей. Мой нимб не только источал свет, он был также отличным
оружием: его края были необычайно остры, и я, весело подпрыгивая и вращаясь,
словно топор, прорубал себе дорогу в любом направлении. Мне сказали, что я
-- бог, но я не поверил. Узрев мое сомнение, все вокруг наполнилось смехом
-- веселым, брызжущим смехом великодушия и щедрости. Меня любезно пригласили
вращать мирами и быть всем. Я был луной, приливом, стрелками на часах, был
мужским членом, входящим в женский половой орган, был женским половым
органом, принимающим в себя мужской член, был самим инстинктом размножения,
наращивающим свою мощь весной, был солнцем, был духом, который развлекает
детей сновидениями, был снегопадом, был четырьмя временами года. А ты пела:
"Как, ты никогда не слышал об этом? Подойди ближе. Прикоснись ко мне. Пришло
время попробовать..."
(П.Пепперштейн)
через области отдаленно-суетливые, где можно увязнуть в бурных событиях,
настолько непонятных и излишних, что потом нет сил даже на смех. Как-то раз
я был втянут в подобный переплет, но затем прикинулся, что вдруг задремал. Я
изобразил себя затуманившимся, безоружным, потерявшим способность замечать
происходящее -- дескать, сплю, сплю как живой, беспечно раскинувшись там,
где настиг меня сон, уткнувшись, как котенок, в молочное забвение. Видно,
сну подобает честь, и бог сна в почете. Меня тут же извлекли из несносных
миров и осыпали милостями. Честно говоря, я удостоился почестей совершенно
незаслуженных, и они каскадами ниспадали на меня, не зная никакой меры. Мне
напомнили, что я -- королевской крови, и тут же меня венчали на царство: мир
стал мягким и эластичным, дабы вместить мои помпезные церемонии, мои
фейерверки, мои балы, мои купания, моих нимф, мои парки, гроты, павильоны,
моих наложниц, мои армии, мои знамена, мои гардеробы, моих белошвеек...
Затем меня облекли в папский сан: к моим туфлям припадали черные монахи,
белокурые девочки и негры. Помню свои атласные белые перчатки, на которых
золотой нитью и жемчугами вышита была схема Голгофы: голова Адама, на ней
три креста, центральный укреплен копьем. Мне сообщили, что я -- гений, и
поднесли мне в дар все вокзальные циферблаты, все шахматные доски, все
шлагбаумы и всех зебр мира. Меня поставили в известность, что я -- святой, и
я стал освещать все вокруг сверканием своего золотого нимба. Мне вернули мое
личное тело, но на ладонях были стигматы, из которых непрестанно сочился
благовонный елей. Мой нимб не только источал свет, он был также отличным
оружием: его края были необычайно остры, и я, весело подпрыгивая и вращаясь,
словно топор, прорубал себе дорогу в любом направлении. Мне сказали, что я
-- бог, но я не поверил. Узрев мое сомнение, все вокруг наполнилось смехом
-- веселым, брызжущим смехом великодушия и щедрости. Меня любезно пригласили
вращать мирами и быть всем. Я был луной, приливом, стрелками на часах, был
мужским членом, входящим в женский половой орган, был женским половым
органом, принимающим в себя мужской член, был самим инстинктом размножения,
наращивающим свою мощь весной, был солнцем, был духом, который развлекает
детей сновидениями, был снегопадом, был четырьмя временами года. А ты пела:
"Как, ты никогда не слышал об этом? Подойди ближе. Прикоснись ко мне. Пришло
время попробовать..."
(П.Пепперштейн)