Шопен, из письма
в Лондон, Юльяну Фонтане, 18 авг., 1844 г.:
"... Итак, нет уже для меня хорошо настроенного, по моему вкусу, фортепиано. Моос умер и никто не сделает для меня такой удобной обуви. Пусть еще четверо или пятеро отправятся к вратам св. Петра и вся лучшая часть моей жизни будет ad patres....
Пишу Тебе глупости, потому что ничего разумного нет в моей голове. Прозябая, терпеливо дожидаюсь зимы. Мечтаю то о Риме, то о счастье, то о горе. Никто теперь не играет по моему вкусу, а я стал таким снисходительным, что мог бы с удовольствием слушать Ораторию Совиньского и не умереть при этом.Мне вспоминается живописец Норблин, который рассказывал, как один художник в Риме увидел работу другого художника, и так ему стало неприятно, что он... умер.
Что у меня осталось, так это длинный нос и невыработанный четвертый палец. Будешь негодяем, если ни слова мне не ответишь на это мое нынешнее epitre...
Твой старый
Ш."
"... Итак, нет уже для меня хорошо настроенного, по моему вкусу, фортепиано. Моос умер и никто не сделает для меня такой удобной обуви. Пусть еще четверо или пятеро отправятся к вратам св. Петра и вся лучшая часть моей жизни будет ad patres....
Пишу Тебе глупости, потому что ничего разумного нет в моей голове. Прозябая, терпеливо дожидаюсь зимы. Мечтаю то о Риме, то о счастье, то о горе. Никто теперь не играет по моему вкусу, а я стал таким снисходительным, что мог бы с удовольствием слушать Ораторию Совиньского и не умереть при этом.Мне вспоминается живописец Норблин, который рассказывал, как один художник в Риме увидел работу другого художника, и так ему стало неприятно, что он... умер.
Что у меня осталось, так это длинный нос и невыработанный четвертый палец. Будешь негодяем, если ни слова мне не ответишь на это мое нынешнее epitre...
Твой старый
Ш."