(no subject)
летним вечером, после второго коктейля,
ощущаю, как заканчивается завод, иссякает заряд.
на летней веранде, пересмеиваясь с двумя, понимаю, что я не смею
сидеть среди них двоих, ведь они живее, во стократ живее,
чем я.
а потом еду домой. под прикрытыми веками
улыбается одна, напротив сидящая,
очень тонкая, светлая, бесконечно живая и настоящая.
и в ресницах до сих пор золотые искорки.
и внутри до сих пор ничего. и от вящего,
заполняющего каждую пору животного ужаса,
отдает такой однозначной мертвечиной,
что мне и сказать-то нечего.
я пашу без оглядки на жизнь, смотрю как хочется,
почитаю семейные выезды сущей каторгой.
мне известно, как гнетуще моё одиночество,
как совершенно моё одиночество, многогранно, маняще,
живительно и оберегающе.
как оно обволакивает, будто патокой.
заполняет легкие, забивает поры. а после услужливо
подставляет мою спину мишенью для первого же прохожего,
для первого же встреченного, не искалеченного, голову кружащего,
желающего выдавить из меня всё это безбожие,
желающего заменить собой всё моё настоящее,
но только тщетно бьющего в молоко. куда ж еще.
я вижу себя растащенной, разворованной, протраченной,
пустой, бессмысленной, придуманной. ведь до смешного же
доходит, когда даже доброго бога забирают, неспящего,
увозят куда-то к чужим, мол, им надо же.
я вижу себя, но никак, вот никак не чувствую.
и только в проеме окна, хоть смазанно, но присутствую.
и только тогда я знаю, что не пора еще.
ощущаю, как заканчивается завод, иссякает заряд.
на летней веранде, пересмеиваясь с двумя, понимаю, что я не смею
сидеть среди них двоих, ведь они живее, во стократ живее,
чем я.
а потом еду домой. под прикрытыми веками
улыбается одна, напротив сидящая,
очень тонкая, светлая, бесконечно живая и настоящая.
и в ресницах до сих пор золотые искорки.
и внутри до сих пор ничего. и от вящего,
заполняющего каждую пору животного ужаса,
отдает такой однозначной мертвечиной,
что мне и сказать-то нечего.
я пашу без оглядки на жизнь, смотрю как хочется,
почитаю семейные выезды сущей каторгой.
мне известно, как гнетуще моё одиночество,
как совершенно моё одиночество, многогранно, маняще,
живительно и оберегающе.
как оно обволакивает, будто патокой.
заполняет легкие, забивает поры. а после услужливо
подставляет мою спину мишенью для первого же прохожего,
для первого же встреченного, не искалеченного, голову кружащего,
желающего выдавить из меня всё это безбожие,
желающего заменить собой всё моё настоящее,
но только тщетно бьющего в молоко. куда ж еще.
я вижу себя растащенной, разворованной, протраченной,
пустой, бессмысленной, придуманной. ведь до смешного же
доходит, когда даже доброго бога забирают, неспящего,
увозят куда-то к чужим, мол, им надо же.
я вижу себя, но никак, вот никак не чувствую.
и только в проеме окна, хоть смазанно, но присутствую.
и только тогда я знаю, что не пора еще.