Немножко
В детстве я рисовала барышень с волосами дыбом - густым таким дыбом, как столб дыма, перпендикулярно земле. Так выражалось мое желание отрастить волосы "до неба", то есть очень длинные. Меня все время стригли под горшок.
Однажды меня оставили дома одну, днем, на пару часов. Я играла, играла, да и налила в пакет из-под молока воды. Пакет был мягкий, белый, а внутри черный. Поставила его на подоконник, а он стоять не стал. Вода разлилась. Тогда я испугалась, что когда-нибудь умру. Сидела, смотрела в черное нутро пакета и представляла, что меня нет. Очень страшно было.
Соседка в деревне, лет на пять старше, однажды пошутила надо мной так, что я потом долго боялась самолетов, пролетающих над головой. Много лет после этого, заслышав звук в небе, я старалась уйти под деревья. Услышав дома звук проезжающего по улице трактора, неслась прятаться. Однажды, убегая вот так, врезалась лбом в косяк. Был бы косяк острым, как нож, меня разрезало бы пополам. Это была отчасти игра, а отчасти настоящий страх. Та девочка сказала, что началась война - вот только что объявили - надо прятаться.
У меня была игрушечная собака, меховая, черная с желтым. С этой собакой я спала лет с четырех до пятнадцати. Это был обязательный ритуал - положить с собой собаку. Игрушка стала совсем старой, мех свалялся, пищалка в хвосте сломалась. Голову ей я пришивала много раз. Внутри ее тела были тонкие хрустящие ленточки наполнителя, похожие на мишуру. Потом, когда я полюбила выбрасывать все старое, я выбросила и ее. Эту собаку звали Трезором. Наверное, когда-то так было написано на ее этикетке.
Я очень любила возвращаться домой после лета в деревне. Родители увозили меня надолго, на два-три месяца. И вот еду я домой на поезде, вижу первые дома Купчино, потом еду в метро, потом в трамвае, сижу возле своего чемодана. Смотрю в окно. Трамвай гремит колесами и подвозит меня к дому: дом подплывает ко мне, такой полосатый, такой родной, и совершенно новый. И все вокруг ужасно новое. На внутренней стороне крышки чемодана, в центре, я приклеила зеркальце. Обычное такое, прямоугольное. Как в шкатулке.
Однажды меня оставили дома одну, днем, на пару часов. Я играла, играла, да и налила в пакет из-под молока воды. Пакет был мягкий, белый, а внутри черный. Поставила его на подоконник, а он стоять не стал. Вода разлилась. Тогда я испугалась, что когда-нибудь умру. Сидела, смотрела в черное нутро пакета и представляла, что меня нет. Очень страшно было.
Соседка в деревне, лет на пять старше, однажды пошутила надо мной так, что я потом долго боялась самолетов, пролетающих над головой. Много лет после этого, заслышав звук в небе, я старалась уйти под деревья. Услышав дома звук проезжающего по улице трактора, неслась прятаться. Однажды, убегая вот так, врезалась лбом в косяк. Был бы косяк острым, как нож, меня разрезало бы пополам. Это была отчасти игра, а отчасти настоящий страх. Та девочка сказала, что началась война - вот только что объявили - надо прятаться.
У меня была игрушечная собака, меховая, черная с желтым. С этой собакой я спала лет с четырех до пятнадцати. Это был обязательный ритуал - положить с собой собаку. Игрушка стала совсем старой, мех свалялся, пищалка в хвосте сломалась. Голову ей я пришивала много раз. Внутри ее тела были тонкие хрустящие ленточки наполнителя, похожие на мишуру. Потом, когда я полюбила выбрасывать все старое, я выбросила и ее. Эту собаку звали Трезором. Наверное, когда-то так было написано на ее этикетке.
Я очень любила возвращаться домой после лета в деревне. Родители увозили меня надолго, на два-три месяца. И вот еду я домой на поезде, вижу первые дома Купчино, потом еду в метро, потом в трамвае, сижу возле своего чемодана. Смотрю в окно. Трамвай гремит колесами и подвозит меня к дому: дом подплывает ко мне, такой полосатый, такой родной, и совершенно новый. И все вокруг ужасно новое. На внутренней стороне крышки чемодана, в центре, я приклеила зеркальце. Обычное такое, прямоугольное. Как в шкатулке.