(no subject)
Интересное криминологическое наблюдение делает Михаил Анчаров в своей автобиографической повести "Этот синий апрель":
"Считают - блатные опаснее хулиганов. Это все же ошибка. Конечно, человеку, которого ударили финкой, безразлично, кто это сделал - хулиган или уголовник, но для общества в целом это не вовсе безразлично. В те годы [конец 20-х - 30-е годы - R.] блатными становились с отчаяния, а хулиганами с жиру. В блатные шли деклассированные, а хулиганы прятались за спину класса. Потому что блатной - это человек, не нашедший применения, а хулиган - это бездарность, желающая стать нормой. Потому что тогда за блатными стояла социальная трагедия, а за хулиганами - чувство неполноценности. Это не оправдание тогдашней уголовщины, но жизнь показала - блатному, чтобы "завязать", нужно уверовать в справедливость, а хулиган боится справедливости как огня. Потому что он классовый нуль. Поэтому уголовники нуждались в доверии, а на хулигана действовала только палка. Хулиган - это резерв фашизма. Мало кто понимал это в те годы, но Гошка прекрасно помнит, что для панченских слово "хулиган" было ругательством, равным слову "дерьмо", и за это слово они лезли на нож".
По-моему, прекрасно раскрыто взаимоотношение трудящихся и уголовного элемента, ухвачена самая суть "социальной близости" этих двух общественных групп. Сравнить, например, с тем, как ставится эта проблематика в 16 главе "Архипелага ГУЛАГ": Солженицын пустился в поверхностные, абсолютно кухонные рассуждения о том, что некая "власть" натравливает некую "преступность" на некий "простой народ", оплачивая свое спокойствие "нажитой тяжелым трудом" собственностью последнего. Классический пример того, как человек не в состоянии пойти дальше эмпирических конкретностей! Из многообразия явлений и отношений выхватываются некоторые их совокупности, им даются названия (в частности, "преступность"), однако дальнейшей мыслительной работы по анализу этого, говоря словами Маркса, "хаотического представления о целостности" не ведется. Таким образом, складывается абсурдная ситуация: слово "преступность" (а также другие ему подобные - "власть", "народ" и пр.) объявляется самостоятельным актором тех явлений и процессов, которые он изначально призван всего лишь обобщенно обозначить. В результате социальная материя не находит корректного терминологического отображения, а остается скрытой за словами-ярлыками, не оформленными понятийно. Иное у Анчарова: он расчленяет данное в ощущениях "хаотическое представление" о преступности по классовому основанию, и феномен преступности через такую абстракцию приобретает уже не чувственно-конкретное, но понятийно-конкретное содержание.