Собачье сердце русского Франкенштейна - 2
Оригинал взят у oleggureev в Собачье сердце русского Франкенштейна - 2
Профессор отчаянно издевается над неотесанным мужичьем и одной барышней «переодетой мужчиной», перебивает их через слово, например:
«- Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, - вот по какому делу…
- Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, - перебил его наставительно Филипп Филиппович, - во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские.»
После чего прибегает к такому благородному и достойному настоящего интеллигента методу как обращение к «крыше» - некоему видному представителю партии по имени Петр Александрович, которого Преображенский оперирует. Функционер знатно «оттянул» Швондера по телефону, после чего профессор сделался вальяжен. Когда товарищ Вяземская предложила купить благотворительных журналов по 50 копеек в пользу голодающих детей Германии. Филипп Филиппович отказывается, да как! Обратите внимание на тон:
«- … Нет, не возьму, - кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
…
- Почему же вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям Германии?
- Сочувствую.
- Жалеете по полтиннику?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу.»
Отбрил, так отбрил! Просто молодец! Детей жалею, но 50 копеек не дам. Почему? А не охота. И точка.
Напомним: 1924 год, Германия публично «высечена» во время Версальской мирной конференции по окончании Первой Мировой. В стране установлен режим Веймарской республики, попавший под обязательства контрибуций такого масштаба, что выплатить их не представляется возможным. Экономическая ситуация такова, что люди, в том числе дети, голодают и умирают с голодухи самым непосредственным образом. Чудовищная инфляция, безработица за всякими мыслимыми пределами, масса беспризорников, оставшихся после потерь войны. Но профессору это все равно. Он собирается обедать, о чем мы писали несколько выше.
Когда же товарищ Вяземская, напрасно движимая желанием усовестить научное светило мировой величины, упрекает его в ненависти к пролетариату, профессор отвечает коротко и ёмко:
«- Да, я не люблю пролетариат».
Красиво, правда?
Шарик даже подумал, что хозяин «мировой деляга» и «может зарабатывать деньги на митингах».
Но, вдумаемся. Здравый смысл и Всероссийская Перепись 1897 года подсказывает любому: пролетариат (промышленный и сельский) составляет до 80% населения. Выходит, гуманист, либерал и интеллигент, к тому же - врач, не моргнув глазом, расписывается, в том, что не любит почти всё население собственной страны? Господь с ними, с немецкими детьми и испанскими оборванцами - речь о согражданах. Если учесть, что необразованных и костных помещиков он не любит тоже, выходит впечатляющий результат: 81-81.5% народа российского профессору не угодили.
Если округлить, а цифра 81% это позволяет, гуманный профессор ненавидит весь российский народ за редким изъятием. Изъятие это конкретно поименовано: буржуй Саблин, сахарозаводчик Полозов (соседи по элитной жилплощади), доктор Борменталь (коллега, ученик с приличным происхождением - сын судебного следователя), швейцар Федор, кухарка Дарья и горничная Зина (обслуга, помнящая свое место), и, конечно, состоятельные пациенты, в числе которых имеется один крупный деятель партии большевиков! Не известно, какой уровень симпатии испытывает к ним профессор, но, в любом случае - это приемлемые члены общества.
Как же непросто жить в стране, народ которой ты ненавидишь по собственному признанию!
Итак, в самом начале Булгаков обрисовал личность профессора крупными мазками такой яркости, что надо иметь чрезвычайную выборочность зрения и специфически суженный кругозор, чтобы углядеть в нем положительного персонажа!
Однако хватит о личности нашего «протагониста», обратимся к столкновению Филиппа Филипповича и Полиграфа Полиграфовича.
***
Итак, пёс Шарик под искусным скальпелем Преображенского обратился в человека и начал жить в новом качестве. Шел январь 1925 года, когда выяснилось, что новый сосед - не сахар.
«Глубокий обморок с проф. Преображенским. При падении ударился головой о палку стула. В моем и Зины присутствии пес (если псом, конечно, можно назвать) обругал проф. Преображенского по матери.»
Ученый муж только теперь задумался о деле рук своих, отстранившись от дел, изучал историю того, кто выступил невольным донором гипофиза. Клим Григорьевич Чугункин - три судимости, алкоголизм и далее по тексту. Это представляется весьма важным моментом в понимании всего массива текста и смыслового посыла повести, на чем остановимся позже.
П.П. Шариков хамоват… да что там - настоящее быдло!
«Филипп Филиппович повертел головой и заговорил веско:
- Спанье на полатях прекращается. Понятно? Что это за нахальство? Ведь вы мешаете! Там женщины.
Лицо человека потемнело, и губы оттопырились.
- Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие. Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши.»
Вспомним, однако, никем не опровергнутый тезис: бытие определяет сознание.
В повести нет и намека, чтобы кто-то занимался воспитанием нового человека. Его изрядно шпыняют - это факт. Шпыняют за дело, оно конечно… а как же быть прикажете с утверждением насчет террора, который не метод? Конечно, инициативу швейцара поучить того кулаком в ухо Филипп Филиппович отверг, но о ласке, как единственном способе обращения» профессор более не вспоминает.
Личный пример самого хозяина квартиры к возрастанию «новой, чрезвычайно развитой психической личности» не располагает. Хамства в адрес прислуги мы от Преображенского не видели, но товарища Вяземскую профессор унизил публично, хоть и без единого неконвенционного выражения. Старушку, что пришла «собачку говорящую посмотреть», Филипп Филиппович вышвырнул из квартиры: «Сию минуту из кухни вон!»
Откуда же существу, чей возраст в человеческом качестве равняется двум неделям, знать, каким женщинам можно хамить, а каким нет? Воспитанием же, повторимся, никто себя не утруждает.
Впрочем, не правда! Развитием Шарикова занялся такой видный педагог, как домком, еврей и большевик Швондер. Ничего умнее не придумал, как выделить для развития гражданина, не читавшего ничего, кроме вывесок на улице, «Переписку Энгельса с Каутским». Узнав такое, профессор приходит в ступор.
«…В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона…»»
То есть, профессор, в буквальном смысле, породивший новое человеческое существо, не догадался дать ему подходящего чтения! Даже не думал, не услыхав о Каутском! Как прикажете понимать такое поведение? Обязанность воспитывать Шарикова в куда большей степени лежит на Филиппе Филипповиче, нежели на Швондере. Его обязанность и, жирным курсивом: ответственность. Та самая ответственность, которой профессор и знать не желает.
Ведь он не пытается развить личность подопечного. Не считать же воспитанием сию сцену:
«Я вижу, как вы развились после Каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. … - Сегодняшний случай это показывает как нельзя лучше!.. Вы стоите на самой низшей ступени развития, - … - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, а вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать советы космического масштаба и комической же глупости о том, как надо все поделить, и вы в то же время, наглотались зубного порошку!..»
Шарикову кто-то объяснил, что Каутский врет, а Энгельс не прав? Намекнул, что начать бы лучше с Жюля Верна или Даниеля Дефо? Сообщил, что вполне понять Маркса (и Энгельса) не усвоив «Науку логики» Гегеля не вполне возможно? Никак нет! На него принялись орать, скача вокруг, хлопать по столу и попрекать поеданием зубного порошку.
Смотреть эту сцену в кино было забавно. А если подумать и поставить себя на место Шарикова - забавного мало. Например, вас заставили выйти на работу, в которой вы решительный ноль, а начальники принялись незамедлительно орать и обзывать тупицей - как вам такая аналогия? А ведь Шарикова насильно определили отнюдь не на новую работу - в новую жизнь - испытание иного порядка сложности. И ни малейшей поддержки от «родителя». Должен Шариков испытывать благодарность к такому персонажу?
Читаем:
«- Да что вы все… То не плевать. То не кури. Туда не ходи… Что ж это на самом деле. Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! И насчет «папаши» - это вы напрасно. Разве я вас просил мне операцию делать? - человек возмущенно лаял. - Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно (человечек завел глаза к потолку, как бы вспоминая некую формулу), а равно и мои родные. Я иск, может, имею права предъявить!
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из рук. «Ну, тип», - пролетело у него в голове.
- Как-с,- прищуриваясь, спросил он, - вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? Вы, может быть, предпочитаете снова бегать по помойкам? Мерзнуть в подворотнях? Ну, если бы я знал!..
- Да что вы все попрекаете - помойка, помойка. Я свой кусок хлеба добывал. А ежели бы я у вас помер под ножиком? Вы что на это выразите, товарищ?
- Филипп Филиппович! - раздраженно воскликнул Филипп Филиппович. - Я вам не товарищ! Это чудовищно! «Кошмар, кошмар», - подумалось ему».
Хоть слово неправды есть в спиче Шарикова? Конечно, целый университетский профессор и светило мировой величины, Шарикову не товарищ - в этом явная ошибка. Но в остальном! Не будем забывать, что пёс предполагался на убой: «…пса потеряем. Впрочем, для него и так никакого шанса нету». Шарик выжил чудом, в силу собственного здоровья и стечения обстоятельств. Никакой прямой заслуги в спасении пса и обращении его человеком у профессора нет - это случайность, что сам профессор и признает.
Так за что быть благодарным такому «родителю»? Мало того, что едва не укокошил, так еще и вздохнуть не даёт, подменяя воспитание форменным психическим террором.
Ничего удивительно в том, что «формирующееся, слабое в умственном отношении существо» пустилось во все тяжкие. Ведь ни ласки, как главного метода воздействия, что декларировалось с пафосом, ни обучения, ни воспитания - ничего. Вместо этого, очень нехороший личный пример: двойная мораль, двойные стандарты, утонченное хамство и презрение к окружающим.
Шариков безобразничает, портит отношения с соседями, ломает кран, учинив потоп, что привело к срыву рабочего дня, напивается в квартире с какими-то люмпенами, которые свистнули шляпу, подарочную тросточку и пепельницу, сам крадет 20 рублей. Несколько дней в таком режиме и тонкие интеллигенты ломаются.
И.А. Борменталь предлагает Шарикова извести, накормив мышьяком.
За что?
За то, что по собственному наблюдению (в третий раз): «формирующееся, слабое в умственном отношении существо» отвратительно себя ведет? При таком устройстве психики и морали любой социум был бы обречен на самоуничтожение. Но, вместо того, чтобы использовать университетское образование, формировать нового человека (он же «формирующееся существо»!) - мышьяк. По причине нарушения комфортного быта. Получите и распишитесь.
Преображенский в ужасе!
Он выдает еще одну фразу, милую сердцу либерального интеллигента:
«…бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я - московский студент, а не Шариков».
Очень благородно.
Но возьмём труд ознакомиться с пространной цитатою:
«- И не соблазняйте, даже и не говорите, - профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, - и слушать не буду. Понимаете, что получится, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая во внимание происхождение» отъехать не придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
- Какой там черт… Отец был судебным следователем в Вильно, - горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
- Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее ее и представить ничего себе нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси. «От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей…» Вот, черт ее возьми.
- Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за какого-то, извините за выражение, сукиного сына… Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
- Тем более не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
- Да почему?
- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения?
- Где уж…
- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я - московский студент, а не Шариков».
Внимательный читатель не может не обратить внимания на мотивацию отказа от убийства.
Заповедь номер 6:«Не убий» останавливает профессора? Отвращение к любому виду террора над живым существом, на какой бы ступени развития оно ни стояло? Никак нет! Он боится катастрофы! Лишение жизни - это вам не педофила укрывать и не абортировать подпольно. Никаких других оснований под профессорским вето в тексте нет!
При этом и сам благороднейший Филипп Филиппович подумывал о ликвидации. Подумывал, чего уж там… Шариков и Борменталь в цирке после знаменитой сцены обеда, где Полиграф советовал «всё взять и поделить», а профессор в это время:
«В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь».
Чего стоит после этого морализаторство профессора?
«Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками»
Исходя из текста понятно, что не само убийство претит Преображенскому, а неизбежность наказания.
На подобном фоне выходки Шарикова выглядят невинно, как шалости детсадовца. Читателю не оставляют места для сомнений: Шариков докторский дуэт не слишком полюбил. Но планировал ли он убийство? Нет. Бывший пёс, бывший уголовник Клим Григорьевич Чугункин оказывается в главном моральнее двух людей с университетским образованием. Жуткое быдло, хам и дурак не додумывается ликвидировать ни Борменталя, ни Преображенского. А вот они - очень даже.
Конечно, «я тебя породил, я тебя и убью» - кто станет переживать из-за какого-то сукина сына? То есть, профессор и доктор считает возможным решать судьбу человека. Да-да, именно человека:
«Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце».
Одновременно, не ударив высокоученым пальцем о палец для исправления ситуации, Филипп Филиппович смет делать следующий вывод:
«…человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!»
Виной этому наследственность, по мнению Преображенского. Гипофиз Клима Чугункина дал вот такой результат - с самым паршивым сердцем в природе. Какое там воспитание, дорогой читатель! Оказывается, человек - это не воспитание, не отражение социальной среды, а наследственность!!!
Где-то доводилась читать и слышать нечто подобное… Ах, да! У Гитлера! Помните, насчет неполноценных рас? Зачем их воспитывать? Их надо уничтожать или использовать, пока сами не передохнут! Закономерный результат подобной логики. Банальный социальный расизм. Впрочем, в первой части эту свою черту Филипп Филиппович раскрыл от и до.
Как показывает ход событий, отсрочку Шариков получил ненадолго.
Конечно, в финале бывший пёс поступает куда как некрасиво, настрочив подложный донос, куда следует. Можно думать, что Борменталь просто спасал обожаемого учителя - каждому интеллигенту известно, что после доноса в СССР немедленно расстреливали.
Чушь, дорогой читатель!
В 1925 году к смертной казни за контрреволюционные и другие особо опасные преступления в нашей стране приговорили 2433 человека. Один донос, да еще идиотский, не грозил последствиями даже в героическом 1937 году, не говоря уж о 1925-ом! (Земсков В.Н. О масштабах политических репрессий в СССР. http://istmat.info/node/19968) Тем более, с такой прочной крышей в верхушке партии!
«- Да что такое, в самом деле? Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть.
- Убирайтесь из квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович.
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филипп Филипповичу обкусанный, с нестерпимым собачьим запахом шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней распростертый и хрипящий, лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малой подушкой»
Самозащита, скажет «адвокат дьявола» - все-таки револьвер - не шутка. Но развитие событий говорит о явном превышении меры самообороны. Если Борменталь помещался на груди Шарикова и душил того подушкой, значит, противник был обезоружен, надежно обездвижен и не представлял угрозы в виду физического (и численного) превосходства другой стороны.
За это всегда полагался тюремный срок - поинтересуйтесь соответствующей статьей УК РСФСР, которая в этом отношении будет мало различаться с УК РФ.
Ловкие ученые, однако, вывернулись, проведя обратную операцию.
***
Каков же итог нашего многословного разбора?
Филипп Филиппович Преображенский - это Виктор Франкенштейн русской литературы.
Да, он настоящий интеллигент. Тот самый, о котором Ленин задорно сообщил, что он не мозг нации, а её говно. Крайне точная метафора Булгакова, который наблюдал ту интеллигенцию в исторической динамике.
Сперва они были недовольны царём и помещиками - тупыми, тёмными, феодальными, костными. Почитывали Маркса, водили дружбу с народниками, не включаясь, однако, в активную революционную борьбу.
После - приветствовали Февральскую революцию, тех царей и помещиков свергшую.
И редкий интеллигент такого сорта потрудился хотя бы примерно прикинуть: что будет после падения монархии?
Отмечу: устранение монархии, последующее свержение Февральского режима -прогрессивный результат развития исторического процесса от 1825 года начиная. Пока речь не об этом, а о модусе поведения интеллигентов, коих призван символизировать профессор Преображенский.
Итак, развал страны и приход к власти либеральных политических кругов из числа сторонников буржуазной республики привел к коллапсу, развалу страны и последовавшей Гражданской войне. И колоссальная вина за это лежит именно на интеллигенции, которая, как интеллектуальный авангард общества, создала необходимый информационно-идеологический фон.
Что мы видим сразу после развала?
Интеллигенция начинает дружно и громко стонать на тему, как все плохо! Хотели-то как лучше! Народ только подкачал - ничего не поняли в благородном замысле, изгадив светлую идею. А как же! На 200 лет отстали от европейцев, штаны плохо завязывают.
Т.е. налицо решительное одобрение «острого эксперимента» и, по результатам, не менее решительное устранение от ответственности.
Правда, похоже на сюжет «Собачьего сердца»?
Ведь кто такой профессор Преображенский?
Классный спец в своей области. При этом, абсолютно неумный человек во всех иных областях, кроме личного комфорта. Бессвязность мышления, чрезвычайно гибкая мораль, проблесковая совесть. Что выражается как в чудовищном социальном презрении, прямом укрывательстве и потакании преступникам - лишь бы платили деньги.
Еще профессор в качестве побочного продукта своей деятельности внезапно создал человека из собаки, чего не ожидал и не желал. После этого он начисто отказывается отвечать за созданную личность, развивать ее и воспитывать, что есть прямая обязанность любого творца.
Зато у профессора хватает совести и ума, чтобы заклеймить собственное творение обладателем «самого паршивого сердца в природе», фактически отказав тому, как в праве на развитие, так и в праве на жизнь.
Единственный, кто вызывает сочувствие в числе главных героев - это сам Шариков. Крайне не симпатичная персона, но… Филипп Филиппович, целиком и полностью ответственный и за последовавшие за опытом события и за саму личность Шарикова, всего лишь приватно укоряет самого себя:
«Так вот вам как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня - старый осёл Преображенский нарвался на этой операции, как третьекурсник. … Если бы кто-нибудь, … - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! … Моё открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош…»
Шариков же за собственные типичные качества лишился жизни (как человек), а конкретно, человеческого разума. Мечта всех социальных дарвинистов! Вот бы можно было разных пролетариев прооперировать! Чик - и готово! Был человек, с которым надо возиться, который имеет какие-то там права и, что ужасно, способен на этих правах настаивать («на шести аршинах сидел и буду сидеть!»), а вот уже и нет человека - есть животное, у коего никаких прав.
В душераздирающей сцене попойки учителя и ученика, профессор под коньячок сознаётся в чудовищной вещи, которую публика обычно пропускает в виду общего умиления:
«Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего.»
Учёный доктор, дававший клятву Гиппократа, допускает возможность того, что определяющие качества человека даются ему по наследству, что они врожденные. Генетический Спиноза (родился он, или был «изготовлен») - всегда Спиноза. Ну а Клим Чугункин - Шариков Полиграф Полиграфович, как его не воспитывай. То есть, нечего и носиться со всякой ерундой. Пролетарию - чистить сараи и мести трамвайные пути, Преображенским - оперировать, в Большом театре - играть музыку. И все будет в порядке - «никаких разрух».
Остаётся трижды, со всего размаху, перекреститься, радуясь, что наша страна лишилась мудрого водительства таких гуманистов на долгие годы с 1917 по 1991 гг. Всё-таки у нас были эти 74 года - грех жаловаться.
Источник: Red-Sovet.su
P.S. Добавлю от себя:
В 1975-м году итальянский режиссер
Альберто Латтуада снял первую экранизацию
этой же повести.
И вот там проф. Преображенский совершенно точно
не вызывает сочувствия.
Его сыграл молодой Макс фон Зюдов.
Профессор отчаянно издевается над неотесанным мужичьем и одной барышней «переодетой мужчиной», перебивает их через слово, например:
«- Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, - вот по какому делу…
- Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, - перебил его наставительно Филипп Филиппович, - во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские.»
После чего прибегает к такому благородному и достойному настоящего интеллигента методу как обращение к «крыше» - некоему видному представителю партии по имени Петр Александрович, которого Преображенский оперирует. Функционер знатно «оттянул» Швондера по телефону, после чего профессор сделался вальяжен. Когда товарищ Вяземская предложила купить благотворительных журналов по 50 копеек в пользу голодающих детей Германии. Филипп Филиппович отказывается, да как! Обратите внимание на тон:
«- … Нет, не возьму, - кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
…
- Почему же вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям Германии?
- Сочувствую.
- Жалеете по полтиннику?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу.»
Отбрил, так отбрил! Просто молодец! Детей жалею, но 50 копеек не дам. Почему? А не охота. И точка.
Напомним: 1924 год, Германия публично «высечена» во время Версальской мирной конференции по окончании Первой Мировой. В стране установлен режим Веймарской республики, попавший под обязательства контрибуций такого масштаба, что выплатить их не представляется возможным. Экономическая ситуация такова, что люди, в том числе дети, голодают и умирают с голодухи самым непосредственным образом. Чудовищная инфляция, безработица за всякими мыслимыми пределами, масса беспризорников, оставшихся после потерь войны. Но профессору это все равно. Он собирается обедать, о чем мы писали несколько выше.
Когда же товарищ Вяземская, напрасно движимая желанием усовестить научное светило мировой величины, упрекает его в ненависти к пролетариату, профессор отвечает коротко и ёмко:
«- Да, я не люблю пролетариат».
Красиво, правда?
Шарик даже подумал, что хозяин «мировой деляга» и «может зарабатывать деньги на митингах».
Но, вдумаемся. Здравый смысл и Всероссийская Перепись 1897 года подсказывает любому: пролетариат (промышленный и сельский) составляет до 80% населения. Выходит, гуманист, либерал и интеллигент, к тому же - врач, не моргнув глазом, расписывается, в том, что не любит почти всё население собственной страны? Господь с ними, с немецкими детьми и испанскими оборванцами - речь о согражданах. Если учесть, что необразованных и костных помещиков он не любит тоже, выходит впечатляющий результат: 81-81.5% народа российского профессору не угодили.
Если округлить, а цифра 81% это позволяет, гуманный профессор ненавидит весь российский народ за редким изъятием. Изъятие это конкретно поименовано: буржуй Саблин, сахарозаводчик Полозов (соседи по элитной жилплощади), доктор Борменталь (коллега, ученик с приличным происхождением - сын судебного следователя), швейцар Федор, кухарка Дарья и горничная Зина (обслуга, помнящая свое место), и, конечно, состоятельные пациенты, в числе которых имеется один крупный деятель партии большевиков! Не известно, какой уровень симпатии испытывает к ним профессор, но, в любом случае - это приемлемые члены общества.
Как же непросто жить в стране, народ которой ты ненавидишь по собственному признанию!
Итак, в самом начале Булгаков обрисовал личность профессора крупными мазками такой яркости, что надо иметь чрезвычайную выборочность зрения и специфически суженный кругозор, чтобы углядеть в нем положительного персонажа!
Однако хватит о личности нашего «протагониста», обратимся к столкновению Филиппа Филипповича и Полиграфа Полиграфовича.
***
Итак, пёс Шарик под искусным скальпелем Преображенского обратился в человека и начал жить в новом качестве. Шел январь 1925 года, когда выяснилось, что новый сосед - не сахар.
«Глубокий обморок с проф. Преображенским. При падении ударился головой о палку стула. В моем и Зины присутствии пес (если псом, конечно, можно назвать) обругал проф. Преображенского по матери.»
Ученый муж только теперь задумался о деле рук своих, отстранившись от дел, изучал историю того, кто выступил невольным донором гипофиза. Клим Григорьевич Чугункин - три судимости, алкоголизм и далее по тексту. Это представляется весьма важным моментом в понимании всего массива текста и смыслового посыла повести, на чем остановимся позже.
П.П. Шариков хамоват… да что там - настоящее быдло!
«Филипп Филиппович повертел головой и заговорил веско:
- Спанье на полатях прекращается. Понятно? Что это за нахальство? Ведь вы мешаете! Там женщины.
Лицо человека потемнело, и губы оттопырились.
- Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие. Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши.»
Вспомним, однако, никем не опровергнутый тезис: бытие определяет сознание.
В повести нет и намека, чтобы кто-то занимался воспитанием нового человека. Его изрядно шпыняют - это факт. Шпыняют за дело, оно конечно… а как же быть прикажете с утверждением насчет террора, который не метод? Конечно, инициативу швейцара поучить того кулаком в ухо Филипп Филиппович отверг, но о ласке, как единственном способе обращения» профессор более не вспоминает.
Личный пример самого хозяина квартиры к возрастанию «новой, чрезвычайно развитой психической личности» не располагает. Хамства в адрес прислуги мы от Преображенского не видели, но товарища Вяземскую профессор унизил публично, хоть и без единого неконвенционного выражения. Старушку, что пришла «собачку говорящую посмотреть», Филипп Филиппович вышвырнул из квартиры: «Сию минуту из кухни вон!»
Откуда же существу, чей возраст в человеческом качестве равняется двум неделям, знать, каким женщинам можно хамить, а каким нет? Воспитанием же, повторимся, никто себя не утруждает.
Впрочем, не правда! Развитием Шарикова занялся такой видный педагог, как домком, еврей и большевик Швондер. Ничего умнее не придумал, как выделить для развития гражданина, не читавшего ничего, кроме вывесок на улице, «Переписку Энгельса с Каутским». Узнав такое, профессор приходит в ступор.
«…В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона…»»
То есть, профессор, в буквальном смысле, породивший новое человеческое существо, не догадался дать ему подходящего чтения! Даже не думал, не услыхав о Каутском! Как прикажете понимать такое поведение? Обязанность воспитывать Шарикова в куда большей степени лежит на Филиппе Филипповиче, нежели на Швондере. Его обязанность и, жирным курсивом: ответственность. Та самая ответственность, которой профессор и знать не желает.
Ведь он не пытается развить личность подопечного. Не считать же воспитанием сию сцену:
«Я вижу, как вы развились после Каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. … - Сегодняшний случай это показывает как нельзя лучше!.. Вы стоите на самой низшей ступени развития, - … - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, а вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать советы космического масштаба и комической же глупости о том, как надо все поделить, и вы в то же время, наглотались зубного порошку!..»
Шарикову кто-то объяснил, что Каутский врет, а Энгельс не прав? Намекнул, что начать бы лучше с Жюля Верна или Даниеля Дефо? Сообщил, что вполне понять Маркса (и Энгельса) не усвоив «Науку логики» Гегеля не вполне возможно? Никак нет! На него принялись орать, скача вокруг, хлопать по столу и попрекать поеданием зубного порошку.
Смотреть эту сцену в кино было забавно. А если подумать и поставить себя на место Шарикова - забавного мало. Например, вас заставили выйти на работу, в которой вы решительный ноль, а начальники принялись незамедлительно орать и обзывать тупицей - как вам такая аналогия? А ведь Шарикова насильно определили отнюдь не на новую работу - в новую жизнь - испытание иного порядка сложности. И ни малейшей поддержки от «родителя». Должен Шариков испытывать благодарность к такому персонажу?
Читаем:
«- Да что вы все… То не плевать. То не кури. Туда не ходи… Что ж это на самом деле. Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! И насчет «папаши» - это вы напрасно. Разве я вас просил мне операцию делать? - человек возмущенно лаял. - Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно (человечек завел глаза к потолку, как бы вспоминая некую формулу), а равно и мои родные. Я иск, может, имею права предъявить!
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из рук. «Ну, тип», - пролетело у него в голове.
- Как-с,- прищуриваясь, спросил он, - вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? Вы, может быть, предпочитаете снова бегать по помойкам? Мерзнуть в подворотнях? Ну, если бы я знал!..
- Да что вы все попрекаете - помойка, помойка. Я свой кусок хлеба добывал. А ежели бы я у вас помер под ножиком? Вы что на это выразите, товарищ?
- Филипп Филиппович! - раздраженно воскликнул Филипп Филиппович. - Я вам не товарищ! Это чудовищно! «Кошмар, кошмар», - подумалось ему».
Хоть слово неправды есть в спиче Шарикова? Конечно, целый университетский профессор и светило мировой величины, Шарикову не товарищ - в этом явная ошибка. Но в остальном! Не будем забывать, что пёс предполагался на убой: «…пса потеряем. Впрочем, для него и так никакого шанса нету». Шарик выжил чудом, в силу собственного здоровья и стечения обстоятельств. Никакой прямой заслуги в спасении пса и обращении его человеком у профессора нет - это случайность, что сам профессор и признает.
Так за что быть благодарным такому «родителю»? Мало того, что едва не укокошил, так еще и вздохнуть не даёт, подменяя воспитание форменным психическим террором.
Ничего удивительно в том, что «формирующееся, слабое в умственном отношении существо» пустилось во все тяжкие. Ведь ни ласки, как главного метода воздействия, что декларировалось с пафосом, ни обучения, ни воспитания - ничего. Вместо этого, очень нехороший личный пример: двойная мораль, двойные стандарты, утонченное хамство и презрение к окружающим.
Шариков безобразничает, портит отношения с соседями, ломает кран, учинив потоп, что привело к срыву рабочего дня, напивается в квартире с какими-то люмпенами, которые свистнули шляпу, подарочную тросточку и пепельницу, сам крадет 20 рублей. Несколько дней в таком режиме и тонкие интеллигенты ломаются.
И.А. Борменталь предлагает Шарикова извести, накормив мышьяком.
За что?
За то, что по собственному наблюдению (в третий раз): «формирующееся, слабое в умственном отношении существо» отвратительно себя ведет? При таком устройстве психики и морали любой социум был бы обречен на самоуничтожение. Но, вместо того, чтобы использовать университетское образование, формировать нового человека (он же «формирующееся существо»!) - мышьяк. По причине нарушения комфортного быта. Получите и распишитесь.
Преображенский в ужасе!
Он выдает еще одну фразу, милую сердцу либерального интеллигента:
«…бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я - московский студент, а не Шариков».
Очень благородно.
Но возьмём труд ознакомиться с пространной цитатою:
«- И не соблазняйте, даже и не говорите, - профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, - и слушать не буду. Понимаете, что получится, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая во внимание происхождение» отъехать не придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
- Какой там черт… Отец был судебным следователем в Вильно, - горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
- Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее ее и представить ничего себе нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси. «От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей…» Вот, черт ее возьми.
- Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за какого-то, извините за выражение, сукиного сына… Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
- Тем более не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
- Да почему?
- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения?
- Где уж…
- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите… Я - московский студент, а не Шариков».
Внимательный читатель не может не обратить внимания на мотивацию отказа от убийства.
Заповедь номер 6:«Не убий» останавливает профессора? Отвращение к любому виду террора над живым существом, на какой бы ступени развития оно ни стояло? Никак нет! Он боится катастрофы! Лишение жизни - это вам не педофила укрывать и не абортировать подпольно. Никаких других оснований под профессорским вето в тексте нет!
При этом и сам благороднейший Филипп Филиппович подумывал о ликвидации. Подумывал, чего уж там… Шариков и Борменталь в цирке после знаменитой сцены обеда, где Полиграф советовал «всё взять и поделить», а профессор в это время:
«В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь».
Чего стоит после этого морализаторство профессора?
«Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками»
Исходя из текста понятно, что не само убийство претит Преображенскому, а неизбежность наказания.
На подобном фоне выходки Шарикова выглядят невинно, как шалости детсадовца. Читателю не оставляют места для сомнений: Шариков докторский дуэт не слишком полюбил. Но планировал ли он убийство? Нет. Бывший пёс, бывший уголовник Клим Григорьевич Чугункин оказывается в главном моральнее двух людей с университетским образованием. Жуткое быдло, хам и дурак не додумывается ликвидировать ни Борменталя, ни Преображенского. А вот они - очень даже.
Конечно, «я тебя породил, я тебя и убью» - кто станет переживать из-за какого-то сукина сына? То есть, профессор и доктор считает возможным решать судьбу человека. Да-да, именно человека:
«Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце».
Одновременно, не ударив высокоученым пальцем о палец для исправления ситуации, Филипп Филиппович смет делать следующий вывод:
«…человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!»
Виной этому наследственность, по мнению Преображенского. Гипофиз Клима Чугункина дал вот такой результат - с самым паршивым сердцем в природе. Какое там воспитание, дорогой читатель! Оказывается, человек - это не воспитание, не отражение социальной среды, а наследственность!!!
Где-то доводилась читать и слышать нечто подобное… Ах, да! У Гитлера! Помните, насчет неполноценных рас? Зачем их воспитывать? Их надо уничтожать или использовать, пока сами не передохнут! Закономерный результат подобной логики. Банальный социальный расизм. Впрочем, в первой части эту свою черту Филипп Филиппович раскрыл от и до.
Как показывает ход событий, отсрочку Шариков получил ненадолго.
Конечно, в финале бывший пёс поступает куда как некрасиво, настрочив подложный донос, куда следует. Можно думать, что Борменталь просто спасал обожаемого учителя - каждому интеллигенту известно, что после доноса в СССР немедленно расстреливали.
Чушь, дорогой читатель!
В 1925 году к смертной казни за контрреволюционные и другие особо опасные преступления в нашей стране приговорили 2433 человека. Один донос, да еще идиотский, не грозил последствиями даже в героическом 1937 году, не говоря уж о 1925-ом! (Земсков В.Н. О масштабах политических репрессий в СССР. http://istmat.info/node/19968) Тем более, с такой прочной крышей в верхушке партии!
«- Да что такое, в самом деле? Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть.
- Убирайтесь из квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович.
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филипп Филипповичу обкусанный, с нестерпимым собачьим запахом шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней распростертый и хрипящий, лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малой подушкой»
Самозащита, скажет «адвокат дьявола» - все-таки револьвер - не шутка. Но развитие событий говорит о явном превышении меры самообороны. Если Борменталь помещался на груди Шарикова и душил того подушкой, значит, противник был обезоружен, надежно обездвижен и не представлял угрозы в виду физического (и численного) превосходства другой стороны.
За это всегда полагался тюремный срок - поинтересуйтесь соответствующей статьей УК РСФСР, которая в этом отношении будет мало различаться с УК РФ.
Ловкие ученые, однако, вывернулись, проведя обратную операцию.
***
Каков же итог нашего многословного разбора?
Филипп Филиппович Преображенский - это Виктор Франкенштейн русской литературы.
Да, он настоящий интеллигент. Тот самый, о котором Ленин задорно сообщил, что он не мозг нации, а её говно. Крайне точная метафора Булгакова, который наблюдал ту интеллигенцию в исторической динамике.
Сперва они были недовольны царём и помещиками - тупыми, тёмными, феодальными, костными. Почитывали Маркса, водили дружбу с народниками, не включаясь, однако, в активную революционную борьбу.
После - приветствовали Февральскую революцию, тех царей и помещиков свергшую.
И редкий интеллигент такого сорта потрудился хотя бы примерно прикинуть: что будет после падения монархии?
Отмечу: устранение монархии, последующее свержение Февральского режима -прогрессивный результат развития исторического процесса от 1825 года начиная. Пока речь не об этом, а о модусе поведения интеллигентов, коих призван символизировать профессор Преображенский.
Итак, развал страны и приход к власти либеральных политических кругов из числа сторонников буржуазной республики привел к коллапсу, развалу страны и последовавшей Гражданской войне. И колоссальная вина за это лежит именно на интеллигенции, которая, как интеллектуальный авангард общества, создала необходимый информационно-идеологический фон.
Что мы видим сразу после развала?
Интеллигенция начинает дружно и громко стонать на тему, как все плохо! Хотели-то как лучше! Народ только подкачал - ничего не поняли в благородном замысле, изгадив светлую идею. А как же! На 200 лет отстали от европейцев, штаны плохо завязывают.
Т.е. налицо решительное одобрение «острого эксперимента» и, по результатам, не менее решительное устранение от ответственности.
Правда, похоже на сюжет «Собачьего сердца»?
Ведь кто такой профессор Преображенский?
Классный спец в своей области. При этом, абсолютно неумный человек во всех иных областях, кроме личного комфорта. Бессвязность мышления, чрезвычайно гибкая мораль, проблесковая совесть. Что выражается как в чудовищном социальном презрении, прямом укрывательстве и потакании преступникам - лишь бы платили деньги.
Еще профессор в качестве побочного продукта своей деятельности внезапно создал человека из собаки, чего не ожидал и не желал. После этого он начисто отказывается отвечать за созданную личность, развивать ее и воспитывать, что есть прямая обязанность любого творца.
Зато у профессора хватает совести и ума, чтобы заклеймить собственное творение обладателем «самого паршивого сердца в природе», фактически отказав тому, как в праве на развитие, так и в праве на жизнь.
Единственный, кто вызывает сочувствие в числе главных героев - это сам Шариков. Крайне не симпатичная персона, но… Филипп Филиппович, целиком и полностью ответственный и за последовавшие за опытом события и за саму личность Шарикова, всего лишь приватно укоряет самого себя:
«Так вот вам как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня - старый осёл Преображенский нарвался на этой операции, как третьекурсник. … Если бы кто-нибудь, … - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! … Моё открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош…»
Шариков же за собственные типичные качества лишился жизни (как человек), а конкретно, человеческого разума. Мечта всех социальных дарвинистов! Вот бы можно было разных пролетариев прооперировать! Чик - и готово! Был человек, с которым надо возиться, который имеет какие-то там права и, что ужасно, способен на этих правах настаивать («на шести аршинах сидел и буду сидеть!»), а вот уже и нет человека - есть животное, у коего никаких прав.
В душераздирающей сцене попойки учителя и ученика, профессор под коньячок сознаётся в чудовищной вещи, которую публика обычно пропускает в виду общего умиления:
«Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего.»
Учёный доктор, дававший клятву Гиппократа, допускает возможность того, что определяющие качества человека даются ему по наследству, что они врожденные. Генетический Спиноза (родился он, или был «изготовлен») - всегда Спиноза. Ну а Клим Чугункин - Шариков Полиграф Полиграфович, как его не воспитывай. То есть, нечего и носиться со всякой ерундой. Пролетарию - чистить сараи и мести трамвайные пути, Преображенским - оперировать, в Большом театре - играть музыку. И все будет в порядке - «никаких разрух».
Остаётся трижды, со всего размаху, перекреститься, радуясь, что наша страна лишилась мудрого водительства таких гуманистов на долгие годы с 1917 по 1991 гг. Всё-таки у нас были эти 74 года - грех жаловаться.
Источник: Red-Sovet.su
P.S. Добавлю от себя:
В 1975-м году итальянский режиссер
Альберто Латтуада снял первую экранизацию
этой же повести.
И вот там проф. Преображенский совершенно точно
не вызывает сочувствия.
Его сыграл молодой Макс фон Зюдов.
Click to view