Уистен Оден: логика, красота и смысл - отторжения реальности.
Несколько старых друзей и знакомых, когда их унесло за сорок лет, неожиданно для себя и окружающих - ударились в путешествия, влюбились в горы, в моря, в тропики... Шлют фотки, постят отчеты, люди изменились, их «прет» от этих перемен...
Кризис среднего возраста? Каждый отдельный человек понял, что на самом деле он совсем не любит Москву (быт, профессию, город), разочаровался в прежней жизни, не доволен - и хочет чего-то другого?
У некоторых друзей произошло похожее через отторжение политики. несколько уже рисуют плакаты, типа "кто здесь власть"... Это кризис, когда человек вдруг начинает искать альтернативы в окружающем мире... Или другую логику в прошлом. Другие законы у жизни, которые он понимает лучше, чем существующие.
У Уистена Одена есть стихотворение, где описано похожее состояние. Там поэт нашел себе объект неприятия: равнины. Не потому что Оден не любит конкретные «Равнины», а потому что ему нужен абстрактный образ обыденности, которую можно не любить. Поэт нашел объект, накручивает свое отторжение - до ненависти, подбирает аргументы и эти «равнины» действительно начинают раздражать. Хотя - не в равнинах ведь дело...
Всегда интересно читать хорошую иностранную поэзию. Мозг может устать, пока проберется через переводы, смыслы и оттенки. Не спеша, вдумываясь в смыслы... в то, что хотел сказать автор - чтобы точнее понять образы, которые рисует поэт. Наверно, именно о таких читателях в тайне мечтают любые авторы - чтобы их читали медленно, вдумываясь, находя многочисленные оттенки в их замысле, и что-то добавляя от себя...
Самюэлю Кольриджу приписывают фразу о том, что, что поэзия - это самые лучшие слова, поставленные в наилучшем порядке. Когда поэзия создана на другом языке, мозг сам доделывает за автора часть работы - и иногда получается актуальней и точней, чем на языке оригинала. Но это не автор, это ты сам.
У упомянутого стихотворения есть два отличных перевода - одно красивей, другое - точней. Читаешь - и ловишь кайфы с катарсисами....
PLAINS
I can imagine quite easily ending up
In a decaying port on a desolate coast,
Cadging drinks from the unwary, a quarrelsome,
Disreputable old man; I can picture
A second childhood in a valley, scribbling
Reams of edifying and unreadable verse;
But I cannot see a plain without a shudder:
"Oh God, please, please, don't ever make me live there!"
It's horrible to think what peaks come down to,
That pecking rain and squelching glacier defeat
Tall pomps of stone where goddesses lay sleeping,
Dreaming of being woken by some chisel's kiss,
That what those blind brutes leave when they are through is nothing
But a mere substance, a clay that meekly takes
The potter's cuff, a gravel that as concrete
Will unsex any space which it encloses.
РАВНИНЫ
(пер. Топоров)
Я запросто себя воображу
На старость лет унылым попрошайкой
В питейном заведении в порту.
Я запросто представлю, как опять,
Подростком став, в углу кропаю вирши,
Чем непроизносимей, тем длинней.
Лишь одного не в силах допустить:
Не дай мне бог стать жителем равнины.
Чудовищно представить эту гладь --
Как будто дождь сровнял с землею горы, --
Лишь каменные фаллосы церквей
Ждут разрушенья, словно пробужденья.
Субстанция пологой пустоты,
Слепая полость в глиняном кувшине,
И гравий -- как гранит или асфальт --
Бесполостью калечащий пространство.
(пер.Винниченко)
Могу себя легко вообразить
в порту гниющем на пустынном взморье,
я стариком, доверчивым и склочным
что клянчит на бутылку, я могу
себя представить снова впавшим в детство,
строчащим нечитабельные вирши,
но чтоб без дрожи лицезреть равнину:
«О, Господи, пожалуйста! Не надо!»
Подумать страшно, что вершины пали,
что ливней клюв и ледники убили
ту роскошь камня, где богини спали
в снах видя поцелуи долота,
слепые звери прочь бредут в ничто,
в простую сущность, в глины, что смиренно
в себя впускают гравий, как бетон
кастрирующий всё, что он охватит.
And think of growing where all elsewheres are equal!
So long as there's a hill-ridge somewhere the dreamer
Can place his land of marvels; in poor valleys
Orphans can head downstream to seek a million:
Here nothing points; to choose between Art and Science
An embryo genius would have to spin a stick.
What could these farms do if set loose but drift like clouds,
What goal of unrest is there but the Navy?
Romance? Not in this weather. Ovid's charmer
Who leads the quadrilles in Arcady, boy-lord
Of hearts who can call their Yes and No their own,
Would, madcap that he is, soon die of cold or sunstroke:
These lives are in firmer hands; that old grim She
Who makes the blind dates for the hatless genera
Creates their country matters. (Woe to the child-bed,
Woe to the strawberries if She's in Her moods!)
А как расти, где все кругом равно?
В предгорьях веришь в горы; в самом нищем
Ущелье -- по течению реки
Спуститься можно в поисках сокровищ.
Здесь ничего подобного: орел
И решка -- вот для гения весь выбор.
Сдуй фермы с мест -- как тучи поплывут.
Того и жди сюда чужого флота!
Любовь? Не в здешнем климате. Амур,
Овидием описанный проказник,
В раю аркадском будь хоть трижды слеп,
Здесь от жары и холода прозреет.
Равнинным несгибаемых матрон
Не распатронить, если не решила
Умножить население страны
Соитьем в темноте, но не вслепую.
И как расти, когда вокруг лишь плоскость?
Пока есть горный кряж, есть и мечтатель,
и место есть для сказочной страны,
долина есть, манящая богатством.
А здесь всё одинаково, чтоб выбрать
между Наукой и Искусством должен гений
вертеть лозину, фермы, отпусти
их на свободу, станут облаками.
Романтика? Овидиев кудесник
кадриль в Аркадию ведущий, мальчик-бог
людских сердец, способный вырвать Да и Нет,
скончался б здесь от холода иль жара
или прозрел, ведь твёрдая Она
возлечь готова в ложе с незнакомцем
лишь для страны (несчастье колыбели,
эротики несчастье и объятий)
And on these attend, greedy as fowl and harsher
Than any climate, Caesar with all his They.
If a tax-collector disappear in the hills,
If, now and then, a keeper is shot in the forest,
No thunder follows, but where roads run level,
How swift to the point of protest strides the Crown.
It hangs, it flogs, it fines, it goes. There is drink.
There are wives to beat. But Zeus is with the strong,
Born as a rule in some small place (an island,
Quite often, where a smart lad can spot the bluff
Whence cannon would put the harbor at his mercy),
Though it is here they chamber with Clio. At this brook
The Christian cross-bow stopped the Heathen scimitar;
Here is a windmill whence an emperor saw
His right wing crumple; across these cabbage fields
A pretender's Light Horse made their final charge.
Но и чем климат круче здешний Кесарь.
Он аки коршун кружит наверху.
Где горы, там порой сорвется мытарь,
Где лес, порой подстрелят лесника, --
И не ударит молния в смутьяна.
А на равнине стражи тут как тут:
Придут, распнут -- и прочь... Но можно выпить.
Поколотить жену. И помолиться.
Из захолустья родом (с островков,
Где жульничество пришлых канонерок
Толковый парень мигом в толк возьмет),
На рандеву с историей выходят
Герои на равнину. Полумесяц
Побит крестом. У мельниц ветряных
Крыла недосчитался император,
А самозванец рухнул в поле ржи.
И подмечает всё, жадней чем утка,
и климата грубее, здешний Цезарь
с его Они. В горах, случится мытарь,
исчезнет вдруг, в лесу погибнет егерь ,
и гром не прогремит, но здесь у Власти
есть виселицы, штрафы, беглецы,
есть выпивка и жены, чтоб их били,
плюс Зевс всегда за тех, кто беспощадней.
Родившийся в каком-нибудь посёлке
(на острове, к примеру, умный парень
от миссии спокойно отличит
захватчиков) повсюду видит Клио.
Здесь арбалет осилил ятаган,
вот мельница, откуда Император
за битвой наблюдал, а это луг
где Претендент отпраздновал победу.
If I were a plainsman I should hate us all,
From the mechanic rioting for a cheap loaf
To the fastidious palate, hate the painter
Who steals my wrinkles for his Twelve Apostles,
Hate the priest who cannot even make it shower.
What could I smile at as I trudged behind my harrow
But bloodshot images of rivers howling,
Marbles in panic, and Don't-Care made to care?
As it is, though, I know them personally
Only as a landscape common to two nightmares:
Across them, spotted by spiders from afar,
I have tried to run, knowing there was no hiding and no help;
On them, in brilliant moonlight, I have lost my way
And stood without a shadow at the dead centre
Of an abominable desolation,
Like Tarquin ravished by his post-coital sadness.
Будь жителем равнины я -- питал бы
Глухую злобу ко всему вокруг, --
От хижин до дворцов, -- и к живописцам,
Апостола малюющим с меня,
И к пастырям, пред засухой бессильным.
Будь пахарем я, что б меня влекло,
Как не картина истребленья градов
И мраморов, потопленных рекой?
Лишь в страшном сне -- точней, в двух страшных снах,
Я вечно обитаю на равнине:
В одном, гоним гигантским пауком,
Бегу и знаю -- он меня догонит;
В другом, с дороги сбившись, под луной
Стою и не отбрасываю тени --
Тарквинием (и столь же одинок
И полн посткоитальною печалью).
Будь жителем равнины, ненавидел
я б всех вокруг - соседа - бунтаря,
за бунт его, соседа - живописца
(украл мои морщины для Петра),
священника, (подлец, не вызвал дождь),
чему б я улыбался за сохой -
кровавым рекам, панике соборов,
и городам принявшим вид пустыни.
Как жить в степи, я знаю из кошмара,
точней из двух, заметив паука,
бегу я в первом, зная, что ни спрячусь,
ни убегу, а во втором луной
залитый, не отбрасываю тени,
застывший в мертвой точке, в пустоте,
стою столбом, растерян и объят
Тарквиния посткоитальной грустью
Which goes to show I've reason to be frightened
Not of plains, of course, but of me. I should like
---Who wouldn't?---to shoot beautifully and be obeyed,
(I should also like to own a cave with two exits);
I wish I weren't so silly. Though I can't pretend
To think these flats poetic, it's as well at times
To be reminded that nothing is lovely,
Not even in poetry, which is not the case.
Что означает, правда, что страшусь
Себя, а не равнин. Ведь я не против
(Как все) повиноваться и стрелять --
И обитать в пещере с черным ходом.
Оно бы славно... Хоть и не могу
Поэзией наполнить эти долы,
Да дело-то, понятно мне, не в них,
Да и не в ней... Поэзия -- другое.
что означает правда, что боюсь
я, не равнины а себя, хотел бы
я, подчиняться и стрелять красиво
(а кто бы ни хотел?), иметь пещеру
свою с подпольем. Только жаль что я
увы не глуп и трудно притворяться.
Хотел бы я поэзией наполнить
этаж равнин где нет ни красоты
как и поэзии. Хотя стихи - другое.
ПС. ИМХО: современная история - это те самые "равнины" из этого стихотворения. Оден выдал красивое поэтическое откровение - про то, что "равнины вокруг" мир вокруг - не совершенен...
Кризис среднего возраста? Каждый отдельный человек понял, что на самом деле он совсем не любит Москву (быт, профессию, город), разочаровался в прежней жизни, не доволен - и хочет чего-то другого?
У некоторых друзей произошло похожее через отторжение политики. несколько уже рисуют плакаты, типа "кто здесь власть"... Это кризис, когда человек вдруг начинает искать альтернативы в окружающем мире... Или другую логику в прошлом. Другие законы у жизни, которые он понимает лучше, чем существующие.
У Уистена Одена есть стихотворение, где описано похожее состояние. Там поэт нашел себе объект неприятия: равнины. Не потому что Оден не любит конкретные «Равнины», а потому что ему нужен абстрактный образ обыденности, которую можно не любить. Поэт нашел объект, накручивает свое отторжение - до ненависти, подбирает аргументы и эти «равнины» действительно начинают раздражать. Хотя - не в равнинах ведь дело...
Всегда интересно читать хорошую иностранную поэзию. Мозг может устать, пока проберется через переводы, смыслы и оттенки. Не спеша, вдумываясь в смыслы... в то, что хотел сказать автор - чтобы точнее понять образы, которые рисует поэт. Наверно, именно о таких читателях в тайне мечтают любые авторы - чтобы их читали медленно, вдумываясь, находя многочисленные оттенки в их замысле, и что-то добавляя от себя...
Самюэлю Кольриджу приписывают фразу о том, что, что поэзия - это самые лучшие слова, поставленные в наилучшем порядке. Когда поэзия создана на другом языке, мозг сам доделывает за автора часть работы - и иногда получается актуальней и точней, чем на языке оригинала. Но это не автор, это ты сам.
У упомянутого стихотворения есть два отличных перевода - одно красивей, другое - точней. Читаешь - и ловишь кайфы с катарсисами....
PLAINS
I can imagine quite easily ending up
In a decaying port on a desolate coast,
Cadging drinks from the unwary, a quarrelsome,
Disreputable old man; I can picture
A second childhood in a valley, scribbling
Reams of edifying and unreadable verse;
But I cannot see a plain without a shudder:
"Oh God, please, please, don't ever make me live there!"
It's horrible to think what peaks come down to,
That pecking rain and squelching glacier defeat
Tall pomps of stone where goddesses lay sleeping,
Dreaming of being woken by some chisel's kiss,
That what those blind brutes leave when they are through is nothing
But a mere substance, a clay that meekly takes
The potter's cuff, a gravel that as concrete
Will unsex any space which it encloses.
РАВНИНЫ
(пер. Топоров)
Я запросто себя воображу
На старость лет унылым попрошайкой
В питейном заведении в порту.
Я запросто представлю, как опять,
Подростком став, в углу кропаю вирши,
Чем непроизносимей, тем длинней.
Лишь одного не в силах допустить:
Не дай мне бог стать жителем равнины.
Чудовищно представить эту гладь --
Как будто дождь сровнял с землею горы, --
Лишь каменные фаллосы церквей
Ждут разрушенья, словно пробужденья.
Субстанция пологой пустоты,
Слепая полость в глиняном кувшине,
И гравий -- как гранит или асфальт --
Бесполостью калечащий пространство.
(пер.Винниченко)
Могу себя легко вообразить
в порту гниющем на пустынном взморье,
я стариком, доверчивым и склочным
что клянчит на бутылку, я могу
себя представить снова впавшим в детство,
строчащим нечитабельные вирши,
но чтоб без дрожи лицезреть равнину:
«О, Господи, пожалуйста! Не надо!»
Подумать страшно, что вершины пали,
что ливней клюв и ледники убили
ту роскошь камня, где богини спали
в снах видя поцелуи долота,
слепые звери прочь бредут в ничто,
в простую сущность, в глины, что смиренно
в себя впускают гравий, как бетон
кастрирующий всё, что он охватит.
And think of growing where all elsewheres are equal!
So long as there's a hill-ridge somewhere the dreamer
Can place his land of marvels; in poor valleys
Orphans can head downstream to seek a million:
Here nothing points; to choose between Art and Science
An embryo genius would have to spin a stick.
What could these farms do if set loose but drift like clouds,
What goal of unrest is there but the Navy?
Romance? Not in this weather. Ovid's charmer
Who leads the quadrilles in Arcady, boy-lord
Of hearts who can call their Yes and No their own,
Would, madcap that he is, soon die of cold or sunstroke:
These lives are in firmer hands; that old grim She
Who makes the blind dates for the hatless genera
Creates their country matters. (Woe to the child-bed,
Woe to the strawberries if She's in Her moods!)
А как расти, где все кругом равно?
В предгорьях веришь в горы; в самом нищем
Ущелье -- по течению реки
Спуститься можно в поисках сокровищ.
Здесь ничего подобного: орел
И решка -- вот для гения весь выбор.
Сдуй фермы с мест -- как тучи поплывут.
Того и жди сюда чужого флота!
Любовь? Не в здешнем климате. Амур,
Овидием описанный проказник,
В раю аркадском будь хоть трижды слеп,
Здесь от жары и холода прозреет.
Равнинным несгибаемых матрон
Не распатронить, если не решила
Умножить население страны
Соитьем в темноте, но не вслепую.
И как расти, когда вокруг лишь плоскость?
Пока есть горный кряж, есть и мечтатель,
и место есть для сказочной страны,
долина есть, манящая богатством.
А здесь всё одинаково, чтоб выбрать
между Наукой и Искусством должен гений
вертеть лозину, фермы, отпусти
их на свободу, станут облаками.
Романтика? Овидиев кудесник
кадриль в Аркадию ведущий, мальчик-бог
людских сердец, способный вырвать Да и Нет,
скончался б здесь от холода иль жара
или прозрел, ведь твёрдая Она
возлечь готова в ложе с незнакомцем
лишь для страны (несчастье колыбели,
эротики несчастье и объятий)
And on these attend, greedy as fowl and harsher
Than any climate, Caesar with all his They.
If a tax-collector disappear in the hills,
If, now and then, a keeper is shot in the forest,
No thunder follows, but where roads run level,
How swift to the point of protest strides the Crown.
It hangs, it flogs, it fines, it goes. There is drink.
There are wives to beat. But Zeus is with the strong,
Born as a rule in some small place (an island,
Quite often, where a smart lad can spot the bluff
Whence cannon would put the harbor at his mercy),
Though it is here they chamber with Clio. At this brook
The Christian cross-bow stopped the Heathen scimitar;
Here is a windmill whence an emperor saw
His right wing crumple; across these cabbage fields
A pretender's Light Horse made their final charge.
Но и чем климат круче здешний Кесарь.
Он аки коршун кружит наверху.
Где горы, там порой сорвется мытарь,
Где лес, порой подстрелят лесника, --
И не ударит молния в смутьяна.
А на равнине стражи тут как тут:
Придут, распнут -- и прочь... Но можно выпить.
Поколотить жену. И помолиться.
Из захолустья родом (с островков,
Где жульничество пришлых канонерок
Толковый парень мигом в толк возьмет),
На рандеву с историей выходят
Герои на равнину. Полумесяц
Побит крестом. У мельниц ветряных
Крыла недосчитался император,
А самозванец рухнул в поле ржи.
И подмечает всё, жадней чем утка,
и климата грубее, здешний Цезарь
с его Они. В горах, случится мытарь,
исчезнет вдруг, в лесу погибнет егерь ,
и гром не прогремит, но здесь у Власти
есть виселицы, штрафы, беглецы,
есть выпивка и жены, чтоб их били,
плюс Зевс всегда за тех, кто беспощадней.
Родившийся в каком-нибудь посёлке
(на острове, к примеру, умный парень
от миссии спокойно отличит
захватчиков) повсюду видит Клио.
Здесь арбалет осилил ятаган,
вот мельница, откуда Император
за битвой наблюдал, а это луг
где Претендент отпраздновал победу.
If I were a plainsman I should hate us all,
From the mechanic rioting for a cheap loaf
To the fastidious palate, hate the painter
Who steals my wrinkles for his Twelve Apostles,
Hate the priest who cannot even make it shower.
What could I smile at as I trudged behind my harrow
But bloodshot images of rivers howling,
Marbles in panic, and Don't-Care made to care?
As it is, though, I know them personally
Only as a landscape common to two nightmares:
Across them, spotted by spiders from afar,
I have tried to run, knowing there was no hiding and no help;
On them, in brilliant moonlight, I have lost my way
And stood without a shadow at the dead centre
Of an abominable desolation,
Like Tarquin ravished by his post-coital sadness.
Будь жителем равнины я -- питал бы
Глухую злобу ко всему вокруг, --
От хижин до дворцов, -- и к живописцам,
Апостола малюющим с меня,
И к пастырям, пред засухой бессильным.
Будь пахарем я, что б меня влекло,
Как не картина истребленья градов
И мраморов, потопленных рекой?
Лишь в страшном сне -- точней, в двух страшных снах,
Я вечно обитаю на равнине:
В одном, гоним гигантским пауком,
Бегу и знаю -- он меня догонит;
В другом, с дороги сбившись, под луной
Стою и не отбрасываю тени --
Тарквинием (и столь же одинок
И полн посткоитальною печалью).
Будь жителем равнины, ненавидел
я б всех вокруг - соседа - бунтаря,
за бунт его, соседа - живописца
(украл мои морщины для Петра),
священника, (подлец, не вызвал дождь),
чему б я улыбался за сохой -
кровавым рекам, панике соборов,
и городам принявшим вид пустыни.
Как жить в степи, я знаю из кошмара,
точней из двух, заметив паука,
бегу я в первом, зная, что ни спрячусь,
ни убегу, а во втором луной
залитый, не отбрасываю тени,
застывший в мертвой точке, в пустоте,
стою столбом, растерян и объят
Тарквиния посткоитальной грустью
Which goes to show I've reason to be frightened
Not of plains, of course, but of me. I should like
---Who wouldn't?---to shoot beautifully and be obeyed,
(I should also like to own a cave with two exits);
I wish I weren't so silly. Though I can't pretend
To think these flats poetic, it's as well at times
To be reminded that nothing is lovely,
Not even in poetry, which is not the case.
Что означает, правда, что страшусь
Себя, а не равнин. Ведь я не против
(Как все) повиноваться и стрелять --
И обитать в пещере с черным ходом.
Оно бы славно... Хоть и не могу
Поэзией наполнить эти долы,
Да дело-то, понятно мне, не в них,
Да и не в ней... Поэзия -- другое.
что означает правда, что боюсь
я, не равнины а себя, хотел бы
я, подчиняться и стрелять красиво
(а кто бы ни хотел?), иметь пещеру
свою с подпольем. Только жаль что я
увы не глуп и трудно притворяться.
Хотел бы я поэзией наполнить
этаж равнин где нет ни красоты
как и поэзии. Хотя стихи - другое.
ПС. ИМХО: современная история - это те самые "равнины" из этого стихотворения. Оден выдал красивое поэтическое откровение - про то, что "равнины вокруг" мир вокруг - не совершенен...