О книге "Воспоминания о войне" Николая Никулина, часть 1
В комментариях к посту с вопросом о необходимости оценки и обзора книги "Воспоминания о войне" Николая Никулина большинство высказалось за написание полновесного материала по поводу этой книги. Что ж, оно и к лучшему. Постараюсь разобраться с этой книгой так, чтоб больше по ней вопросов не возникало. Раз и навсегда (что, конечно же, невозможно, ибо всегда найдётся несогласный).
Начнём с пары слов о мемуаристике как таковой. Мемуары - это повествование о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых был сам автор. Особенностью мемуаров как исторического источника является их субъективизм. Само происхождение источника накладывает отпечаток необъективности, из этого следует, что точка зрения мемуариста не обязательно будет правильной. Слепое полагание только на мемуары как единственный источник при изучении и оценке того или иного события ставит крест на возможности наиболее полно ознакомиться с описываемым событием. Таким образом, граждане, почитающие "Воспоминания о войне" Николая Никулина как единственно верный источник событий блокады Ленинграда, содержащий исключительно ПравдуЪ(тм), проявляют крайнюю несознательность и проваливаются в бездну незнания и невежества.
Теперь об авторе. Николай Николаевич Никулин родился 17 апреля 1923 года в селе Погорелка Ярославской области (то есть он не коренной ленинградец в энном поколении. Это малозначительная деталь, но она важна). С 1927 года семья Никулиных перебралась в город на Неве. Николай Николаевич учился в школе на Мойке, на начало Великой Отечественной войны он окончил десять классов. С началом войны записался добровольцем в ленинградское ополчение, однако как человек с образованием был отправлен в радиошколу. После её окончания и получения звания младшего сержанта в ноябре 1941 направлен на Волховский фронт радиотелефонистом в дивизион 883-го корпусного артиллерийского полка. В его составе участвовал в тяжелейших боях под Киришами и в Погостье. После ранения летом 1943 года попал в пехоту. В составе 1-го батальона 1067-го стрелкового полка 311-й стрелковой дивизии участвовал в неудачной Мгинской наступательной операции. Затем были наступление на Псков, Тарту, Лиепая, Варшава, Данциг и, наконец, Берлин. Войну Никулин окончил в звании гвардии сержанта, был награждён орденом Красной Звезды. Демобилизовался в 1945 году. В 1950 году с отличием окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета, работал в Эрмитаже, при котором в 1957 году окончил аспирантуру и защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата искусствоведения. Профессионально занимался голландским Ренессансом, творчеством Иеронима Босха, малыми голландцами. Воспоминания о войне Никулин написал в 1975 году. Скончался Николай Николаевич Никулин 19 марта 2009 года.
Ну а теперь перейдём к самому тексту мемуаров гвардии сержанта Никулина. Признаюсь, я осилил только сотню с небольшим страниц, дальше мне стало невыносимо тошно читать вот это всё. Препарированию подверглась книга, изданная издательством АСТ в 2016 году, ISBN 978-5-17-096372-0. Начнём по порядку.
Во-первых, заслуживает внимания стиль изложения. С первых же страниц вместе с мыслями автора в разум вползает и его отношение ко всему, что окружает его. И это отношение к жизни я в людях не терплю, поскольку к окружающей его, десятиклассника, атмосфере горячего лета 1941-го Никулин относится с какой-то лёгкой, замаскированной, но всё же надменностью, презрительностью: "город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы", "мобилизованные спешили последний раз напиться и отпраздновать отъезд..."
Ленинградский интеллигент, хоть и ярославского разлива, не может не выказать своё "фи" ко всему его окружающему. И эта надменность явно имеет под собой как раз желание истребить любое напоминание о своём босоногом ярославском детстве. Он ж в Ленинграде живёт! Колыбель революции, культура, окно в Европу! Вот и выдавливал из себя деревню Николай Никулин по капле, да не заметил, как выдавил лишнего. Взгляд свысока на окружающих ещё аукнется ему на фронте.
Во-вторых, Николай Никулин действительно получил на войне тяжёлую психологическую травму. Это никто не оспаривает. Серьёзно, побывать под Погостьем и вернуться оттуда совершенно нормальным человеком дано не каждому. Тонкая творческая натура Никулина не вынесла испытаний войной, о чём он честно признаётся в предисловии. Человека, привыкшего к прекрасному, судьба швырнула в кровавое месиво и фронтовые впечатления преследовали Николая Никулина всю его жизнь. Вьетнамские флэшбэки по сравнению с "синдромом Погостья" - ничто. Но при этом Никулин, видимо, был свято уверен, что плохо было всем солдатам и страдают от войны все ветераны. Поэтому в книге и появляются постоянно фронтовики, оставшиеся "калеками, безногими, безрукими" или превратившиеся "в неврастеников, алкоголиков...". Распространять на всех конкретно свою сломанную жизнь неправильно и некорректно.
В-третьих, при прочтении книги у меня неоднократно вставал вопрос: а Никулин ли вообще её автор? В тексте полно ляпов и нестыковок, которые вызывают сомнение в подлинности, достоверности описываемых событий. Постоянно случаются временные ляпы - то автор утверждает, что написал текст в 1975 году, то вдруг "даже сейчас, в шестидесятые". Риторика отдельных моментов тоже вызывает сомнения в правильности указанной автором даты написания дневника. Например, вопрос русской интеллигенции "кто хуже - Сталин или Гитлер?" стал озвучиваться только в 1990-е годы. Байки о великолепно оснащённом и глубоко профессиональном Вермахте тиражировал небезызвестный предатель Виктор Суворов. Ну а беспощадный разгул антисоветчины заставляет задуматься - а это точно в 1975-м Никулин писал??? Обо всех антисоветских штампах будет сказано ниже, однако появление их в тексте внезапно и без особой причины наводит на мысль, что их вставил туда уже не Никулин, а кто-то другой. Быть может, Никулин не писал свои мемуары, а просто их наговаривал кому-то? А этот кто-то дополнял "художественным вставками" тяжёлые воспоминания Николая Никулина? В пользу версии о другом авторе говорят и приведённые отрывки из записей, которые Никулин вёл ПРЯМО НА ФРОНТЕ (страница 95). Эти короткие отрывистые записки написаны совершенно в другом стиле, нежели воспоминания. Даже принимая во внимания обстановку, в которых Никулин вёл свой дневник, можно утверждать, что в тексте Никулина-искусствоведа 1975 года много нетипичных для Никулина-солдата моментов.
И в-четвёртых: по сей день ни оригинала военных записок Николая Никулина, ни оригинала рукописи 1975 года никто не видел и в руках не держал. То есть источник происхождения информации, которую открыто продают в книжных магазинах, неясен. Невольно вспоминается история с фейковым блокадным дневником партработника Николая Рибковского, голимую ложь из которого некоторые одарённые личности до сих пор усердием распространяют по интернету. Таким образом, помимо массы вопросов к содержанию воспоминаний Никулина, возникает вопрос и в реальном существовании рукописи. Конечно, может быть, где-то тот дневник 1975 года и лежит, но никто из исследователей его в глаза не видел.
Перейду, наконец, к содержанию. Из первых же страниц мемуаров видно, что летом 1941-го Николая Никулина вообще не интересует война. Он минимум три раза, описывая июнь-июль 1941 года, отмечает, что "война где-то шла", "что-то происходило, но никто толком ничего не знал". Видимо, недосуг ему было послушать сводку Совинформбюро по радио, которое чёрной тарелкой висело на стене кухни. Приметы военного времени в Ленинграде ему кажутся странными и бессмысленными: "какие-то не очень молодые люди в широченных лыжных штанах... кололи чучела штыком", "девушки в нелепых галифе и плохо сшитых гимнастёрках" (где он вообще летом 1941-го умудрился найти девушек в галифе? Женщины-военнослужащие носили юбки).
Сцена с отправкой морской пехоты в некий десант стала хрестоматийной. Описывается погрузка на "прогулочный катер" морпехов (которых Никулин упорно называет солдатами. Морская пехота же выглядела как стопроцентные моряки. Перепутать моряка и пехотинца - это всё равно что перепутать негра и белого. Особенно странно это для жителя Ленинграда, где моряков всегда много). Во время погрузки к одному из бойцов подбежала женщина и с плачем вцепилась в него, не желая отпускать. Когда же, наконец, катер ушёл, женщина осталась на причале и "выла, ударяясь головою о гранитный парапет набережной". Далее следует сногсшибательная развязка: "я узнал много позже: ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли в десант, больше не вернулись"
Во-первых, в данном отрывке в первый раз появляется излюбленный никулинский источник информации - слухи и байки. "Я узнал", "как мне рассказывали", "по слухам", "говорят" - эти маркеры непроверенной информации в дальнейшем будут появляться на страницах мемуаров Николая Никулина постоянно, по несколько раз на развороте. Плохо то, что это будут самые дикие, самые фантастические и самые омерзительные слухи, которые Никулин принимает за правду.
Во-вторых, с чего Никулин взял, что грузившиеся в катер морпехи отправлялись в десант? В 1941 году Балтийский флот провёл всего ТРИ десантных операции: Петергофский десант, Стрельнинский десант и десант на завод "ПишМаш". Все эти операции проводились очень ограниченными силами и все окончились поражениями. Вот только проводились они с 3 по 8 октября, но никак не летом! Отправку десантов на Стрельну, Петергоф и "ПишМаш" Николай Никулин видеть никак не мог, поскольку находился на фронте, а не в Ленинграде! Таким образом, Никулин наложил слухи о гибели десантов на собственные воспоминания об увиденной отправке (скорее всего, в Кронштадт) морских пехотинцев. Разница же между двумя событиями - месяца три-четыре...
Таких ляпов с фантастическими событиями и построением логических цепочек на сведениях агентства ОБС - полкниги: и добровольцев из ополчения запирают в трюме баржи - "чтоб не разбежались, голубчики!" (баржу, по всем законам жанра, топит немецкая авиация, все ополченцы гибнут в запертом трюме). И целая землянка раненых, которые стоя замёрзли насмерть. И замёрзшая за одну ночь насмерть в снегах Северного фронта дивизия РККА...
Весьма показательны и заметки о ходе службы, которые автор называет "атмосферой казармы". Показательны они тем, что даже в 1975-м году Николай Никулин так и не понял, что такое армия и с чем её едят. Его, интеллигентного мальчика, оторвали от маминой юбки, выдернули с уютной кухоньки и отправили служить с каким-то пролетарским быдлом. Фу!
Совершенно естественно, что армия в первую очередь должна выбить всю дурь и гражданку из головы вчерашнего шпака. Именно поэтому существуют КМБ, наряды вне очереди, приказы типа "круглое нести, квадратное катить" и "копать окоп для стрельбы с лошади стоя". С годами военнослужащий начинает понимать необходимость таких, на первый взгляд, идиотских действий. Николай Никулин этого понимать не хотел. Он ж интеллигент! Именно поэтому вся офицеры - тупые идиоты из села, вечно пьяные и жестокие: "Ага, вы знаете два языка! Хорошо - пойдёте чистить уборную!" Сержанты не лучше: "Когда я путал при повороте в строю правую и левую стороны (sic!!!), сержант поучал меня: - Здесь тебе не университет, здесь головой думать надо!"
Пассаж о комиссаре вообще достоин полного воспроизведения: "А старший политрук какой был весельчак! На политбеседе он сообщил:
- Украина уже захвачена руками фашистских лап!
А потом, после отбоя, гонял всю роту по плацу. Солдаты громко топали одной ногой и едва слышно ступали другой - это была стихийная демонстрация общей неприязни к человеку, который никому из нас не нравился. Коса нашла на камень - политрук обещал гонять нас до утра. Только вмешательство начальника училища исправило положение.
- Прекратить! - заявил он. - Завтра напряженный учебный день.
Этот политрук потом, когда началась блокада и мы стали пухнуть от голода, повадился ходить в кухню и нажирался там из солдатского котла... Каким-то образом ему удалось выйти живым из войны. В 1947 году, отправившись по делам в Москву, я увидел в поезде знакомую бандитскую рожу со шрамом на щеке. Это был наш доблестный политрук, теперь проводник вагона, угодливо разносивший стаканы и лихо бравший на чай. Он, конечно, меня не узнал, и я с удовольствием вложил полтинник в его потную честную руку."
Великолепно, не находите? И так Николай Никулин пишет обо всех своих сослуживцах, командирах и окружающих людях. Они все - грязь, отбросы, которые недостойны общества ленинградского интеллигента! Николай Николаевич с упоением тиражирует все самые омерзительные армейские слухи - капитан-артиллерист Седаш у него не вышел в генералы, так как "по слухам, был замешан в афере с продовольствием" (то, что с 1941 до 1945 выслужиться из капитанов в генералы затруднительно, автор не додумался). И какой-то старшина-снабженец "спьяну" заехал ночью на нейтралку и был убит немцами. И "якобы" на захваченной станции Погостье "оказался запас спирта", красноармейцы напились и "были вырезаны подоспевшими немцами... История типичная!". И его полковник "просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули".
Вся армия у Никулина тупо бухает: "перепив, старшина Затанайченко пошел во весь рост на немцев: "Уу, гады!.." Мы похоронили его рядом с лейтенантом Пахомовым - тихим и добрым человеком, который умер, выпив с тоски два котелка водки".
А вот этот момент явно в своём "шедевре" "Утомлённые солнцем-2" воплотил Никита Сергеевич Михалков: "Я заглянул в щель сквозь приоткрытую обмерзшую плащ-палатку, заменявшую дверь, и увидел при свете коптилки пьяного генерала, распаренного, в расстегнутой гимнастерке. На столе стояла бутыль с водкой, лежала всякая снедь: сало, колбасы, консервы, хлеб. Рядом высились кучки пряников, баранок, банки с медом - подарки из Татарии "доблестным и героическим советским воинам, сражающимся на фронте", полученные накануне. У стола сидела полуголая и тоже пьяная баба.
- Убирайся к *** матери и закрой дверь!!! - орал генерал нашему майору.
А 311-я тем временем гибла и гибла у железнодорожного полотна станции Погостье. Кто был этот генерал, я не знаю. За провал боев генералов тогда часто снимали, но вскоре назначали в другую дивизию, иногда с повышением. А дивизии гибли и гибли..."
Разбирать эту мерзость у меня нет ни сил, ни желания. Да и какой смысл разжёвывать абсолютно лишённую здравого смысла жвачку из слухов и лжи?
Никакой солдатской находчивости в Никулине нет.
То он спит в училище без матраса, на одной сетке кровати, "которая отпечатывается за ночь на физиономии". Раскатать выданную казённую шинель или пойти к завхозу и потребовать выдать недостающий матрас он не додумался. То он выклянчивает на фронте новые обмотки - дескать, походил б и в старых, но "вот полковник велит..."
Инстинкта самосохранения от "залётов по службе" Никулин тоже не воспитал: в 1943 году он в шутку во время приветствия нового командира вместо стандартного "Здра! Жла! Тарьщ! Старш! Льнант!" проорал "Гав! Гав! Гав! Гав! Гав!". А потом искренне удивился, за что получил два наряда вне очереди. А как ещё мог старший лейтенант вправить мозги идиоту без рукоприкладства?
Никулин никого из однополчан не называет по именам, они все у него "некто" - "некто Неелов", "кажется, Мандель". По имени и фамилии в мемуарах упоминается только один персонаж - "Юрка Воронов, сын известного ленинградского актёра". Либо из-за того, что тоже интеллигент, либо из-за того, что Никулин застукал Воронова за пожиранием приготовленной дома курицы в ночное время. Возможно, впоследствии Никулин припомнил ночной "отрыв от коллектива" и сменял "три леденца на полсухаря", наградив контрагента эпитетом "скупой".
Однополчане платили Николая Никулину той же монетой: "кругом все чужие, каждый печётся о себе. Сочувствия не может быть. Кругом мат, чёрствость и жестокость."
Кстати, пока я разбирал первые главы сего мемуара, то обратил внимания на некоторые моменты, которые... хммм... касаются предпочтений Никулина. То он видит "труп с пробитой грудью", который при жизни был "божественно красивым юношей", то с ним служит "симпатичный сержант Фомин", то появляется "милый Кеша Потапов из Якутска". Наталкивают, знаете ли, такие пассажи на определённые мысли, особенно на фоне всего повествования Николая Никулина. Особенно в свете его отношения к женщинам на войне!
Топ-25
Начнём с пары слов о мемуаристике как таковой. Мемуары - это повествование о реальных событиях прошлого, участником или очевидцем которых был сам автор. Особенностью мемуаров как исторического источника является их субъективизм. Само происхождение источника накладывает отпечаток необъективности, из этого следует, что точка зрения мемуариста не обязательно будет правильной. Слепое полагание только на мемуары как единственный источник при изучении и оценке того или иного события ставит крест на возможности наиболее полно ознакомиться с описываемым событием. Таким образом, граждане, почитающие "Воспоминания о войне" Николая Никулина как единственно верный источник событий блокады Ленинграда, содержащий исключительно ПравдуЪ(тм), проявляют крайнюю несознательность и проваливаются в бездну незнания и невежества.
Теперь об авторе. Николай Николаевич Никулин родился 17 апреля 1923 года в селе Погорелка Ярославской области (то есть он не коренной ленинградец в энном поколении. Это малозначительная деталь, но она важна). С 1927 года семья Никулиных перебралась в город на Неве. Николай Николаевич учился в школе на Мойке, на начало Великой Отечественной войны он окончил десять классов. С началом войны записался добровольцем в ленинградское ополчение, однако как человек с образованием был отправлен в радиошколу. После её окончания и получения звания младшего сержанта в ноябре 1941 направлен на Волховский фронт радиотелефонистом в дивизион 883-го корпусного артиллерийского полка. В его составе участвовал в тяжелейших боях под Киришами и в Погостье. После ранения летом 1943 года попал в пехоту. В составе 1-го батальона 1067-го стрелкового полка 311-й стрелковой дивизии участвовал в неудачной Мгинской наступательной операции. Затем были наступление на Псков, Тарту, Лиепая, Варшава, Данциг и, наконец, Берлин. Войну Никулин окончил в звании гвардии сержанта, был награждён орденом Красной Звезды. Демобилизовался в 1945 году. В 1950 году с отличием окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета, работал в Эрмитаже, при котором в 1957 году окончил аспирантуру и защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата искусствоведения. Профессионально занимался голландским Ренессансом, творчеством Иеронима Босха, малыми голландцами. Воспоминания о войне Никулин написал в 1975 году. Скончался Николай Николаевич Никулин 19 марта 2009 года.
Ну а теперь перейдём к самому тексту мемуаров гвардии сержанта Никулина. Признаюсь, я осилил только сотню с небольшим страниц, дальше мне стало невыносимо тошно читать вот это всё. Препарированию подверглась книга, изданная издательством АСТ в 2016 году, ISBN 978-5-17-096372-0. Начнём по порядку.
Во-первых, заслуживает внимания стиль изложения. С первых же страниц вместе с мыслями автора в разум вползает и его отношение ко всему, что окружает его. И это отношение к жизни я в людях не терплю, поскольку к окружающей его, десятиклассника, атмосфере горячего лета 1941-го Никулин относится с какой-то лёгкой, замаскированной, но всё же надменностью, презрительностью: "город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы", "мобилизованные спешили последний раз напиться и отпраздновать отъезд..."
Ленинградский интеллигент, хоть и ярославского разлива, не может не выказать своё "фи" ко всему его окружающему. И эта надменность явно имеет под собой как раз желание истребить любое напоминание о своём босоногом ярославском детстве. Он ж в Ленинграде живёт! Колыбель революции, культура, окно в Европу! Вот и выдавливал из себя деревню Николай Никулин по капле, да не заметил, как выдавил лишнего. Взгляд свысока на окружающих ещё аукнется ему на фронте.
Во-вторых, Николай Никулин действительно получил на войне тяжёлую психологическую травму. Это никто не оспаривает. Серьёзно, побывать под Погостьем и вернуться оттуда совершенно нормальным человеком дано не каждому. Тонкая творческая натура Никулина не вынесла испытаний войной, о чём он честно признаётся в предисловии. Человека, привыкшего к прекрасному, судьба швырнула в кровавое месиво и фронтовые впечатления преследовали Николая Никулина всю его жизнь. Вьетнамские флэшбэки по сравнению с "синдромом Погостья" - ничто. Но при этом Никулин, видимо, был свято уверен, что плохо было всем солдатам и страдают от войны все ветераны. Поэтому в книге и появляются постоянно фронтовики, оставшиеся "калеками, безногими, безрукими" или превратившиеся "в неврастеников, алкоголиков...". Распространять на всех конкретно свою сломанную жизнь неправильно и некорректно.
В-третьих, при прочтении книги у меня неоднократно вставал вопрос: а Никулин ли вообще её автор? В тексте полно ляпов и нестыковок, которые вызывают сомнение в подлинности, достоверности описываемых событий. Постоянно случаются временные ляпы - то автор утверждает, что написал текст в 1975 году, то вдруг "даже сейчас, в шестидесятые". Риторика отдельных моментов тоже вызывает сомнения в правильности указанной автором даты написания дневника. Например, вопрос русской интеллигенции "кто хуже - Сталин или Гитлер?" стал озвучиваться только в 1990-е годы. Байки о великолепно оснащённом и глубоко профессиональном Вермахте тиражировал небезызвестный предатель Виктор Суворов. Ну а беспощадный разгул антисоветчины заставляет задуматься - а это точно в 1975-м Никулин писал??? Обо всех антисоветских штампах будет сказано ниже, однако появление их в тексте внезапно и без особой причины наводит на мысль, что их вставил туда уже не Никулин, а кто-то другой. Быть может, Никулин не писал свои мемуары, а просто их наговаривал кому-то? А этот кто-то дополнял "художественным вставками" тяжёлые воспоминания Николая Никулина? В пользу версии о другом авторе говорят и приведённые отрывки из записей, которые Никулин вёл ПРЯМО НА ФРОНТЕ (страница 95). Эти короткие отрывистые записки написаны совершенно в другом стиле, нежели воспоминания. Даже принимая во внимания обстановку, в которых Никулин вёл свой дневник, можно утверждать, что в тексте Никулина-искусствоведа 1975 года много нетипичных для Никулина-солдата моментов.
И в-четвёртых: по сей день ни оригинала военных записок Николая Никулина, ни оригинала рукописи 1975 года никто не видел и в руках не держал. То есть источник происхождения информации, которую открыто продают в книжных магазинах, неясен. Невольно вспоминается история с фейковым блокадным дневником партработника Николая Рибковского, голимую ложь из которого некоторые одарённые личности до сих пор усердием распространяют по интернету. Таким образом, помимо массы вопросов к содержанию воспоминаний Никулина, возникает вопрос и в реальном существовании рукописи. Конечно, может быть, где-то тот дневник 1975 года и лежит, но никто из исследователей его в глаза не видел.
Перейду, наконец, к содержанию. Из первых же страниц мемуаров видно, что летом 1941-го Николая Никулина вообще не интересует война. Он минимум три раза, описывая июнь-июль 1941 года, отмечает, что "война где-то шла", "что-то происходило, но никто толком ничего не знал". Видимо, недосуг ему было послушать сводку Совинформбюро по радио, которое чёрной тарелкой висело на стене кухни. Приметы военного времени в Ленинграде ему кажутся странными и бессмысленными: "какие-то не очень молодые люди в широченных лыжных штанах... кололи чучела штыком", "девушки в нелепых галифе и плохо сшитых гимнастёрках" (где он вообще летом 1941-го умудрился найти девушек в галифе? Женщины-военнослужащие носили юбки).
Сцена с отправкой морской пехоты в некий десант стала хрестоматийной. Описывается погрузка на "прогулочный катер" морпехов (которых Никулин упорно называет солдатами. Морская пехота же выглядела как стопроцентные моряки. Перепутать моряка и пехотинца - это всё равно что перепутать негра и белого. Особенно странно это для жителя Ленинграда, где моряков всегда много). Во время погрузки к одному из бойцов подбежала женщина и с плачем вцепилась в него, не желая отпускать. Когда же, наконец, катер ушёл, женщина осталась на причале и "выла, ударяясь головою о гранитный парапет набережной". Далее следует сногсшибательная развязка: "я узнал много позже: ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли в десант, больше не вернулись"
Во-первых, в данном отрывке в первый раз появляется излюбленный никулинский источник информации - слухи и байки. "Я узнал", "как мне рассказывали", "по слухам", "говорят" - эти маркеры непроверенной информации в дальнейшем будут появляться на страницах мемуаров Николая Никулина постоянно, по несколько раз на развороте. Плохо то, что это будут самые дикие, самые фантастические и самые омерзительные слухи, которые Никулин принимает за правду.
Во-вторых, с чего Никулин взял, что грузившиеся в катер морпехи отправлялись в десант? В 1941 году Балтийский флот провёл всего ТРИ десантных операции: Петергофский десант, Стрельнинский десант и десант на завод "ПишМаш". Все эти операции проводились очень ограниченными силами и все окончились поражениями. Вот только проводились они с 3 по 8 октября, но никак не летом! Отправку десантов на Стрельну, Петергоф и "ПишМаш" Николай Никулин видеть никак не мог, поскольку находился на фронте, а не в Ленинграде! Таким образом, Никулин наложил слухи о гибели десантов на собственные воспоминания об увиденной отправке (скорее всего, в Кронштадт) морских пехотинцев. Разница же между двумя событиями - месяца три-четыре...
Таких ляпов с фантастическими событиями и построением логических цепочек на сведениях агентства ОБС - полкниги: и добровольцев из ополчения запирают в трюме баржи - "чтоб не разбежались, голубчики!" (баржу, по всем законам жанра, топит немецкая авиация, все ополченцы гибнут в запертом трюме). И целая землянка раненых, которые стоя замёрзли насмерть. И замёрзшая за одну ночь насмерть в снегах Северного фронта дивизия РККА...
Весьма показательны и заметки о ходе службы, которые автор называет "атмосферой казармы". Показательны они тем, что даже в 1975-м году Николай Никулин так и не понял, что такое армия и с чем её едят. Его, интеллигентного мальчика, оторвали от маминой юбки, выдернули с уютной кухоньки и отправили служить с каким-то пролетарским быдлом. Фу!
Совершенно естественно, что армия в первую очередь должна выбить всю дурь и гражданку из головы вчерашнего шпака. Именно поэтому существуют КМБ, наряды вне очереди, приказы типа "круглое нести, квадратное катить" и "копать окоп для стрельбы с лошади стоя". С годами военнослужащий начинает понимать необходимость таких, на первый взгляд, идиотских действий. Николай Никулин этого понимать не хотел. Он ж интеллигент! Именно поэтому вся офицеры - тупые идиоты из села, вечно пьяные и жестокие: "Ага, вы знаете два языка! Хорошо - пойдёте чистить уборную!" Сержанты не лучше: "Когда я путал при повороте в строю правую и левую стороны (sic!!!), сержант поучал меня: - Здесь тебе не университет, здесь головой думать надо!"
Пассаж о комиссаре вообще достоин полного воспроизведения: "А старший политрук какой был весельчак! На политбеседе он сообщил:
- Украина уже захвачена руками фашистских лап!
А потом, после отбоя, гонял всю роту по плацу. Солдаты громко топали одной ногой и едва слышно ступали другой - это была стихийная демонстрация общей неприязни к человеку, который никому из нас не нравился. Коса нашла на камень - политрук обещал гонять нас до утра. Только вмешательство начальника училища исправило положение.
- Прекратить! - заявил он. - Завтра напряженный учебный день.
Этот политрук потом, когда началась блокада и мы стали пухнуть от голода, повадился ходить в кухню и нажирался там из солдатского котла... Каким-то образом ему удалось выйти живым из войны. В 1947 году, отправившись по делам в Москву, я увидел в поезде знакомую бандитскую рожу со шрамом на щеке. Это был наш доблестный политрук, теперь проводник вагона, угодливо разносивший стаканы и лихо бравший на чай. Он, конечно, меня не узнал, и я с удовольствием вложил полтинник в его потную честную руку."
Великолепно, не находите? И так Николай Никулин пишет обо всех своих сослуживцах, командирах и окружающих людях. Они все - грязь, отбросы, которые недостойны общества ленинградского интеллигента! Николай Николаевич с упоением тиражирует все самые омерзительные армейские слухи - капитан-артиллерист Седаш у него не вышел в генералы, так как "по слухам, был замешан в афере с продовольствием" (то, что с 1941 до 1945 выслужиться из капитанов в генералы затруднительно, автор не додумался). И какой-то старшина-снабженец "спьяну" заехал ночью на нейтралку и был убит немцами. И "якобы" на захваченной станции Погостье "оказался запас спирта", красноармейцы напились и "были вырезаны подоспевшими немцами... История типичная!". И его полковник "просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули".
Вся армия у Никулина тупо бухает: "перепив, старшина Затанайченко пошел во весь рост на немцев: "Уу, гады!.." Мы похоронили его рядом с лейтенантом Пахомовым - тихим и добрым человеком, который умер, выпив с тоски два котелка водки".
А вот этот момент явно в своём "шедевре" "Утомлённые солнцем-2" воплотил Никита Сергеевич Михалков: "Я заглянул в щель сквозь приоткрытую обмерзшую плащ-палатку, заменявшую дверь, и увидел при свете коптилки пьяного генерала, распаренного, в расстегнутой гимнастерке. На столе стояла бутыль с водкой, лежала всякая снедь: сало, колбасы, консервы, хлеб. Рядом высились кучки пряников, баранок, банки с медом - подарки из Татарии "доблестным и героическим советским воинам, сражающимся на фронте", полученные накануне. У стола сидела полуголая и тоже пьяная баба.
- Убирайся к *** матери и закрой дверь!!! - орал генерал нашему майору.
А 311-я тем временем гибла и гибла у железнодорожного полотна станции Погостье. Кто был этот генерал, я не знаю. За провал боев генералов тогда часто снимали, но вскоре назначали в другую дивизию, иногда с повышением. А дивизии гибли и гибли..."
Разбирать эту мерзость у меня нет ни сил, ни желания. Да и какой смысл разжёвывать абсолютно лишённую здравого смысла жвачку из слухов и лжи?
Никакой солдатской находчивости в Никулине нет.
То он спит в училище без матраса, на одной сетке кровати, "которая отпечатывается за ночь на физиономии". Раскатать выданную казённую шинель или пойти к завхозу и потребовать выдать недостающий матрас он не додумался. То он выклянчивает на фронте новые обмотки - дескать, походил б и в старых, но "вот полковник велит..."
Инстинкта самосохранения от "залётов по службе" Никулин тоже не воспитал: в 1943 году он в шутку во время приветствия нового командира вместо стандартного "Здра! Жла! Тарьщ! Старш! Льнант!" проорал "Гав! Гав! Гав! Гав! Гав!". А потом искренне удивился, за что получил два наряда вне очереди. А как ещё мог старший лейтенант вправить мозги идиоту без рукоприкладства?
Никулин никого из однополчан не называет по именам, они все у него "некто" - "некто Неелов", "кажется, Мандель". По имени и фамилии в мемуарах упоминается только один персонаж - "Юрка Воронов, сын известного ленинградского актёра". Либо из-за того, что тоже интеллигент, либо из-за того, что Никулин застукал Воронова за пожиранием приготовленной дома курицы в ночное время. Возможно, впоследствии Никулин припомнил ночной "отрыв от коллектива" и сменял "три леденца на полсухаря", наградив контрагента эпитетом "скупой".
Однополчане платили Николая Никулину той же монетой: "кругом все чужие, каждый печётся о себе. Сочувствия не может быть. Кругом мат, чёрствость и жестокость."
Кстати, пока я разбирал первые главы сего мемуара, то обратил внимания на некоторые моменты, которые... хммм... касаются предпочтений Никулина. То он видит "труп с пробитой грудью", который при жизни был "божественно красивым юношей", то с ним служит "симпатичный сержант Фомин", то появляется "милый Кеша Потапов из Якутска". Наталкивают, знаете ли, такие пассажи на определённые мысли, особенно на фоне всего повествования Николая Никулина. Особенно в свете его отношения к женщинам на войне!
Топ-25