Об одном из общих принципов права, норме международного правопорядка. Часть 1.
Здесь: ФБ.com/noch.kot/posts/1221315667887113 затрагивал вопрос о правовом регулировании в будущей Русской Державе возможности реализации права народа на восстание: «Ключевая идея - при прохождении некой черты степени массовости и длительности протестов, у высшего руководства не должно в принципе быть никаких средств, сил, методов для подавления восстания. То есть при неком кратком и не массовом восстании, в том числе - вооружённом, силы и методы для подавления быть должны, так как, хотя я в это и не верю, но гипотетически может сложиться ситуация, когда руководство враждебной страны приведёт в исполнение план по свержению власти в нашей стране без воли на то значительной части народа. Для такого переворота непременно должны быть два условия: быстрое течение и отсутствие массовости с тысячами протестующих, но большое применение оружия. Массовые протесты с тысячами людей, открыто выражающими свои взгляды и готовыми умереть, лишь бы свергнуть узурпатора никогда не могут быть исключительно спецоперацией иностранного государства - даже если и так, то массовая народная поддержка восстанию автоматически преобразует такую спецоперацию в народное вооружённое восстание. И другая ключевая мысль: в основном законе должна быть закреплено положение (не важно при этом, каким будет высший орган страны - коллективным или нет), при котором ЛЮБЫЕ действия по самому даже малейшему увеличению сил, которые могут быть использованы для подавления народного восстания, автоматически бы вели к роспуску этого органа, сколько бы он ни доказывал, что он не то имел в виду.».
Не столько в развитии затронутой темы, сколько в качестве освещения состояния научной актуальной мысли, существующей в мире по вопросу развития проблематики права народа на восстание, предлагаю для изучения подлинно научную, глубокую статью двух учёных - доктора наук и кандидата наук, для написания которой были перелопачены более сотни разных научных трудов и иных документов. Я потратил время для форматирования - но теперь вы можете в конце статьи увидеть наименование использованных работ, которые я всем советую также к отдельному прочтению.
«В статье приведена общетеоретическая характеристика права на
сопротивление угнетению - от истории формирования идеи до придания ей статуса
общего принципа права, признания нормой международного правопорядка и
конституционного закрепления в национальных правовых системах. Проводится
разграничение понятий «сопротивление угнетению», «восстание» и «революция».
При этом право на восстание как насильственная форма сопротивления
рассматривается в качестве конституционного эквивалента права на необходимую
оборону, крайнего средства (ultima ratio), к которому прибегают при
невозможности эффективно защитить свои права с помощью иных, правовых
механизмов, работающих в условиях демократического режима.
Обязательными признаками, отличающими правомерное восстание от
противоправного мятежа, авторами названы цель восстания, которой выступает
защита и обеспечение прав человека, а также адресат права на восстание -
тираническая публичная власть.
ПРАВО І ГРОМАДЯНСЬКЕ СУСПІЛЬСТВО #2, 2013
Погребняк Станислав Петрович
доктор юридических наук,
профессор кафедры теории государства и права
Национального юридического университета имени Ярослава Мудрого
Уварова Елена Александровна
кандидат юридических наук,
ассистент кафедры теории государства и права
Национального юридического университета имени Ярослава Мудрого
Сопротивление угнетению. Восстание. Революция
(теоретико-правовой анализ в свете доктрины прав человека)
Право на восстание (или на сопротивление угнетению, или на революцию), как
признают западные исследователи, в последние десятилетия оказалось вне сферы их
активных научных интересов. Этому есть объяснение.
Во-первых, западные страны, чье доминирование в развитии юридической науки
не вызывает возражений, вот уже достаточно долгое время не переживали
революций. В связи с этим интерес к ним, не с точки зрения истории, а с точки
зрения права, не так велик. В начале ХХІ в. идея права на восстание практически
исчезла из международного диалога по правам человека1. Сегодня право на
восстание не включено в большинство программ по изучению права прав человека;
сложно также найти актуальные исследования по данному вопросу. Более того, нет
даже устоявшейся (признанной) дефиниции этого права.
Несмотря на выдающуюся родословную права на восстание, его слабые позиции
в современном международном праве поставили вопрос о том, не является ли это
право, некогда характеризуемое выдающимися юристами как высшее право
человека2, важная международная заповедь3, забытым по той причине, что оно давно
устарело?
Полагаем, что это не так. Арабская весна стала явным свидетельством того, что
революции происходят даже в ХХІ веке, и «они будут продолжаться, пока последний
тиран на Земле не исчезнет»4. Ведь «и поныне нет более важного вопроса, с самого
начала нашей истории определявшего основное содержание политики: свобода или
тирания?»5 События, происходившие в ноябре 2013 г. - феврале 2014 г. в Украине,
также требуют их переосмысления в категориях права прав человека и, в первую
очередь, в свете реализации права на сопротивление угнетению.
Эти события еще раз напомнили о значимости человеческого достоинства и
политического самоопределения народа, прав человека во взаимосвязи со свободным
и подлинным участием в процессах управления обществом, о стандартах
легитимности публичной власти, демократии как универсальной базовой ценности, а
также о сопутствующем им праве на восстание6.
Вторая причина, по которой исследователи обходят стороной вопрос о праве на
восстание, - в отсутствии критериев для оправдания революционного применения
силы. Ведь по общему правилу сопротивление власти, а тем более нападение на нее,
является актом незаконным. В политической теории право на сопротивление, как
правило, рассматривается как форма народовластия, осуществляемая народом при
чрезвычайных обстоятельствах7. Право на восстание отличается от
ненасильственного протеста, который осуществляется с целью влияния на
конкретную государственную политику. В отличие от него, право на восстание
говорит языком насилия. Право на революцию, в свою очередь, имеет своей целью не
просто замену некой политики на более желательную, но полную смену всего
режима. Иначе говоря, должен иметь место более высокий порог для
злоупотребления со стороны власти, прежде чем ссылаться, что есть основания для
реализации права на восстание. И это также обуславливает актуальность данного
вопроса.
Кроме того, несмотря на достаточно долгое отсутствие революций, начиная со
второй половины ХХ века, наблюдается высокая активность в реализации права на
сопротивление. В свое время Дольф Штенбергер сформулировал тезис о так
называемом «несвоевременном сопротивлении»: «Во времена нацистского режима
был один тиран и мало сопротивления; сегодня много сопротивления и ни одного тирана»8.
По нашему мнению, существует довольно простое объяснение этому парадоксу:
чем выше готовность населения отреагировать на любое отклонение со стороны
действующей власти от требований верховенства права, стандартов good governance,
позитивных обязательств… в форме мирного сопротивления, тем ниже вероятность
того, что когда-то придется обратиться к восстанию или даже к революции.
Собственно, это и стало основной мыслью А. Кауфмана в его хрестоматийной статье
«Small Scale Right to Resist»9. Право на сопротивление - это, в первую очередь, не
великие, героические подвиги (часто не достигающие желаемой цели). Это
повседневная жизнь. Сопротивление в небольшом масштабе. В этом смысле
сопротивление является не последним средством против уже полностью
извращенного государства, а первым средством против очевидных отклонений на
правильном пути. Это «мелкое» сопротивление должно быть постоянным, чтобы
сделать «великое» сопротивление устаревшим10.
Кроме того, акты гражданского сопротивления помогают сбросить психическое
онемение, которое может охватить общество и которое часто облегчает принятие им
зла и даже участие в нем. Они «высвобождают свободную энергию общества,
позволяя гражданам осознать свою силу»11. Такие акты помогают сохранить
моральную чистоту общества, поддержать веру в человечество. Кто-то может
возразить: участие в актах сопротивления нацистскому режиму вряд ли имело бы
смысл, поскольку не привело бы к свержению режима и не спасло бы погибших
евреев. Безусловно, было бы нереалистично ожидать, что один акт протеста может
исправить сложное социальное зло, и, тем не менее, история доказывает, что
маленькие акты «мелкого сопротивления», в совокупности, могут оказывать
существенное влияние на социальные установки общества и со временем привести к
социальной реформе12.
Сразу сделаем оговорку. Право на сопротивление угнетению, право на восстание
и право на революцию достаточно часто используются в одном понятийном ряду. Но,
очевидно, есть необходимость в их разграничении. Так, к примеру, проф. Артур
Кауфман указывает на то, что право на сопротивление не оправдывает любое
поведение и требует определенной пропорциональности в его реализации. В
противном случае, имеет место революция13. В отличие от права на восстание право
на сопротивление имеет своей целью восстановление конституционного порядка, а
не его полное смещение. Оно не стремится заменить нормативный стандарт в
определении направления будущего поведения власти, но имеет целью обеспечить
его выполнение. Право на сопротивление, в чистом виде, - спор о расстановке фигур
на шахматной доске, а не о коренном изменении самой игры. Это призыв вернуться к
нормальной жизни14.
Нам же близка иная точка зрения, согласно которой:
1) сопротивление угнетению может осуществляться как мирно, то есть без
применения насилия, так и быть соединенным с насилием; сопротивление может
быть связано как с активными действиями, так и с сознательным отказом от
совершения определенных действий. Сопротивление без применения насилия
следует определить как гражданское неповиновение, которое может иметь как
законные (например, мирные собрания), так и незаконные формы выражения
(например, отказ подчиняться законам). Типичный перечень методов
ненасильственного сопротивления включает бойкоты, забастовки, демонстрации,
протесты, организацию палаточных городков, захват помещений, распространение
самиздата, использование коммуникационных технологий, отказ от сотрудничества
для достижения ощутимых политических уступок; их число может доходить до 20015.
В свою очередь восстание - это лишь одна (причем крайняя) форма реализации права
на сопротивление; восстание всегда предполагает активные действия, применение
силы. Насильственная тактика допускает использование взрывов, стрельбы,
уничтожения инфраструктуры, иных методов нанесения ущерба людям и имуществу.
Иными словами, сопротивление = гражданское неповиновение (ненасильственное
сопротивление) + активные насильственные действия (в случае необходимости).
Такой подход может вызвать обвинение в том, что сопротивление в некоторых
ситуациях отождествляется с осуществлением свободы убеждений, правом
критиковать, проводить демонстрации, мирные митинги, забастовки и т.п. «Это
выражение гражданской позиции, но не реализация права на сопротивление,
поскольку не происходит выхода за пределы действующих норм права», - укажут
сторонники более узкого понимания права на сопротивление.
По нашему мнению, во-первых, следует различать суть самого права и формы
его реализации. В данной ситуации независимо от того, мирные это формы или нет, в рамках действующего законодательства или за пределами его требований, суть
остается неизменной - борьба против проявленной публичной властью несправедливости.
Во-вторых, термин «сопротивление» свидетельствует о том, что
соответствующая практика является внеинституциональной и в целом
конфронтационной по своей природе; иными словами, при сопротивлении
используется тактика, которая находится за пределами общепризнанного
политического процесса (участие в выборах, создание групп интересов,
лоббирование). Так, для объяснения отличия между «обычными» политическими
акциями и ненасильственным протестом используется следующий пример:
расклеивание антиправительственных плакатов в условиях демократии
рассматривается как рядовое политическое действие с низким риском, тогда как в
условиях авторитаризма оно является исключительным и сопряжено со
значительным риском для активиста. Это отличие в контексте и стремлениях
позволяет считать последнее ненасильственным протестом, а первое - нет. Рабочие
забастовки в демократических странах также происходят в рамках
институализированных отношений работников и работодателей - в отличие от
недемократических стран16;
2) сопротивление не обязательно ставит целью кардинальное изменение
существующего строя; сопротивление (в том числе в форме восстания) нередко
осуществляется для того, чтобы принудить публичную власть соблюдать
общественный договор (конституцию). Сопротивление может быть направлено на
устранение отклонений от принципов конституционного строя и нарушений прав
человека, на фактическое противодействие таким нарушениям либо на изменение
персонального состава либо организационного дизайна публичной власти17. В то же
время революция имеет своей целью расторжение общественного договора и
последующее заключение его на новых условиях. Если подобная цель ставится при
сопротивлении, то его результатом может стать революция; если такое
сопротивление осуществляется в немирной форме, то можно говорить о восстании,
которое привело к революции. В свою очередь государственный переворот в отличие
от сопротивления предполагает активные действия тех акторов, которые сами
являются частью государственного механизма;
3) революция18 является лишь одной из разновидностей процесса изменений и
только одним из путей осуществления социальных преобразований19; «революция -
это быстрая, фундаментальная и насильственная, произведенная внутренними
силами общества смена господствующих ценностей и мифов этого общества, его
политических институтов, социальной структуры, руководства, правительственной
деятельности и политики»20 - такова характеристика революции С. Хантингтона, с
которой мы в целом готовы согласиться. Но с одной оговоркой - насильственный
характер не является определяющим для революции. Она может иметь
ненасильственную форму осуществления (например, как «бархатные революции» в
Восточной Европе в конце 1980-х гг.). Важно то, что восстание не может считаться
революционным движением, пока оно не меняет структуру общества или же не
становится способным ставить программные цели, направленные на достижение этой
задачи21. «Главным в современных революциях является соединение идеи свободы с
опытом начала чего-то нового. … именно свобода, идея которой сама порождена
революцией, может служить тем критерием, с помощью которого можно пытаться
отделить подлинные, реальные революции от неподлинных и нереальных»22.
1. Право на восстание: история идеи
Идея права на восстание развивалась как в западной, так и в восточной правовой
традиции. Теории естественного права и общественного договора во многом
способствовали утверждению права на восстание в международном праве, в то время
как эта же идея получила самостоятельное развитие в китайской и исламской правой
доктрине. Более того, мощное влияние этих основных правовых традиций привело к
18 Как отмечает Ханна Арендт, слово «революция» отсутствует там, где мы более всего ожидали его встретить - в историографии и политической теории раннего Ренессанса. Еще Макиавелли в своем описании насильственного низложения правителей и замены одной формы правления другой - проблемы, к которой он питал столь страстный, хоть и несколько преждевременный интерес, - все еще пользуется цицероновским термином mutatio rerum, который он
перевел как mutazioni del statd (изменение состояния) (Арендт Х. О революции. - М.: Европа, 2011. - С. 41).
Первоначально слово «революция» являлось астрономическим термином, и его роль в естественных науках особенно возросла после появления De revolutionibus orbium coelestia («О вращении небесных сфер») - главного труда Н. Коперника (1543 г.). В этом научном употреблении оно сохранило свое точное латинское значение, указывающее на постоянное, подчиненное закону вращательное движение звезд, неподвластное человеку и потому неодолимое,
которому, очевидно, не была свойственна новизна и которое не подвергалось какому бы то ни было насильственному влиянию извне. В XVII веке слово «революция» впервые применили в качестве политического термина. Речь идет об английской революции и революционной диктатуре Кромвеля, падении Долгого парламента и восстановлении монархии. Тот же смысл мы обнаруживаем в нем и в 1688-м, когда были изгнаны Стюарты. Эта «Славная революция»
- событие, благодаря которому термин «революция» парадоксальным образом получил «вид на жительство» в политическом и историческом языке, - вовсе не мыслилась как революция. Скорее наоборот: она подразумевала реставрацию королевской власти во всем присущих ей прежде величии и славе (Арендт Х. О революции. - М.: Европа, 2011. - С. 51) явному или неявному признанию этого права в конституционных законах разных государств по всему миру.
1.1. Право на восстание в западной правовой традиции
Дискуссия о праве на революцию против тиранов берет свое начало еще во
времена Платона. В своей книге Государство, в одном из диалогов с Сократом звучит
вывод о том, что люди, которые не в состоянии изгнать тирана или публично осудить
его на смертную казнь, вступают в сговор с целью убить его. Цицерон, комментируя
убийство Юлия Цезаря, подчеркивает, что его причиной стало то, что император
ради принципата преступил все божеские и человеческие законы23. Цицерон
оправдал действия тех, кто убил тирана24. По свидетельствам Тацита, правление
другого Римского тирана Тиберия было настолько несносным, что народ говорил о
том, что даже война лучше такого убого мира25.
Г. Моска приводит также в пример цитату из поэмы Лукреция Кара «О природе
вещей» («De rerum natura»). В ней автор утверждает, что вначале люди собирались в
города под руководством начальников, выбранных среди наиболее сильных,
представительных и красивых. Но избранники вырождаются, злоупотребляют своей
властью, собирая в своих руках все богатства и вызывая таким образом восстание
управляемых26.
Подъем христианства привел к широкому признанию библейских
повествований, которые оправдывали убийство тирана, угнетающего народ27. Джон
Солсбери (ок. 1115-1180), английский философ и теолог, утверждал, что «убийство
тиранов не только разрешается, но и является соразмерным и справедливым»28. По
его мнению, князь есть образ божества, тиран же - личина Люцифера, поэтому
убийство тирана не только дозволено, но и является действием приличным.
Фома Аквинский в трактате «О правлении государей» писал следующее:
«представляется, однако, что сопротивление жестокости тирана будет иметь успех,
как действие любых людей не по собственному почину, а по решению общества. Во-
первых, если право любого множества достигает того, чтобы выдвигать себе царя, то
не будет несправедливым, что выдвинутый этой множеством царь будет сброшен,
либо его власть будет ограничена, если он тиранически злоупотребляет царской
властью. Не следует считать, что такое множество будет несправедливым, даже если
перед этим они возвысили его перед собой навечно; ведь он сам заслужил это, ведя
себя нечестно в управлении множеством, потому и договор подданных с ним не
соблюдается»29.
Л. Дюги отмечает, что у католических богословов является постоянной
традицией признавать законным сопротивление насилию. Пассивное - в
невыполнении закона, противоречащего праву (энциклика Libertas Льва ХІІІ, 20
июня 1888 г.), оборонительное - противопоставление силы силе, когда суверен хочет
заставить исполнять несправедливый закон. Что касается наступательного
сопротивления, то это - восстание, мятеж с целью силою принудить правительство
отменить несправедливые законы, им изданные, или незаконные решения, им
принятые, и даже с целью низвергнуть правительство30.
По признанию Л. Дюги, начиная со св. Фомы, все богословы признают это право
на восстание, но только как ultimum remedium (крайнюю меру); они советуют
пользоваться им с большим благоразумием, хорошо взвешивая, не рискует ли это
восстание усилить зло, вместо того, чтобы его облегчить. Естественно, св. Фома
ставит и обсуждает вопрос в теологической форме: есть ли мятеж грехом,
спрашивает он. И отвечает, что да, так как он противится миру и единству народа. Но
те, кто защищает общее благо, не являются мятежниками. Когда же правительство
тираническое, когда оно издает несправедливые законы, какова бы ни была при этом
форма правительства, то в этом случае именно держащие власть являются
мятежниками, потому что именно они нарушают общественный мир; следовательно,
им можно сопротивляться, и стремиться отнять у них власть не значит быть
мятежником, не значит совершать грех31.
Еще одна важная историческая веха - Великая хартия вольностей 1215 г., одно
из положений которой прямо говорит о праве на восстание, более того, прописывает
процедуру, которая должна предшествовать его реализации. Так, согласно п. 61
бароны, как вторая сторона договора с королем, наделялись правом избрать 25
«баронов из королевства, кого пожелают, которые должны всеми силами блюсти и
охранять и заставлять блюсти мир и вольности, какие мы им пожаловали и этой
настоящей xapтией нашей подтвердили, таким именно образом, чтобы, если мы или
наш юстициарий, или бэйлифы наши, или кто-либо из слуг наших, в чем-либо против
кого-либо погрешим или какую-либо из статей мира или гарантии нарушим, и
нарушение это будет указано четырем баронам из вышеназванных двадцати пяти
баронов, эти четыре барона явятся к нам <…> указывая нам нарушение, и потребуют,
чтобы мы без замедления исправили его. И если мы не исправим нарушения <…> в
течение времени сорока дней, считая с того времени, когда было указано это
нарушение <…>, то вышеназванные четыре барона докладывают это дело остальным
из двадцати пяти баронов, и те двадцать пять баронов совместно с общиною всей
земли будут принуждать и теснить нас всеми способами, какими только могут, то
есть путем захвата замков, земель, владений и всеми другими способами, какими
могут, пока не будет исправлено (нарушение) согласно их решению»32.
В XVI веке, после Варфаломеевской ночи, протестантские писатели
определенно высказывались в пользу права на восстание. В памфлете Vindiciae contra
tyrannos (Эдинбург, 1579)33 очень определенно утверждается право народа отказать в
повиновении князю, который нарушает свои обязанности по отношению к Богу и по
отношению к народу, и даже его низвергнуть; вся доктрина покоится на идее
договора, существующего между королем и народом … Народ, под
предводительством своих магистратов, может в этом случае составить заговор, чтобы
ниспровергнуть князя. «Если тиран настолько силен, что его можно ниспровергнуть
только силою оружия, представители народа могут побудить народ взять оружие и
употребить всякий способ силы или хитрости против того, который почитается
врагом отечества и республики».
Суарес, написавший в 1603 г. трактат, озаглавленный «De legibus» («О
законах»), говорил о народном суверенитете, но полагал, что, если однажды народ
отказался от своего суверенитета, он теряет право на его осуществление и должен
оставить управление избранному им суверену. Поэтому он оправдывает восстание,
только если суверен становится тираном.
Хуан де Мариана, испанский иезуит и историк XVI-XVII в., утверждал, что
народ может противостоять монарху, нарушающему основные законы, атакующему
свободы и привилегии своих подданных, либо стремящемуся разрушить нацию34. В
своем трактате «De rege» («О правлении»), опубликованном в 1599 г., он доходит
даже до защиты убийства царя, описывает тирана как хищное животное, которое
должно быть подавлено любой ценой. Правда, у него возникают некоторые сомнения
в отношении яда как средства убийства35.
Идея о возможности противостоять монарху поддерживалась не только
названным мыслителем: она возникла в испанской правовой традиции позднего
средневековья, когда отношение людей к государю строилось на отношении к нему
как к первому среди равных (primus inter pares) и, если бы он не подчинился закону,
то и его поданные имеют право не подчиняться государю36.
В это же время развивал свои идеи и Гуго Гроций. В своем труде «О праве
войны и мира» он ставит вопрос о том, «дозволено ли частным или должностным
лицам восставать против тех органов верховной или подчиненной власти, которым
они сами подчинены?», и отвечает на него следующим образом. «Все по природе
имеют право противиться причинению им насилия. Но так как государство
установлено для обеспечения общественного спокойствия, то ему принадлежит некое
верховное право над нами и нашим достоянием, поскольку это необходимо для
осуществления государственных целей. Поэтому государство и может наложить
запрет на это всеобщее право сопротивления ради сохранения общественного мира и
государственного порядка». В целом Гуго Гроций выступает против сопротивления
верховной власти. Пока вопрос не становится о крайней необходимости.
«Существенно важнее вопрос о том, связывает ли нас закон о непротивлении при
наличии большой и явной опасности. Ибо ведь даже некоторые законы божеские,
хотя и изданные в общей форме, тем не менее, включают молчаливое изъятие на
случай крайней необходимости; так было постановлено еврейскими учителями о
соблюдении субботы во времена асмонеев, откуда произошло известное изречение:
«Смертельная опасность препятствует соблюдению субботы». «Барклай,
решительный сторонник царской власти, однако же, снисходит до того, что
предоставляет народу и его знатнейшей части право самозащиты против
бесчеловечной жестокости, хотя он и признает, что весь народ подчинен царю
(«Против тираноборцев», кн. III, гл. 8 и кн. VI, гл. гл. 23 и 24). Я отлично понимаю,
что чем выше охраняемое благо, тем выше должна быть справедливость,
допускающая изъятие из буквального смысла закона; тем не менее, я едва ли возьму
на себя смелость осудить огульно как отдельных граждан, так и меньшинство народа,
прибегавших когда-либо к самозащите в состоянии крайней необходимости, не
упуская из вида уважения к общему благу». В связи с этим Г. Гроций допускает
некоторые исключения из запрета противиться носителям верховной власти. Одно из
них - сопротивление против государя, явно враждебного всему народу. «Царство
следует считать покинутым, если царь, проникнутый чисто враждебным духом,
замышляет гибель всего народа, - с чем я вполне согласен; ибо воля повелевать и
воля, направленная на гибель государства, несовместимы. Дело в том, что тот, кто
объявляет себя врагом всего народа, тем самым отрекается от царства. Но едва ли
возможно допустить такой образ мыслей в царе, обладающем здравым умом и
повелевающем народом»37.
Эмер де Ваттель, швейцарский юрист XVIII в., один из основателей
современного международного права, не только согласился с Хуаном де Мариана, но
и развил его концепцию, введя важный критерий, имеющий значение для оценки
легитимности использования революционных мер - принцип пропорциональности:
«Когда к злу могут быть применены умеренные и безопасные меры, нет ни одной
причины ждать, пока оно станет чрезвычайным»38.
По мнению Ж-Ж. Руссо, «верховная власть, какой бы неограниченной,
священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не может переступать
границ общих соглашений…. Как частная воля непрестанно действует против общей,
так и Правительство постоянно направляет свои усилия против суверенитета. Чем
больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как здесь
нет другой воли правительственного корпуса, которая, противостоя воле государя,
уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что государь подавляет
в конце концов суверен и разрывает общественный договор. … в ту минуту, когда
Правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение разорвано, и все
простые граждане, по праву возвращаясь к своей естественной свободе, принуждены,
а не обязаны повиноваться»39.
В свою очередь Ш.-Л. Монтескье в Персидских письмах (Письмо CIV. Узбек к
нему же) подчеркивал: «… если государь, вместо того чтобы обеспечить подданным
счастливую жизнь, вздумает их угнетать или истреблять, повод к повиновению
прекращается: подданных ничто больше не соединяет с государем, ничто не
привязывает к нему, и они возвращаются к своей естественной свободе»40.
Еще одно имя той эпохи - Джон Локк. В «Двух трактатах о правлении» он
обосновал право на восстание следующим образом: «199. Если узурпация есть
осуществление власти, на которую имеет право другой, то тирания - это
осуществление власти помимо права, на что никто не может иметь права. …
202. Где кончается закон, начинается тирания, если закон преступается во вред
другому. И если кто-либо из находящихся у власти превышает данную ему по закону
власть и использует находящуюся в его распоряжении силу для таких действий по
отношению к подданному, какие не разрешаются законом, то он при этом перестает
быть должностным лицом, и поскольку он действует подобным образом без
надлежащих полномочий, то ему можно оказывать сопротивление, как и всякому
другому человеку, который силой посягает на права другого. …
209. Но если несправедливое поведение князя или должностного лица
распространилось на очень большое число членов общества и захватило народ в
целом, или если несправедливость и угнетение хотя и распростерлись не на многих
лиц, но в отношении некоторых вещей, которые имеют величайшую важность, так
что все приходят к тому внутреннему убеждению, что их закон, их имущество, их
свободы, их жизни находятся в опасности, и, может быть, даже их религия, то я не
решился бы сказать, что эти лица не должны воспротивиться столь недозволенной
силе, которая против них применяется»41.
Не столько в развитии затронутой темы, сколько в качестве освещения состояния научной актуальной мысли, существующей в мире по вопросу развития проблематики права народа на восстание, предлагаю для изучения подлинно научную, глубокую статью двух учёных - доктора наук и кандидата наук, для написания которой были перелопачены более сотни разных научных трудов и иных документов. Я потратил время для форматирования - но теперь вы можете в конце статьи увидеть наименование использованных работ, которые я всем советую также к отдельному прочтению.
«В статье приведена общетеоретическая характеристика права на
сопротивление угнетению - от истории формирования идеи до придания ей статуса
общего принципа права, признания нормой международного правопорядка и
конституционного закрепления в национальных правовых системах. Проводится
разграничение понятий «сопротивление угнетению», «восстание» и «революция».
При этом право на восстание как насильственная форма сопротивления
рассматривается в качестве конституционного эквивалента права на необходимую
оборону, крайнего средства (ultima ratio), к которому прибегают при
невозможности эффективно защитить свои права с помощью иных, правовых
механизмов, работающих в условиях демократического режима.
Обязательными признаками, отличающими правомерное восстание от
противоправного мятежа, авторами названы цель восстания, которой выступает
защита и обеспечение прав человека, а также адресат права на восстание -
тираническая публичная власть.
ПРАВО І ГРОМАДЯНСЬКЕ СУСПІЛЬСТВО #2, 2013
Погребняк Станислав Петрович
доктор юридических наук,
профессор кафедры теории государства и права
Национального юридического университета имени Ярослава Мудрого
Уварова Елена Александровна
кандидат юридических наук,
ассистент кафедры теории государства и права
Национального юридического университета имени Ярослава Мудрого
Сопротивление угнетению. Восстание. Революция
(теоретико-правовой анализ в свете доктрины прав человека)
Право на восстание (или на сопротивление угнетению, или на революцию), как
признают западные исследователи, в последние десятилетия оказалось вне сферы их
активных научных интересов. Этому есть объяснение.
Во-первых, западные страны, чье доминирование в развитии юридической науки
не вызывает возражений, вот уже достаточно долгое время не переживали
революций. В связи с этим интерес к ним, не с точки зрения истории, а с точки
зрения права, не так велик. В начале ХХІ в. идея права на восстание практически
исчезла из международного диалога по правам человека1. Сегодня право на
восстание не включено в большинство программ по изучению права прав человека;
сложно также найти актуальные исследования по данному вопросу. Более того, нет
даже устоявшейся (признанной) дефиниции этого права.
Несмотря на выдающуюся родословную права на восстание, его слабые позиции
в современном международном праве поставили вопрос о том, не является ли это
право, некогда характеризуемое выдающимися юристами как высшее право
человека2, важная международная заповедь3, забытым по той причине, что оно давно
устарело?
Полагаем, что это не так. Арабская весна стала явным свидетельством того, что
революции происходят даже в ХХІ веке, и «они будут продолжаться, пока последний
тиран на Земле не исчезнет»4. Ведь «и поныне нет более важного вопроса, с самого
начала нашей истории определявшего основное содержание политики: свобода или
тирания?»5 События, происходившие в ноябре 2013 г. - феврале 2014 г. в Украине,
также требуют их переосмысления в категориях права прав человека и, в первую
очередь, в свете реализации права на сопротивление угнетению.
Эти события еще раз напомнили о значимости человеческого достоинства и
политического самоопределения народа, прав человека во взаимосвязи со свободным
и подлинным участием в процессах управления обществом, о стандартах
легитимности публичной власти, демократии как универсальной базовой ценности, а
также о сопутствующем им праве на восстание6.
Вторая причина, по которой исследователи обходят стороной вопрос о праве на
восстание, - в отсутствии критериев для оправдания революционного применения
силы. Ведь по общему правилу сопротивление власти, а тем более нападение на нее,
является актом незаконным. В политической теории право на сопротивление, как
правило, рассматривается как форма народовластия, осуществляемая народом при
чрезвычайных обстоятельствах7. Право на восстание отличается от
ненасильственного протеста, который осуществляется с целью влияния на
конкретную государственную политику. В отличие от него, право на восстание
говорит языком насилия. Право на революцию, в свою очередь, имеет своей целью не
просто замену некой политики на более желательную, но полную смену всего
режима. Иначе говоря, должен иметь место более высокий порог для
злоупотребления со стороны власти, прежде чем ссылаться, что есть основания для
реализации права на восстание. И это также обуславливает актуальность данного
вопроса.
Кроме того, несмотря на достаточно долгое отсутствие революций, начиная со
второй половины ХХ века, наблюдается высокая активность в реализации права на
сопротивление. В свое время Дольф Штенбергер сформулировал тезис о так
называемом «несвоевременном сопротивлении»: «Во времена нацистского режима
был один тиран и мало сопротивления; сегодня много сопротивления и ни одного тирана»8.
По нашему мнению, существует довольно простое объяснение этому парадоксу:
чем выше готовность населения отреагировать на любое отклонение со стороны
действующей власти от требований верховенства права, стандартов good governance,
позитивных обязательств… в форме мирного сопротивления, тем ниже вероятность
того, что когда-то придется обратиться к восстанию или даже к революции.
Собственно, это и стало основной мыслью А. Кауфмана в его хрестоматийной статье
«Small Scale Right to Resist»9. Право на сопротивление - это, в первую очередь, не
великие, героические подвиги (часто не достигающие желаемой цели). Это
повседневная жизнь. Сопротивление в небольшом масштабе. В этом смысле
сопротивление является не последним средством против уже полностью
извращенного государства, а первым средством против очевидных отклонений на
правильном пути. Это «мелкое» сопротивление должно быть постоянным, чтобы
сделать «великое» сопротивление устаревшим10.
Кроме того, акты гражданского сопротивления помогают сбросить психическое
онемение, которое может охватить общество и которое часто облегчает принятие им
зла и даже участие в нем. Они «высвобождают свободную энергию общества,
позволяя гражданам осознать свою силу»11. Такие акты помогают сохранить
моральную чистоту общества, поддержать веру в человечество. Кто-то может
возразить: участие в актах сопротивления нацистскому режиму вряд ли имело бы
смысл, поскольку не привело бы к свержению режима и не спасло бы погибших
евреев. Безусловно, было бы нереалистично ожидать, что один акт протеста может
исправить сложное социальное зло, и, тем не менее, история доказывает, что
маленькие акты «мелкого сопротивления», в совокупности, могут оказывать
существенное влияние на социальные установки общества и со временем привести к
социальной реформе12.
Сразу сделаем оговорку. Право на сопротивление угнетению, право на восстание
и право на революцию достаточно часто используются в одном понятийном ряду. Но,
очевидно, есть необходимость в их разграничении. Так, к примеру, проф. Артур
Кауфман указывает на то, что право на сопротивление не оправдывает любое
поведение и требует определенной пропорциональности в его реализации. В
противном случае, имеет место революция13. В отличие от права на восстание право
на сопротивление имеет своей целью восстановление конституционного порядка, а
не его полное смещение. Оно не стремится заменить нормативный стандарт в
определении направления будущего поведения власти, но имеет целью обеспечить
его выполнение. Право на сопротивление, в чистом виде, - спор о расстановке фигур
на шахматной доске, а не о коренном изменении самой игры. Это призыв вернуться к
нормальной жизни14.
Нам же близка иная точка зрения, согласно которой:
1) сопротивление угнетению может осуществляться как мирно, то есть без
применения насилия, так и быть соединенным с насилием; сопротивление может
быть связано как с активными действиями, так и с сознательным отказом от
совершения определенных действий. Сопротивление без применения насилия
следует определить как гражданское неповиновение, которое может иметь как
законные (например, мирные собрания), так и незаконные формы выражения
(например, отказ подчиняться законам). Типичный перечень методов
ненасильственного сопротивления включает бойкоты, забастовки, демонстрации,
протесты, организацию палаточных городков, захват помещений, распространение
самиздата, использование коммуникационных технологий, отказ от сотрудничества
для достижения ощутимых политических уступок; их число может доходить до 20015.
В свою очередь восстание - это лишь одна (причем крайняя) форма реализации права
на сопротивление; восстание всегда предполагает активные действия, применение
силы. Насильственная тактика допускает использование взрывов, стрельбы,
уничтожения инфраструктуры, иных методов нанесения ущерба людям и имуществу.
Иными словами, сопротивление = гражданское неповиновение (ненасильственное
сопротивление) + активные насильственные действия (в случае необходимости).
Такой подход может вызвать обвинение в том, что сопротивление в некоторых
ситуациях отождествляется с осуществлением свободы убеждений, правом
критиковать, проводить демонстрации, мирные митинги, забастовки и т.п. «Это
выражение гражданской позиции, но не реализация права на сопротивление,
поскольку не происходит выхода за пределы действующих норм права», - укажут
сторонники более узкого понимания права на сопротивление.
По нашему мнению, во-первых, следует различать суть самого права и формы
его реализации. В данной ситуации независимо от того, мирные это формы или нет, в рамках действующего законодательства или за пределами его требований, суть
остается неизменной - борьба против проявленной публичной властью несправедливости.
Во-вторых, термин «сопротивление» свидетельствует о том, что
соответствующая практика является внеинституциональной и в целом
конфронтационной по своей природе; иными словами, при сопротивлении
используется тактика, которая находится за пределами общепризнанного
политического процесса (участие в выборах, создание групп интересов,
лоббирование). Так, для объяснения отличия между «обычными» политическими
акциями и ненасильственным протестом используется следующий пример:
расклеивание антиправительственных плакатов в условиях демократии
рассматривается как рядовое политическое действие с низким риском, тогда как в
условиях авторитаризма оно является исключительным и сопряжено со
значительным риском для активиста. Это отличие в контексте и стремлениях
позволяет считать последнее ненасильственным протестом, а первое - нет. Рабочие
забастовки в демократических странах также происходят в рамках
институализированных отношений работников и работодателей - в отличие от
недемократических стран16;
2) сопротивление не обязательно ставит целью кардинальное изменение
существующего строя; сопротивление (в том числе в форме восстания) нередко
осуществляется для того, чтобы принудить публичную власть соблюдать
общественный договор (конституцию). Сопротивление может быть направлено на
устранение отклонений от принципов конституционного строя и нарушений прав
человека, на фактическое противодействие таким нарушениям либо на изменение
персонального состава либо организационного дизайна публичной власти17. В то же
время революция имеет своей целью расторжение общественного договора и
последующее заключение его на новых условиях. Если подобная цель ставится при
сопротивлении, то его результатом может стать революция; если такое
сопротивление осуществляется в немирной форме, то можно говорить о восстании,
которое привело к революции. В свою очередь государственный переворот в отличие
от сопротивления предполагает активные действия тех акторов, которые сами
являются частью государственного механизма;
3) революция18 является лишь одной из разновидностей процесса изменений и
только одним из путей осуществления социальных преобразований19; «революция -
это быстрая, фундаментальная и насильственная, произведенная внутренними
силами общества смена господствующих ценностей и мифов этого общества, его
политических институтов, социальной структуры, руководства, правительственной
деятельности и политики»20 - такова характеристика революции С. Хантингтона, с
которой мы в целом готовы согласиться. Но с одной оговоркой - насильственный
характер не является определяющим для революции. Она может иметь
ненасильственную форму осуществления (например, как «бархатные революции» в
Восточной Европе в конце 1980-х гг.). Важно то, что восстание не может считаться
революционным движением, пока оно не меняет структуру общества или же не
становится способным ставить программные цели, направленные на достижение этой
задачи21. «Главным в современных революциях является соединение идеи свободы с
опытом начала чего-то нового. … именно свобода, идея которой сама порождена
революцией, может служить тем критерием, с помощью которого можно пытаться
отделить подлинные, реальные революции от неподлинных и нереальных»22.
1. Право на восстание: история идеи
Идея права на восстание развивалась как в западной, так и в восточной правовой
традиции. Теории естественного права и общественного договора во многом
способствовали утверждению права на восстание в международном праве, в то время
как эта же идея получила самостоятельное развитие в китайской и исламской правой
доктрине. Более того, мощное влияние этих основных правовых традиций привело к
18 Как отмечает Ханна Арендт, слово «революция» отсутствует там, где мы более всего ожидали его встретить - в историографии и политической теории раннего Ренессанса. Еще Макиавелли в своем описании насильственного низложения правителей и замены одной формы правления другой - проблемы, к которой он питал столь страстный, хоть и несколько преждевременный интерес, - все еще пользуется цицероновским термином mutatio rerum, который он
перевел как mutazioni del statd (изменение состояния) (Арендт Х. О революции. - М.: Европа, 2011. - С. 41).
Первоначально слово «революция» являлось астрономическим термином, и его роль в естественных науках особенно возросла после появления De revolutionibus orbium coelestia («О вращении небесных сфер») - главного труда Н. Коперника (1543 г.). В этом научном употреблении оно сохранило свое точное латинское значение, указывающее на постоянное, подчиненное закону вращательное движение звезд, неподвластное человеку и потому неодолимое,
которому, очевидно, не была свойственна новизна и которое не подвергалось какому бы то ни было насильственному влиянию извне. В XVII веке слово «революция» впервые применили в качестве политического термина. Речь идет об английской революции и революционной диктатуре Кромвеля, падении Долгого парламента и восстановлении монархии. Тот же смысл мы обнаруживаем в нем и в 1688-м, когда были изгнаны Стюарты. Эта «Славная революция»
- событие, благодаря которому термин «революция» парадоксальным образом получил «вид на жительство» в политическом и историческом языке, - вовсе не мыслилась как революция. Скорее наоборот: она подразумевала реставрацию королевской власти во всем присущих ей прежде величии и славе (Арендт Х. О революции. - М.: Европа, 2011. - С. 51) явному или неявному признанию этого права в конституционных законах разных государств по всему миру.
1.1. Право на восстание в западной правовой традиции
Дискуссия о праве на революцию против тиранов берет свое начало еще во
времена Платона. В своей книге Государство, в одном из диалогов с Сократом звучит
вывод о том, что люди, которые не в состоянии изгнать тирана или публично осудить
его на смертную казнь, вступают в сговор с целью убить его. Цицерон, комментируя
убийство Юлия Цезаря, подчеркивает, что его причиной стало то, что император
ради принципата преступил все божеские и человеческие законы23. Цицерон
оправдал действия тех, кто убил тирана24. По свидетельствам Тацита, правление
другого Римского тирана Тиберия было настолько несносным, что народ говорил о
том, что даже война лучше такого убого мира25.
Г. Моска приводит также в пример цитату из поэмы Лукреция Кара «О природе
вещей» («De rerum natura»). В ней автор утверждает, что вначале люди собирались в
города под руководством начальников, выбранных среди наиболее сильных,
представительных и красивых. Но избранники вырождаются, злоупотребляют своей
властью, собирая в своих руках все богатства и вызывая таким образом восстание
управляемых26.
Подъем христианства привел к широкому признанию библейских
повествований, которые оправдывали убийство тирана, угнетающего народ27. Джон
Солсбери (ок. 1115-1180), английский философ и теолог, утверждал, что «убийство
тиранов не только разрешается, но и является соразмерным и справедливым»28. По
его мнению, князь есть образ божества, тиран же - личина Люцифера, поэтому
убийство тирана не только дозволено, но и является действием приличным.
Фома Аквинский в трактате «О правлении государей» писал следующее:
«представляется, однако, что сопротивление жестокости тирана будет иметь успех,
как действие любых людей не по собственному почину, а по решению общества. Во-
первых, если право любого множества достигает того, чтобы выдвигать себе царя, то
не будет несправедливым, что выдвинутый этой множеством царь будет сброшен,
либо его власть будет ограничена, если он тиранически злоупотребляет царской
властью. Не следует считать, что такое множество будет несправедливым, даже если
перед этим они возвысили его перед собой навечно; ведь он сам заслужил это, ведя
себя нечестно в управлении множеством, потому и договор подданных с ним не
соблюдается»29.
Л. Дюги отмечает, что у католических богословов является постоянной
традицией признавать законным сопротивление насилию. Пассивное - в
невыполнении закона, противоречащего праву (энциклика Libertas Льва ХІІІ, 20
июня 1888 г.), оборонительное - противопоставление силы силе, когда суверен хочет
заставить исполнять несправедливый закон. Что касается наступательного
сопротивления, то это - восстание, мятеж с целью силою принудить правительство
отменить несправедливые законы, им изданные, или незаконные решения, им
принятые, и даже с целью низвергнуть правительство30.
По признанию Л. Дюги, начиная со св. Фомы, все богословы признают это право
на восстание, но только как ultimum remedium (крайнюю меру); они советуют
пользоваться им с большим благоразумием, хорошо взвешивая, не рискует ли это
восстание усилить зло, вместо того, чтобы его облегчить. Естественно, св. Фома
ставит и обсуждает вопрос в теологической форме: есть ли мятеж грехом,
спрашивает он. И отвечает, что да, так как он противится миру и единству народа. Но
те, кто защищает общее благо, не являются мятежниками. Когда же правительство
тираническое, когда оно издает несправедливые законы, какова бы ни была при этом
форма правительства, то в этом случае именно держащие власть являются
мятежниками, потому что именно они нарушают общественный мир; следовательно,
им можно сопротивляться, и стремиться отнять у них власть не значит быть
мятежником, не значит совершать грех31.
Еще одна важная историческая веха - Великая хартия вольностей 1215 г., одно
из положений которой прямо говорит о праве на восстание, более того, прописывает
процедуру, которая должна предшествовать его реализации. Так, согласно п. 61
бароны, как вторая сторона договора с королем, наделялись правом избрать 25
«баронов из королевства, кого пожелают, которые должны всеми силами блюсти и
охранять и заставлять блюсти мир и вольности, какие мы им пожаловали и этой
настоящей xapтией нашей подтвердили, таким именно образом, чтобы, если мы или
наш юстициарий, или бэйлифы наши, или кто-либо из слуг наших, в чем-либо против
кого-либо погрешим или какую-либо из статей мира или гарантии нарушим, и
нарушение это будет указано четырем баронам из вышеназванных двадцати пяти
баронов, эти четыре барона явятся к нам <…> указывая нам нарушение, и потребуют,
чтобы мы без замедления исправили его. И если мы не исправим нарушения <…> в
течение времени сорока дней, считая с того времени, когда было указано это
нарушение <…>, то вышеназванные четыре барона докладывают это дело остальным
из двадцати пяти баронов, и те двадцать пять баронов совместно с общиною всей
земли будут принуждать и теснить нас всеми способами, какими только могут, то
есть путем захвата замков, земель, владений и всеми другими способами, какими
могут, пока не будет исправлено (нарушение) согласно их решению»32.
В XVI веке, после Варфаломеевской ночи, протестантские писатели
определенно высказывались в пользу права на восстание. В памфлете Vindiciae contra
tyrannos (Эдинбург, 1579)33 очень определенно утверждается право народа отказать в
повиновении князю, который нарушает свои обязанности по отношению к Богу и по
отношению к народу, и даже его низвергнуть; вся доктрина покоится на идее
договора, существующего между королем и народом … Народ, под
предводительством своих магистратов, может в этом случае составить заговор, чтобы
ниспровергнуть князя. «Если тиран настолько силен, что его можно ниспровергнуть
только силою оружия, представители народа могут побудить народ взять оружие и
употребить всякий способ силы или хитрости против того, который почитается
врагом отечества и республики».
Суарес, написавший в 1603 г. трактат, озаглавленный «De legibus» («О
законах»), говорил о народном суверенитете, но полагал, что, если однажды народ
отказался от своего суверенитета, он теряет право на его осуществление и должен
оставить управление избранному им суверену. Поэтому он оправдывает восстание,
только если суверен становится тираном.
Хуан де Мариана, испанский иезуит и историк XVI-XVII в., утверждал, что
народ может противостоять монарху, нарушающему основные законы, атакующему
свободы и привилегии своих подданных, либо стремящемуся разрушить нацию34. В
своем трактате «De rege» («О правлении»), опубликованном в 1599 г., он доходит
даже до защиты убийства царя, описывает тирана как хищное животное, которое
должно быть подавлено любой ценой. Правда, у него возникают некоторые сомнения
в отношении яда как средства убийства35.
Идея о возможности противостоять монарху поддерживалась не только
названным мыслителем: она возникла в испанской правовой традиции позднего
средневековья, когда отношение людей к государю строилось на отношении к нему
как к первому среди равных (primus inter pares) и, если бы он не подчинился закону,
то и его поданные имеют право не подчиняться государю36.
В это же время развивал свои идеи и Гуго Гроций. В своем труде «О праве
войны и мира» он ставит вопрос о том, «дозволено ли частным или должностным
лицам восставать против тех органов верховной или подчиненной власти, которым
они сами подчинены?», и отвечает на него следующим образом. «Все по природе
имеют право противиться причинению им насилия. Но так как государство
установлено для обеспечения общественного спокойствия, то ему принадлежит некое
верховное право над нами и нашим достоянием, поскольку это необходимо для
осуществления государственных целей. Поэтому государство и может наложить
запрет на это всеобщее право сопротивления ради сохранения общественного мира и
государственного порядка». В целом Гуго Гроций выступает против сопротивления
верховной власти. Пока вопрос не становится о крайней необходимости.
«Существенно важнее вопрос о том, связывает ли нас закон о непротивлении при
наличии большой и явной опасности. Ибо ведь даже некоторые законы божеские,
хотя и изданные в общей форме, тем не менее, включают молчаливое изъятие на
случай крайней необходимости; так было постановлено еврейскими учителями о
соблюдении субботы во времена асмонеев, откуда произошло известное изречение:
«Смертельная опасность препятствует соблюдению субботы». «Барклай,
решительный сторонник царской власти, однако же, снисходит до того, что
предоставляет народу и его знатнейшей части право самозащиты против
бесчеловечной жестокости, хотя он и признает, что весь народ подчинен царю
(«Против тираноборцев», кн. III, гл. 8 и кн. VI, гл. гл. 23 и 24). Я отлично понимаю,
что чем выше охраняемое благо, тем выше должна быть справедливость,
допускающая изъятие из буквального смысла закона; тем не менее, я едва ли возьму
на себя смелость осудить огульно как отдельных граждан, так и меньшинство народа,
прибегавших когда-либо к самозащите в состоянии крайней необходимости, не
упуская из вида уважения к общему благу». В связи с этим Г. Гроций допускает
некоторые исключения из запрета противиться носителям верховной власти. Одно из
них - сопротивление против государя, явно враждебного всему народу. «Царство
следует считать покинутым, если царь, проникнутый чисто враждебным духом,
замышляет гибель всего народа, - с чем я вполне согласен; ибо воля повелевать и
воля, направленная на гибель государства, несовместимы. Дело в том, что тот, кто
объявляет себя врагом всего народа, тем самым отрекается от царства. Но едва ли
возможно допустить такой образ мыслей в царе, обладающем здравым умом и
повелевающем народом»37.
Эмер де Ваттель, швейцарский юрист XVIII в., один из основателей
современного международного права, не только согласился с Хуаном де Мариана, но
и развил его концепцию, введя важный критерий, имеющий значение для оценки
легитимности использования революционных мер - принцип пропорциональности:
«Когда к злу могут быть применены умеренные и безопасные меры, нет ни одной
причины ждать, пока оно станет чрезвычайным»38.
По мнению Ж-Ж. Руссо, «верховная власть, какой бы неограниченной,
священной, неприкосновенной она ни была, не переступает и не может переступать
границ общих соглашений…. Как частная воля непрестанно действует против общей,
так и Правительство постоянно направляет свои усилия против суверенитета. Чем
больше эти усилия, тем больше портится государственное устройство; а так как здесь
нет другой воли правительственного корпуса, которая, противостоя воле государя,
уравновешивала бы ее, то рано или поздно должно случиться, что государь подавляет
в конце концов суверен и разрывает общественный договор. … в ту минуту, когда
Правительство узурпирует суверенитет, общественное соглашение разорвано, и все
простые граждане, по праву возвращаясь к своей естественной свободе, принуждены,
а не обязаны повиноваться»39.
В свою очередь Ш.-Л. Монтескье в Персидских письмах (Письмо CIV. Узбек к
нему же) подчеркивал: «… если государь, вместо того чтобы обеспечить подданным
счастливую жизнь, вздумает их угнетать или истреблять, повод к повиновению
прекращается: подданных ничто больше не соединяет с государем, ничто не
привязывает к нему, и они возвращаются к своей естественной свободе»40.
Еще одно имя той эпохи - Джон Локк. В «Двух трактатах о правлении» он
обосновал право на восстание следующим образом: «199. Если узурпация есть
осуществление власти, на которую имеет право другой, то тирания - это
осуществление власти помимо права, на что никто не может иметь права. …
202. Где кончается закон, начинается тирания, если закон преступается во вред
другому. И если кто-либо из находящихся у власти превышает данную ему по закону
власть и использует находящуюся в его распоряжении силу для таких действий по
отношению к подданному, какие не разрешаются законом, то он при этом перестает
быть должностным лицом, и поскольку он действует подобным образом без
надлежащих полномочий, то ему можно оказывать сопротивление, как и всякому
другому человеку, который силой посягает на права другого. …
209. Но если несправедливое поведение князя или должностного лица
распространилось на очень большое число членов общества и захватило народ в
целом, или если несправедливость и угнетение хотя и распростерлись не на многих
лиц, но в отношении некоторых вещей, которые имеют величайшую важность, так
что все приходят к тому внутреннему убеждению, что их закон, их имущество, их
свободы, их жизни находятся в опасности, и, может быть, даже их религия, то я не
решился бы сказать, что эти лица не должны воспротивиться столь недозволенной
силе, которая против них применяется»41.