Катаев - истинно белогвардейский писатель?
Может ли талантливый писатель быть полностью обусловлен окружающей его политической реальностью? Да, более того - обязан. К такому выводу пришли в эфире программы «Воскресный культпоход» петербургского Радио России либеральные журналисты-«культурологи». Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у меня после воскресного рассказа о Валентине Катаеве, из которого я узнал, что на самом деле он - истинно белогвардейский писатель. При этом «культурологи» подчеркнули, что служил он не просто в Белой Армии, а в Царской Белой Армии. В советское же время ему удалось выжить лишь благодаря своему цинизму и приспособленчеству, но час истины наступил в позднесоветское время, когда Катаев, в «бриллиантовый период» своего творчества, начал писать в «стиле мовизма» («когда все пишут хорошо, надо попробовать писать плохо»). Именно в этом стиле написана повесть «Святой колодец», благодаря которой и можно, по мнению «культурологов», говорить о продолжении белогвардейского периода в его творчестве. Причём цинизм был подан «культурологами» как положительное качество - а как же ещё можно было сохранить свою белогвардейскую суть?
Служба В. Катаева в царской армии не является секретом, а вот о его белогвардейском периоде окончательной ясности нет.
О «сложном» характере Катаева так много свидетельств из различных источников, что можно считать это достоверным фактом:
«Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки...».
«Недобрым и недостаточно деликатным бывал Катаев к людям, с которыми находился, казалось, в хороших, приятельских отношениях»
«Странным образом в Валентине Петровиче Катаеве сочетались два совершенно разных человека. Один - тонкий, проницательный, глубоко и интересно мыслящий писатель, великолепный мастер художественной прозы, пишущий на редкость выразительным, доходчивым, прозрачным литературным языком. И с ним совмещалась личность совершенно другого толка - разнузданный, бесцеремонно, а то и довольно цинично пренебрегающий общепринятыми правилами приличия самодур».
Конечно, личные качества не умаляют ценности творчества Катаева в советский период, взять для примера «Белеет парус одинокий» или «Сын полка»:
Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было очень сыро и холодно. Из чёрных лесных болот, заваленных мелкими коричневыми листьями, поднимался густой туман.
Луна стояла над головой. Она светила очень сильно, однако её свет с трудом пробивал туман. Лунный свет стоял подле деревьев косыми, длинными тесинами, в которых, волшебно изменяясь, плыли космы болотных испарений.
Лес был смешанный. То в полосе лунного света показывался непроницаемо чёрный силуэт громадной ели, похожий на многоэтажный терем; то вдруг в отдалении появлялась белая колоннада берёз; то на прогалине, на фоне белого, лунного неба, распавшегося на куски, как простокваша, тонко рисовались голые ветки осин, уныло окружённые радужным сиянием.
И всюду, где только лес был пореже, лежали на земле белые холсты лунного света.
В общем, это было красиво той древней, дивной красотой, которая всегда так много говорит русскому сердцу и заставляет воображение рисовать сказочные картины: Серого волка, несущего Ивана-царевича в маленькой шапочке набекрень и с пером Жар-птицы в платке за пазухой, огромные мшистые лапы лешего, избушку на курьих ножках - да мало ли ещё что!
Но меньше всего в этот глухой, мёртвый час думали о красоте полесской чащи три солдата, возвращавшиеся с разведки.
Для сравнения, отрывок из «Святого колодца»:
Вечность оказалась совсем не страшной и гораздо более доступной пониманию, чем мы предполагали прежде.
Мы заметили над прудом крутой полукруглый мостик, который вместе со своим отражением составлял виньетку заглавного «О», и на этом мостике стоял другой старик - а быть может, и тот же самый, - но только с узкой, чрезвычайно длинной седой бородой и еще более узкими - как тесемки - усами, - старый китаец, одетый в шелковый бедный халат; его воронкообразная шапочка по форме и по ярко-оранжевому цвету напоминала перевернутую шляпу известного грибка лисички. Он низко держал в сморщенных старческих руках хрустальную мисочку, в которой плавала глазастая золотая рыбка цвета настурции. Старик предложил нам с церемонной вежливостью купить эту рыбку на обед, но так как он говорил на одном из неизвестных нам диалектов Южного Китая, то мы молча пошли дальше, а старик долго кивал нам вслед своей - в общем-то, еще совсем не старой - головой на тонкой фарфоровой шейке, в то время как появился еще один - третий! - старик, а может быть, все тот же самый - но на этот раз опять китаец - и шел по горизонту, держа на плечах коромысло с двумя мелкими плетеными корзинами, делавшими его похожим на весы.
Слишком большое количество стариков китайцев слегка нас встревожило - в особенности встревожил человек-весы, - и мы поспешили покинуть эту прелестную местность, напоминавшую окрестности Куньминя, города вечной весны, и переселиться в другое место, быть может, куда-то в Западную Европу.
Невооружённым глазом видно различие этих двух отрывков.
Как мне кажется, главное в том, что даже в случае, когда писатель талантлив, но в совокупности человеческих своих качеств далёк от совершенства, окружающая его среда выявляет в творчестве либо лучшие его стороны, в случае благоприятствующего этому, ориентированному на восхождение человека, общественного строя, либо наоборот. Позднесоветский, «брежневский» период, когда уже вовсю оформлялся отказ от Красного Проекта, когда происходил поворот в сторону мелкобуржуазности и потребительства, у Катаева вылился в увлечение постмодернизмом. Другими словами - у творческого, талантливого человека обострён «нюх» на изменение ценностных ориентиров, предлагаемых властью обществу, он чувствует эти, ещё только намечающиеся изменения. Вопрос в том - какая у него своя система ценностей. У Катаева, по видимому, она оказалась очень гибкой. Сегодня белый, завтра - красный, послезавтра - серо-буро-малиновый постмодернист.