Томас Манн "Волшебная гора" эссе на литклуб "Аврора", часть 2
Оригинал взят у nihga в Томас Манн "Волшебная гора" эссе на литклуб "Аврора", часть 2
Вторая часть эссе по "Волшебной горе Томаса Манна, которое зачитывали на очередном заседании литклуба "Аврора" в библиотеке имени Некрасова г. Ижевска, 8 ноября, во вторник. Кому интересно - ссылка на часть 1.
Вторая ипостась Сеттембрини - это уже после падения Кастропа, когда итальянец знакомит его с иезуитом Нафтой. Тут Сеттембрини становится вечно проигрывающим спор иезуиту-нигилисту-социалисту (да, именно такой набор) Нафте, классическим гуманистом. Так показан спор двух главных идей Европы - остывающего и уже совершенно неубедительного классического гуманизма, и накатывающего на него свежего и очень голодного, злого нигилизма, предвестника появления будущих «белокурых бестий», стоящих по «ту сторону добра и зла» и в 1941-м дошедших и до России (тогда, конечно, СССР).
Однако, Нафта сложнее, чем просто нигилист. У Манна вообще нет чётко распределённых и узких амплуа. Воззрения Нафты, как я уже показал выше - это адская смесь католицизма, нигилизма и социализма. То есть всего, в чём автору видится возможное продолжение дальнейшего пути человечества, когда остывший модерн и его классический светский гуманизм, уйдут с исторической сцены. Манн чётко видит, что альтернативы тут может быть только эти три. Возврат к благому - по мнению Нафты, католическому прошлому, нигилистический переход к «белокурой бестии» или социализм - истинные, а не только декларируемые свобода, равенство и братство. Кроме того, Нафта большой специалист по алхимии и сектанству Европы. Именно он показывает невнимательному недотёпе Кастропу, что его учитель Сеттембрини - на самом деле масон и рыцарь света (иллюминат). Не забыв, конечно, от души пройтись и поиздеваться над вырождением этих обуржуазившихся идей в буржуазной Европе.
Мадам Шоша. Тоже двойственный персонаж. Сначала - это Лилит, женщина с раскосыми «киргизскими» глазами приятеля детства Кастропа, Пшебыслава Хиппе, причастившись прелести которой (кстати, наравне с гофратом Беренсом), Ганс вкушает зёрна граната владыки Аида и уже не может сбежать из этого подземного царства мёртвых, расположенного высоко в Альпах. Это странная для немца Кастропа русская женщина. Вторая её ипостась - как верной подруги мингера Пеперкорна, делает их отношения с Кастропом отношениями брата и сестры. Однако, это именно Клавдия Шоша грезится Кастропу в момент когда он «правит» своими мыслями о человеческом теле, о том что это такое и как оно устроено.
Кузен Иоахим Цимсен. Одна из самых трагических фигур. И может быть одна из самых положительных. С положительностью героев тут вообще как-то не очень… Имя Иоахим - означает созданный Яхве, т.е. сын человеческий. Это молодой человек, который не хочет в отличие от кузена Кастропа, жить в обители падших небожителей Берггофа и причащаться этой сумрачной и очень сомнительной прелести. Он стойко лечится и переносит все искусы этого житья (для него, в первую очередь - это тоже русская девушка Маруся с «большой грудью»), его цель - армия и идея служения отчизне. Но по мере того, как заболевший после визита к нему в гости Кастроп, становится неотъемлемой частью этого горного царства Аида и вдобавок, предаётся расчленению души (психоанализу), молодой Цимсен не выдерживает такого перерождения и предательства кузена и сбегает в армию, несмотря на очень тяжёлую форму болезни. Но сбегает до поры, т.к. снять с себя эту отметку, т.е. - вылечиться, очень и очень непросто. И Цимсен вынужден вернуться, трагически до того, что последний раз мы встречаем этого несостоявшегося доброго вояку в виде визуализированного призрака, на одном из спиритических сеансов с участием Ганса…
Мингер Пеперкорн. Это человек эпохи уходящего классического Модерна. Человек уходящей эпохи, решивший уйти вместе с нею. Он сказочно богат во всех смыслах. И самое сказочное его богатство - это его очень человечная натура. Он не так красноречив как Сеттембрини или Нафта, не так знающ и осведомлён как гофрат Беренс, но очень благороден, человечен и по-настоящему велик. Его непрекословно слушаются и слушают все, каждому хочется соприкоснуться с этим истинным величием, однако ему уже не для чего жить, и в эту сумрачную обитель он приехал, чтобы проститься с миром и уйти из него с помощью укуса Змея с древа Познания. Его смерть - это смерть эпохи, смерть человека классического Модерна, знак начала тления современного героям и писателю мира.
Гофрат Беренс. Это - последний главный персонаж. Воплощение позитивистской науки и медицины. Не лишён честолюбия и практической сметки. Любитель чувственных удовольствий и человек с тонким восприятием. Подвержен, ввиду постоянного присутствия смерти рядом, приступам меланхолии. Альфа и омега входящих и выходящих отсюда. Истинный законодатель - Радамант этого критского царства падших небожителей.
Вся мистерия и суть романа - это гениально перенесённые на бумагу и сохранённые Манном атмосфера и содержание своего времени, отражённые в волшебном зеркале Берггофа. Времени смятения, отчаяния и надвигающейся бессмысленности, а также заранее обречённого экзистенциального побега от этих «проклятых вопросов». В романе есть всё, во что влезло мечущееся в метафизическом тупике общество Европы перед началом Первой мировой войны: спиритические сеансы, гонка за разнообразными и всё более изощрёнными наслаждениями, плохо сдерживаемая ярость, демон тупоумия, крайне обострившаяся национальная вражда и страшнее всего - это та самая восходящая за всем этим «белокурая бестия» будущего Европы, в жертву которой и было принесено поколение Иоахима Цимсена и Ганса Кастропа. Манн, начинал писать этот роман, будучи добропорядочным немецким бюргером-националистом, даже поссорился из-за своих воззрений со старшим братом социалистом, который уже тогда, в 1912-м понимал, к чему приведёт этот фактор национальной исключительности. Но к 1924-му, после событий «пивного путча» писатель прозрел и сам. Потому сам автор, за двенадцать лет написания книги, также проходит это путь эволюции духа и проводит за собой по нему своего наиболее пытливого читателя, хотя впрочем, другие, по-настоящему эту книгу и не прочитают.… Конец романа, проходящий уже в бессмысленной и бездумной мясорубке войны особенно страшен: Ганс Кастроп отбросивший все сантименты культуры и того, классического гуманизма - фактически УЖЕ избавившийся от химеры совести, с наслаждением окунается в стихию убийства и разрушения. В стихию хаоса, в которой нет никаких соплей и сомнений и есть только дикое упоение этой жаждой убийства и смерти, и где нет и неоткуда взяться Любви…. И поэтому Манн называет его и в его лице всех представителей этого поколения - обманутыми простаками:
«Счастливого пути - останешься ли ты жив, или нет! Надежды на жизнь у тебя небольшие: злая свистопляска (Первая мировая война - Nihga), в которую ты вовлечен, продлится еще не один грешный годик, и мы не можем биться об заклад, что ты уцелеешь. Говоря по правде, мы с некоторой беззаботностью оставляем этот вопрос открытым. Приключения твоей плоти и духа, углубившие твою простоту, дали тебе возможность пережить в духе то, что тебе едва ли придется пережить в теле. Бывали минуты, когда из смерти и телесного распутства перед тобою, как «правителем», полная предчувствий будущего, возникала греза любви. А из этого всемирного пира смерти, из грозного пожарища войны, родится ли из них когда-нибудь любовь?»
Т.е. даже смертельный сумрак «Берггофа» место, где ещё может родиться любовь, а бессмысленная и беспощадная война - в любом случае нет. И вообще - зачем всё описанное до такого финала произошло с Кастропом, зачем все искания и размышления если всё заканчивается именно ТАК? Ответ читатель должен найти сам. Вся сия сцена происходит под песню «Липа»….
Стоит большая липа, под ней бежит ручей,
Я часто сладко грезил, в тени её ветвей,
В её кору я врезал, немало нежных слов,
И в радости и в горе, я к ней идти готов.
И в путь, идя далёкий, в холодный мрак степей,
Закрыв глаза, хотел я, теперь пройти под ней,
И ветви зашумели, шепча во тьме ночной,
Вернись скиталец бедный, ты здесь найдёшь покой.
Степной холодный ветер, ночную песнь запел,
С меня сорвал он шляпу, но я всё шёл и шёл…
Теперь уж я далёко, брожу в стране чужой,
Но часто слышу шёпот: «Ты мог найти покой»,
Теперь уж я далёко, брожу в стране чужой,
Но часто слышу шёпот: «Ты мог найти покой»…
Вторая часть эссе по "Волшебной горе Томаса Манна, которое зачитывали на очередном заседании литклуба "Аврора" в библиотеке имени Некрасова г. Ижевска, 8 ноября, во вторник. Кому интересно - ссылка на часть 1.
Вторая ипостась Сеттембрини - это уже после падения Кастропа, когда итальянец знакомит его с иезуитом Нафтой. Тут Сеттембрини становится вечно проигрывающим спор иезуиту-нигилисту-социалисту (да, именно такой набор) Нафте, классическим гуманистом. Так показан спор двух главных идей Европы - остывающего и уже совершенно неубедительного классического гуманизма, и накатывающего на него свежего и очень голодного, злого нигилизма, предвестника появления будущих «белокурых бестий», стоящих по «ту сторону добра и зла» и в 1941-м дошедших и до России (тогда, конечно, СССР).
Однако, Нафта сложнее, чем просто нигилист. У Манна вообще нет чётко распределённых и узких амплуа. Воззрения Нафты, как я уже показал выше - это адская смесь католицизма, нигилизма и социализма. То есть всего, в чём автору видится возможное продолжение дальнейшего пути человечества, когда остывший модерн и его классический светский гуманизм, уйдут с исторической сцены. Манн чётко видит, что альтернативы тут может быть только эти три. Возврат к благому - по мнению Нафты, католическому прошлому, нигилистический переход к «белокурой бестии» или социализм - истинные, а не только декларируемые свобода, равенство и братство. Кроме того, Нафта большой специалист по алхимии и сектанству Европы. Именно он показывает невнимательному недотёпе Кастропу, что его учитель Сеттембрини - на самом деле масон и рыцарь света (иллюминат). Не забыв, конечно, от души пройтись и поиздеваться над вырождением этих обуржуазившихся идей в буржуазной Европе.
Мадам Шоша. Тоже двойственный персонаж. Сначала - это Лилит, женщина с раскосыми «киргизскими» глазами приятеля детства Кастропа, Пшебыслава Хиппе, причастившись прелести которой (кстати, наравне с гофратом Беренсом), Ганс вкушает зёрна граната владыки Аида и уже не может сбежать из этого подземного царства мёртвых, расположенного высоко в Альпах. Это странная для немца Кастропа русская женщина. Вторая её ипостась - как верной подруги мингера Пеперкорна, делает их отношения с Кастропом отношениями брата и сестры. Однако, это именно Клавдия Шоша грезится Кастропу в момент когда он «правит» своими мыслями о человеческом теле, о том что это такое и как оно устроено.
Кузен Иоахим Цимсен. Одна из самых трагических фигур. И может быть одна из самых положительных. С положительностью героев тут вообще как-то не очень… Имя Иоахим - означает созданный Яхве, т.е. сын человеческий. Это молодой человек, который не хочет в отличие от кузена Кастропа, жить в обители падших небожителей Берггофа и причащаться этой сумрачной и очень сомнительной прелести. Он стойко лечится и переносит все искусы этого житья (для него, в первую очередь - это тоже русская девушка Маруся с «большой грудью»), его цель - армия и идея служения отчизне. Но по мере того, как заболевший после визита к нему в гости Кастроп, становится неотъемлемой частью этого горного царства Аида и вдобавок, предаётся расчленению души (психоанализу), молодой Цимсен не выдерживает такого перерождения и предательства кузена и сбегает в армию, несмотря на очень тяжёлую форму болезни. Но сбегает до поры, т.к. снять с себя эту отметку, т.е. - вылечиться, очень и очень непросто. И Цимсен вынужден вернуться, трагически до того, что последний раз мы встречаем этого несостоявшегося доброго вояку в виде визуализированного призрака, на одном из спиритических сеансов с участием Ганса…
Мингер Пеперкорн. Это человек эпохи уходящего классического Модерна. Человек уходящей эпохи, решивший уйти вместе с нею. Он сказочно богат во всех смыслах. И самое сказочное его богатство - это его очень человечная натура. Он не так красноречив как Сеттембрини или Нафта, не так знающ и осведомлён как гофрат Беренс, но очень благороден, человечен и по-настоящему велик. Его непрекословно слушаются и слушают все, каждому хочется соприкоснуться с этим истинным величием, однако ему уже не для чего жить, и в эту сумрачную обитель он приехал, чтобы проститься с миром и уйти из него с помощью укуса Змея с древа Познания. Его смерть - это смерть эпохи, смерть человека классического Модерна, знак начала тления современного героям и писателю мира.
Гофрат Беренс. Это - последний главный персонаж. Воплощение позитивистской науки и медицины. Не лишён честолюбия и практической сметки. Любитель чувственных удовольствий и человек с тонким восприятием. Подвержен, ввиду постоянного присутствия смерти рядом, приступам меланхолии. Альфа и омега входящих и выходящих отсюда. Истинный законодатель - Радамант этого критского царства падших небожителей.
Вся мистерия и суть романа - это гениально перенесённые на бумагу и сохранённые Манном атмосфера и содержание своего времени, отражённые в волшебном зеркале Берггофа. Времени смятения, отчаяния и надвигающейся бессмысленности, а также заранее обречённого экзистенциального побега от этих «проклятых вопросов». В романе есть всё, во что влезло мечущееся в метафизическом тупике общество Европы перед началом Первой мировой войны: спиритические сеансы, гонка за разнообразными и всё более изощрёнными наслаждениями, плохо сдерживаемая ярость, демон тупоумия, крайне обострившаяся национальная вражда и страшнее всего - это та самая восходящая за всем этим «белокурая бестия» будущего Европы, в жертву которой и было принесено поколение Иоахима Цимсена и Ганса Кастропа. Манн, начинал писать этот роман, будучи добропорядочным немецким бюргером-националистом, даже поссорился из-за своих воззрений со старшим братом социалистом, который уже тогда, в 1912-м понимал, к чему приведёт этот фактор национальной исключительности. Но к 1924-му, после событий «пивного путча» писатель прозрел и сам. Потому сам автор, за двенадцать лет написания книги, также проходит это путь эволюции духа и проводит за собой по нему своего наиболее пытливого читателя, хотя впрочем, другие, по-настоящему эту книгу и не прочитают.… Конец романа, проходящий уже в бессмысленной и бездумной мясорубке войны особенно страшен: Ганс Кастроп отбросивший все сантименты культуры и того, классического гуманизма - фактически УЖЕ избавившийся от химеры совести, с наслаждением окунается в стихию убийства и разрушения. В стихию хаоса, в которой нет никаких соплей и сомнений и есть только дикое упоение этой жаждой убийства и смерти, и где нет и неоткуда взяться Любви…. И поэтому Манн называет его и в его лице всех представителей этого поколения - обманутыми простаками:
«Счастливого пути - останешься ли ты жив, или нет! Надежды на жизнь у тебя небольшие: злая свистопляска (Первая мировая война - Nihga), в которую ты вовлечен, продлится еще не один грешный годик, и мы не можем биться об заклад, что ты уцелеешь. Говоря по правде, мы с некоторой беззаботностью оставляем этот вопрос открытым. Приключения твоей плоти и духа, углубившие твою простоту, дали тебе возможность пережить в духе то, что тебе едва ли придется пережить в теле. Бывали минуты, когда из смерти и телесного распутства перед тобою, как «правителем», полная предчувствий будущего, возникала греза любви. А из этого всемирного пира смерти, из грозного пожарища войны, родится ли из них когда-нибудь любовь?»
Т.е. даже смертельный сумрак «Берггофа» место, где ещё может родиться любовь, а бессмысленная и беспощадная война - в любом случае нет. И вообще - зачем всё описанное до такого финала произошло с Кастропом, зачем все искания и размышления если всё заканчивается именно ТАК? Ответ читатель должен найти сам. Вся сия сцена происходит под песню «Липа»….
Click to viewСтоит большая липа, под ней бежит ручей,
Я часто сладко грезил, в тени её ветвей,
В её кору я врезал, немало нежных слов,
И в радости и в горе, я к ней идти готов.
И в путь, идя далёкий, в холодный мрак степей,
Закрыв глаза, хотел я, теперь пройти под ней,
И ветви зашумели, шепча во тьме ночной,
Вернись скиталец бедный, ты здесь найдёшь покой.
Степной холодный ветер, ночную песнь запел,
С меня сорвал он шляпу, но я всё шёл и шёл…
Теперь уж я далёко, брожу в стране чужой,
Но часто слышу шёпот: «Ты мог найти покой»,
Теперь уж я далёко, брожу в стране чужой,
Но часто слышу шёпот: «Ты мог найти покой»…