Еще одно звено. С наступающим!
ИЗ ПАСТЕРНАКА
Теперь не время для жидкости. Достать сосульку и на снегу
Написать что-нибудь наугад, например, «слюда», «гекатомба» или «ВХУТЕМАС».
Подняться к себе на этаж, отогнуть краешек занавески. Увидеть пургу.
Подглядывать за корректурной работой клубящихся масс:
Сперва остаются отдельные буквы - «в», «о», «ч», «ь», еще что-нибудь.
Можно было бы попытаться сложить из них красивое слово.
Но так быстро темнеет, что уже в половине шестого
Зажигают звезду, и верблюды с ослами по снегу пускаются в путь.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЛОЖИВШЕЙСЯ СИТУАЦИИ
запето забыто
гамета зигота
комета космата
солома полова
волами ослами
в вертепе терпела
часы четвертинки
шипы шестеренки
пружинки златые
звенело жужжало
дрожало держало
шибало дрожжами
светало спросонок
свистали снаружи
сметали крылами
верстались ли вести
стелились ли сети
светились ли дети
а дождик по кровле стучал и казалось что все это только случайно казалось но так оказалось что не показалось а здесь и теперь поневоле сказалось забыто запето закрыто на ключ
в просвете плывущих к распятию туч
МИГРАНТЫ НА ДУНАЕ
С точки зрения пограничника,
наверху нет небес.
Мир дерюгой дырявой накрыт, сквозь которую сеет
что-то мелкое, мокрое, твердое, без
перерывов и лежит на шинели навроде горчичника.
Иногда то, что сверху, слегка пропускает свет,
чаще нет.
Пограничник матерится местной латыни на.
На востоке за речкой пурга визжит, как Латынина.
...................................
...................................
...................................
Что за публика вдруг, посреди зимы,
на глухой заставе, где стынем мы,
где врагу поставлен от века заслон,
где Мухтар покрывает Ингуса лаем?
Тары-бары, шурум-бурум, караван-сарай,
обезьяний гомон, гусиный гогот, вороний грай,
ходя-ходя, шашлык-машлык, мумба-юмба, проклятые экстремисты.
(Вот ведь жили тихо и не было нам проблем,
да и впредь не желаем.)
Что за серьги в их ушах оттопыренных, плоских носах?
Что у них за тюрбаны, тюбетейки, халаты, браслеты, короны, монисты?
Что за белый верблюд, что за черный ишак, для чего этот слон?
Что за цель визита? Какой такой Вифлеем?
С точки зренья звезды,
на земле нет границ.
Даже реки с трудом различимы под слоем ваты,
и леса сквозь фильтр облаков всего лишь зеленоваты -
белок сверху не отличишь от лис или там куниц.
И бесполезны вопросы
типа: кто там пиндосы,
и где там жиды,
тем более, те и другие одинаково злы и худы,
чернявы и чадолюбивы, плутоваты и длинноносы.
ИЗ ЧЕХОВА
они промокли и продрогли
они во все стучались двери
но им нигде не открывали
шел дождь обычный в это время
и в этом месте
вовсю стучало по рогоже
скользила глина под ногами
верблюды поджимали губы
а мулы двигали ушами
свистел погонщик
звезда над городом висела
как золотая шестеренка
вокруг нее ходил и бился
готовый разразиться звоном
большой будильник
портье сказал что дескать поздно
и что на праздники приезжих
полно в гостинице и нету
свободных мест одна рожала
так еле-еле
в хлеву пристроили хозяин
добрейший все же человек
хоть и еврей
СТАНСЫ
Холодно мне, мама,
холодно мне и страшно.
В палате пахнет (не помню),
из тела тянутся трубки,
сплетаются в белом небе.
Свистит исчезающий воздух,
простыня под пальцами мнется,
ко мне подходят (не помню),
говорят: не позже, чем утром.
Я не знаю, что это значит.
Холодно мне, мама,
холодно мне и жарко.
В перекрестье прицела
опрокинута местность,
как последняя рюмка.
Огонь обжигает веки,
пахнет жженой резиной,
мертвым красным железом,
мы думали - обойдется.
А тут прямая наводка.
Холодно мне, мама,
холодно мне и душно.
Я вижу, как чьи-то руки
обнимают мутную воду,
белые, как парусина.
Зачем я вдыхаю воду,
зачем я теряю время,
зачем я не слушал Веру?
Вера мне говорила:
море не любит пьяных.
Вкусно пахнет навозом,
и звезда за окошком
низко висит на землею.
Столпились теплые звери
и люди в пестрых одеждах.
Один - в голубом тюрбане,
другой - в малиновой феске,
третий - в чалме зеленой.
Холодно мне, мама,
и весело мне, и странно.
В КИНО
царь ходит большими шагами
по кабинету перебирает
точеные как четки аргументы
хотя уж какие
тут аргументы
за стеной позвякивают кимвалы
царь еще раз просматривает таблицу
черти бы драли эту машину
наверняка в базе данных есть ошибка
а нельзя чтобы в базе была ошибка
ведь тут такое понимаете дело
за стеной погромыхивают тимпаны
царь читает справа налево списки
новорожденных
бормочет обреченно
ведь оболгут же оговорят собаки
выставят пугалом для потомства
за стеной посвистывают цевницы
царь снимает трубку с мертвого телефона
говорит в эбонитовое ухо
марьиванна
принесите-ка чаю с лимоном да покрепче
и назначайте оперативное на восемь тридцать
за стеной настраивают псалтири
и звезда золотою шестеренкой
проворачивает по часовой
изумленный мир живой
В МУЗЕЕ
1.
Женщина на переднем плане
в красном платье держит младенца
у нее из рук вырывает младенца
одной рукою мужчина в доспехах
младенец розовый а поодаль
лежит младенец уже желтоватый
и рядом валяются младенцы
такого пепельно-серого цвета
меч в руке у мужчины в латах
завис над розоватым младенцем
мужчина усатый и кривоносый
лицо выражает лихую глупость
2.
На заднем плане мужчины в латах
кривоносые и с усами
ловят женщин в зеленом и синем
отбирают у них младенцев
машут ловко своими мечами
тычут копьями топчут ногами
вокруг развалины белого камня
какие-то арки окна и двери
вьющиеся растения пальмы
небольшие звери как будто собаки
и повсюду валяются младенцы
разных оттенков и в разных позах
3.
Справа мы видим стену ворота
дорога уходит за край картины
вдоль дороги растут раины
по дороге идет мужчина
не оглядываясь на город
он ведет под уздцы ослицу
на ослице младенец и дева
дева смотрит на нас с тобою
не оглядываясь на город
а младенец смотрит на город
не отрываясь смотрит на город
кто-то должен смотреть на город
ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА
золотая шестеренка
в небесах
раздается плач ребенка
на весах
(а знаешь для новорожденных
есть распрекрасные весы
эмалированная чаша
и две линеечки под ней
и гирька толстенькая важно
подпрыгивает на пазах
десятилетий и столетий
на медленной оси абсцисс
и гирька худенькая шустро
по тонкой планочке ползет
она обозначает годы
а может дни или часы
а на штырьке особом сбоку
имеется противовес
но лучше ты о нем не думай
а за окошко погляди
где снег скрипит как портупея
и искры звездами летят
там едет медленный троллейбус
наполнен теплыми людьми
они не знают что отныне
никто вовеки не умрет
ведь знаешь для новорожденных
есть специальные весы)
2016
Шестеренка золотая, ее медленное верчение, свечение
скрыты сплошными тучами в этом году.
Тем менее, все как прежде: Этому рождество, а тому сечение,
кому руль с колесами, а кому - звезду.
Выбирай: колеса, да руль, да нули после запятой,
темным лесом за национальными интересами щучьим велением -
или тихий ход шестерни золотой,
преобразование трения любви в победу над тлением.
ОПЫТ ВИЗУАЛИЗАЦИИ
Как ты представляешь себе
эту самую бесконечность?
Как крутобедрую восьмерку-лежебоку,
ожидающую своего Зевеса
(завеса откинута, дождь золотой
проливается вслед за зарницей)?
Как унылую вереницу
нулей после запятой,
забывших о том, был ли минус
перед тем нулем, что в начале?
Как движущиеся в вакууме качели?
Или как длину взгляда
матери на младенца,
умноженную на скорость
света звезды, глядящей,
как по далекой пустыне
упорно ползут верблюды?
За первым верблюдом - белым -
на осликах едут маги.
Один - в золотой короне,
другой по паспорту "Коган",
а третий крутит наперстки.
За вторым верблюдом - черным -
везут на телеге поэтов.
Мучительно пахнет лавром,
и слышится бормотанье
на всех языках планеты.
А за третьим верблюдом
движемся мы с тобою
и прочие
бесконечные
краткосрочные
безвременнообязанные
недообученные
праздношатающиеся
тугомыслящие
разнорабочие,
желтые, белые, черные,
женские и мужские,
плотные и худосочные,
пешие и гужевые,
теплые и живые.
И этот верблюд последний -
он такого верблюжьего цвета.
ПРОСЫПАЯ И ЗАСЫПАЯСЬ (ПО Ф. ДОСТОЕВСКОМУ)
Лежал с утра в постели и глядел в окно.
Все было как-то все равно.
А за окном на фоне ярко-голубом
Крутое облако своим покатым лбом
Белело медленное в профиль,
И бакенбард прощально правый розовел,
И нос серел покляпый,
И шевелилась сизая арапская шевелюра.
Так чудный бард летел в футляре из велюра
Лазурного,
Как ювелирный некий талисман,
Как перстень драгоценный пастернак,
И думал я: А я?
А я как бы жуковский,
Эх, жаль не дотянуться до карандаша
Свинцового с ментолом кохинора.
А облако пушистое с аллюра
Переходило на галоп
И проплывало, призрачно дыша,
И уплывало, расплываясь в кашу.
Подпрыгивал на дрогах
Гроб.
Поскрипывал на поворотах
Снег.
И ямбы растворялись и хореи
В невнятице небесной нежной прозы.
Одноименный столп стоял, как часовой,
Тень от него текла по часовой,
Закручиваясь в сизую спираль,
Готовую чудесно распрямиться.
Смеркалось рано. Дым дышал, как выстрел.
И золотая злая шестеренка
Выписывала звонко кренделя.
А из крестообразного надреза
Сочилось честное и красное железо.
Сломалось что-то в солнечных часах.
Два самолета стыли в небесах
Загадкой будущим коготоведам.
Тук-тук. Кто там? Бобок да колобок.
Перехожу на прием.
А я переворачивался на бок,
Сворачивался важным эмбрионом,
Не вписываясь в этот поворот,
И падал, падал, падал, падал в сон -
Там тоже мимо
Окна покойника проворно проносили,
Шопен бабахал, бабы голосили,
Наждачные шуршали розы,
Вонял бензин,
С самим собой соревновался снегопад,
И каркали вороны невпопад,
И шаркали по наледи подошвы,
И хвоя леденела на ветру.
(Все корочки вчерашних мандаринов,
Все наши отражения, все свечи,
Ошибки в главном и опивки в рюмках,
Окурки в блюдцах, путанные речи,
Все танцы-шманцы, вальсы да гавоты,
Все гаммы, все гаметы и зиготы
Все яблоки, все блоки, все шары -
Звенели, оплывая амальгамой.)
И не поймешь уже: святые это горы
Или какие грешные наоборот?
И кто перекрестил двойным
Инверсионным следом
Осиротевший небосвод?
И где цыганского
Набрать нам горстку гипса,
Чтоб расплатиться маской за гримасу?
Теперь не время для жидкости. Достать сосульку и на снегу
Написать что-нибудь наугад, например, «слюда», «гекатомба» или «ВХУТЕМАС».
Подняться к себе на этаж, отогнуть краешек занавески. Увидеть пургу.
Подглядывать за корректурной работой клубящихся масс:
Сперва остаются отдельные буквы - «в», «о», «ч», «ь», еще что-нибудь.
Можно было бы попытаться сложить из них красивое слово.
Но так быстро темнеет, что уже в половине шестого
Зажигают звезду, и верблюды с ослами по снегу пускаются в путь.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЛОЖИВШЕЙСЯ СИТУАЦИИ
запето забыто
гамета зигота
комета космата
солома полова
волами ослами
в вертепе терпела
часы четвертинки
шипы шестеренки
пружинки златые
звенело жужжало
дрожало держало
шибало дрожжами
светало спросонок
свистали снаружи
сметали крылами
верстались ли вести
стелились ли сети
светились ли дети
а дождик по кровле стучал и казалось что все это только случайно казалось но так оказалось что не показалось а здесь и теперь поневоле сказалось забыто запето закрыто на ключ
в просвете плывущих к распятию туч
МИГРАНТЫ НА ДУНАЕ
С точки зрения пограничника,
наверху нет небес.
Мир дерюгой дырявой накрыт, сквозь которую сеет
что-то мелкое, мокрое, твердое, без
перерывов и лежит на шинели навроде горчичника.
Иногда то, что сверху, слегка пропускает свет,
чаще нет.
Пограничник матерится местной латыни на.
На востоке за речкой пурга визжит, как Латынина.
...................................
...................................
...................................
Что за публика вдруг, посреди зимы,
на глухой заставе, где стынем мы,
где врагу поставлен от века заслон,
где Мухтар покрывает Ингуса лаем?
Тары-бары, шурум-бурум, караван-сарай,
обезьяний гомон, гусиный гогот, вороний грай,
ходя-ходя, шашлык-машлык, мумба-юмба, проклятые экстремисты.
(Вот ведь жили тихо и не было нам проблем,
да и впредь не желаем.)
Что за серьги в их ушах оттопыренных, плоских носах?
Что у них за тюрбаны, тюбетейки, халаты, браслеты, короны, монисты?
Что за белый верблюд, что за черный ишак, для чего этот слон?
Что за цель визита? Какой такой Вифлеем?
С точки зренья звезды,
на земле нет границ.
Даже реки с трудом различимы под слоем ваты,
и леса сквозь фильтр облаков всего лишь зеленоваты -
белок сверху не отличишь от лис или там куниц.
И бесполезны вопросы
типа: кто там пиндосы,
и где там жиды,
тем более, те и другие одинаково злы и худы,
чернявы и чадолюбивы, плутоваты и длинноносы.
ИЗ ЧЕХОВА
они промокли и продрогли
они во все стучались двери
но им нигде не открывали
шел дождь обычный в это время
и в этом месте
вовсю стучало по рогоже
скользила глина под ногами
верблюды поджимали губы
а мулы двигали ушами
свистел погонщик
звезда над городом висела
как золотая шестеренка
вокруг нее ходил и бился
готовый разразиться звоном
большой будильник
портье сказал что дескать поздно
и что на праздники приезжих
полно в гостинице и нету
свободных мест одна рожала
так еле-еле
в хлеву пристроили хозяин
добрейший все же человек
хоть и еврей
СТАНСЫ
Холодно мне, мама,
холодно мне и страшно.
В палате пахнет (не помню),
из тела тянутся трубки,
сплетаются в белом небе.
Свистит исчезающий воздух,
простыня под пальцами мнется,
ко мне подходят (не помню),
говорят: не позже, чем утром.
Я не знаю, что это значит.
Холодно мне, мама,
холодно мне и жарко.
В перекрестье прицела
опрокинута местность,
как последняя рюмка.
Огонь обжигает веки,
пахнет жженой резиной,
мертвым красным железом,
мы думали - обойдется.
А тут прямая наводка.
Холодно мне, мама,
холодно мне и душно.
Я вижу, как чьи-то руки
обнимают мутную воду,
белые, как парусина.
Зачем я вдыхаю воду,
зачем я теряю время,
зачем я не слушал Веру?
Вера мне говорила:
море не любит пьяных.
Вкусно пахнет навозом,
и звезда за окошком
низко висит на землею.
Столпились теплые звери
и люди в пестрых одеждах.
Один - в голубом тюрбане,
другой - в малиновой феске,
третий - в чалме зеленой.
Холодно мне, мама,
и весело мне, и странно.
В КИНО
царь ходит большими шагами
по кабинету перебирает
точеные как четки аргументы
хотя уж какие
тут аргументы
за стеной позвякивают кимвалы
царь еще раз просматривает таблицу
черти бы драли эту машину
наверняка в базе данных есть ошибка
а нельзя чтобы в базе была ошибка
ведь тут такое понимаете дело
за стеной погромыхивают тимпаны
царь читает справа налево списки
новорожденных
бормочет обреченно
ведь оболгут же оговорят собаки
выставят пугалом для потомства
за стеной посвистывают цевницы
царь снимает трубку с мертвого телефона
говорит в эбонитовое ухо
марьиванна
принесите-ка чаю с лимоном да покрепче
и назначайте оперативное на восемь тридцать
за стеной настраивают псалтири
и звезда золотою шестеренкой
проворачивает по часовой
изумленный мир живой
В МУЗЕЕ
1.
Женщина на переднем плане
в красном платье держит младенца
у нее из рук вырывает младенца
одной рукою мужчина в доспехах
младенец розовый а поодаль
лежит младенец уже желтоватый
и рядом валяются младенцы
такого пепельно-серого цвета
меч в руке у мужчины в латах
завис над розоватым младенцем
мужчина усатый и кривоносый
лицо выражает лихую глупость
2.
На заднем плане мужчины в латах
кривоносые и с усами
ловят женщин в зеленом и синем
отбирают у них младенцев
машут ловко своими мечами
тычут копьями топчут ногами
вокруг развалины белого камня
какие-то арки окна и двери
вьющиеся растения пальмы
небольшие звери как будто собаки
и повсюду валяются младенцы
разных оттенков и в разных позах
3.
Справа мы видим стену ворота
дорога уходит за край картины
вдоль дороги растут раины
по дороге идет мужчина
не оглядываясь на город
он ведет под уздцы ослицу
на ослице младенец и дева
дева смотрит на нас с тобою
не оглядываясь на город
а младенец смотрит на город
не отрываясь смотрит на город
кто-то должен смотреть на город
ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА
золотая шестеренка
в небесах
раздается плач ребенка
на весах
(а знаешь для новорожденных
есть распрекрасные весы
эмалированная чаша
и две линеечки под ней
и гирька толстенькая важно
подпрыгивает на пазах
десятилетий и столетий
на медленной оси абсцисс
и гирька худенькая шустро
по тонкой планочке ползет
она обозначает годы
а может дни или часы
а на штырьке особом сбоку
имеется противовес
но лучше ты о нем не думай
а за окошко погляди
где снег скрипит как портупея
и искры звездами летят
там едет медленный троллейбус
наполнен теплыми людьми
они не знают что отныне
никто вовеки не умрет
ведь знаешь для новорожденных
есть специальные весы)
2016
Шестеренка золотая, ее медленное верчение, свечение
скрыты сплошными тучами в этом году.
Тем менее, все как прежде: Этому рождество, а тому сечение,
кому руль с колесами, а кому - звезду.
Выбирай: колеса, да руль, да нули после запятой,
темным лесом за национальными интересами щучьим велением -
или тихий ход шестерни золотой,
преобразование трения любви в победу над тлением.
ОПЫТ ВИЗУАЛИЗАЦИИ
Как ты представляешь себе
эту самую бесконечность?
Как крутобедрую восьмерку-лежебоку,
ожидающую своего Зевеса
(завеса откинута, дождь золотой
проливается вслед за зарницей)?
Как унылую вереницу
нулей после запятой,
забывших о том, был ли минус
перед тем нулем, что в начале?
Как движущиеся в вакууме качели?
Или как длину взгляда
матери на младенца,
умноженную на скорость
света звезды, глядящей,
как по далекой пустыне
упорно ползут верблюды?
За первым верблюдом - белым -
на осликах едут маги.
Один - в золотой короне,
другой по паспорту "Коган",
а третий крутит наперстки.
За вторым верблюдом - черным -
везут на телеге поэтов.
Мучительно пахнет лавром,
и слышится бормотанье
на всех языках планеты.
А за третьим верблюдом
движемся мы с тобою
и прочие
бесконечные
краткосрочные
безвременнообязанные
недообученные
праздношатающиеся
тугомыслящие
разнорабочие,
желтые, белые, черные,
женские и мужские,
плотные и худосочные,
пешие и гужевые,
теплые и живые.
И этот верблюд последний -
он такого верблюжьего цвета.
ПРОСЫПАЯ И ЗАСЫПАЯСЬ (ПО Ф. ДОСТОЕВСКОМУ)
Лежал с утра в постели и глядел в окно.
Все было как-то все равно.
А за окном на фоне ярко-голубом
Крутое облако своим покатым лбом
Белело медленное в профиль,
И бакенбард прощально правый розовел,
И нос серел покляпый,
И шевелилась сизая арапская шевелюра.
Так чудный бард летел в футляре из велюра
Лазурного,
Как ювелирный некий талисман,
Как перстень драгоценный пастернак,
И думал я: А я?
А я как бы жуковский,
Эх, жаль не дотянуться до карандаша
Свинцового с ментолом кохинора.
А облако пушистое с аллюра
Переходило на галоп
И проплывало, призрачно дыша,
И уплывало, расплываясь в кашу.
Подпрыгивал на дрогах
Гроб.
Поскрипывал на поворотах
Снег.
И ямбы растворялись и хореи
В невнятице небесной нежной прозы.
Одноименный столп стоял, как часовой,
Тень от него текла по часовой,
Закручиваясь в сизую спираль,
Готовую чудесно распрямиться.
Смеркалось рано. Дым дышал, как выстрел.
И золотая злая шестеренка
Выписывала звонко кренделя.
А из крестообразного надреза
Сочилось честное и красное железо.
Сломалось что-то в солнечных часах.
Два самолета стыли в небесах
Загадкой будущим коготоведам.
Тук-тук. Кто там? Бобок да колобок.
Перехожу на прием.
А я переворачивался на бок,
Сворачивался важным эмбрионом,
Не вписываясь в этот поворот,
И падал, падал, падал, падал в сон -
Там тоже мимо
Окна покойника проворно проносили,
Шопен бабахал, бабы голосили,
Наждачные шуршали розы,
Вонял бензин,
С самим собой соревновался снегопад,
И каркали вороны невпопад,
И шаркали по наледи подошвы,
И хвоя леденела на ветру.
(Все корочки вчерашних мандаринов,
Все наши отражения, все свечи,
Ошибки в главном и опивки в рюмках,
Окурки в блюдцах, путанные речи,
Все танцы-шманцы, вальсы да гавоты,
Все гаммы, все гаметы и зиготы
Все яблоки, все блоки, все шары -
Звенели, оплывая амальгамой.)
И не поймешь уже: святые это горы
Или какие грешные наоборот?
И кто перекрестил двойным
Инверсионным следом
Осиротевший небосвод?
И где цыганского
Набрать нам горстку гипса,
Чтоб расплатиться маской за гримасу?