ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И НАРОД
Что же такое интеллигенция?
Самоназвание некоей страты, ощущающей свою непринадлежность как высшему слою общества, так и низшему. Будучи выходцами из последнего и недопущенными к первому, господа из этой страты вполне реально ощущали некую общность, оттого и возникла для них эта необходимость в самоопределении. Самоопределились они очень странным, но вполне в России объяснимым образом - они сочли себя мозгом нации. Отсюда и все претензии к пьяному народу, который не желает своего мозга слушаться, и к власти, что всегда делает по собственной неумелости не так, как ей этот мозг советовал.
Для нормального интеллигента существуют два греха, выводящие его за поля страты: заигрывание с народом и общение с власть имущими. Казалось бы, первое просто напрямую связано с самим призванием интеллигента - не только владеть умами, но и найти приложение этим умам, а второе - вполне естественная вещь, дабы перейти грань, отделяющую интеллигента от власти, да только вот для всей страты это является отрицанием необходимости своего существования. Интеллигенция только и может жить в этом промежуточном состоянии, это позволяет ей чувствовать свое превосходство над остальными стратами общества, а, кроме того, это состояние создает условия для ее консолидации.
Характерная особенность интеллигента - мономания. Интеллигент Струве, порвав с марксизмом, точно так же, как интеллигенты нонешние, нес этого Маркса по кочкам. В интеллигентной голове не могут удержаться знания - их заменяют убеждения. В самые беспросветные семидесятые годы я спросил у одного патентованного интеллигента, что он будет делать, придя к власти? Знаете, что он мне ответил? “Ну, первым делом надо запретить все газеты”. Напомню: дело происходит в Советском Союзе, где газет в собственном смысле вообще не существует. Первое дело для страдающих мономанией - запретить чужие мании, дабы не мешали работать. Но вот работать-то им мешает как раз их собственная мономания. Думаете, мой интеллигент одинок? Вряд ли кто откажет в интеллигентности Ивану Ильину, так вот, тот считал, что переходный период от нашего социализма к нормальной жизни в России непременно потребует временного введения монархии. Читай: монархия будет определять, когда мы, наконец, перейдем к нормальной жизни. Это не стремление к самовластью, это - убежденность в том, что никто, кроме Ильина и Ко, не знает, как именно должен осуществляться этот переход. Отзвуки подобных убеждений можно найти и в нашей Конституции, и в камлании правых о русском Пиночете. Собственно, трагедия, постигшая Россию в ХХ веке, произошла именно от этого убеждения интеллигенции, дорвавшейся до власти, а не от ее злого умысла.
Мономания интеллигента отличается от прочих маний полной сменой предмета фиксации при изменении внешних условий (см. Струве). Эти изменения могут происходить как во всей страте, так и в отдельно взятой компании интеллигентов, даже женитьба интеллигента может считаться таким изменением. Но при этом прежняя фиксация рудиментарно продолжает фигурировать в интеллигентной голове: при сохранении прежней парадигмы в ней лишь меняются знаки с “плюс” на “минус” и vice versa. То есть, интеллигент способен менять свои убеждения, но он способен лишь перевернуть в своей голове все вверх тормашками, а не постичь простую истину, что сами его актуальные убеждения никак не могут являться руководством к действию, а уж тем менее он способен ввести новую информацию в свое представление о мироздании.
Мозг нации озабочен двумя вещами: облагодетельствовать народ и просветить власть. К чему приходит народ от их заботы, мы видим уже второй раз за столетие, а власть у нас и так “самый просвещенный человек в России”, так что Ильич Первый был во многом прав, давая определение этому мозгу, только не следует забывать, что и Ильич слеплен из того же материала. Его нападки на среду, его породившую - та же самая смена предмета фиксации.
Спросите у первого встречного, кто был интеллигентом на Руси? В первую очередь вам назовут Лихачева, за ним Чехова. Лихачева потому, что он вполне интеллигентно разговаривал, а Чехова оттого, что интеллигентно писал. Это вам скажут люди, ни разу не разговаривавшие с Лихачевым и не читавшие Чехова. Интеллигенция, как и всякая корпорация, любит, чтобы ее представляли фигуры, не затрагивающие интересы корпорации и любезные публике, а поскольку ее, интеллигенции, претензии на власть над думами не лишены основания (ну кто еще нам сирым, кроме нее все объяснит?), то мы не знаем резких слов в ее адрес Лихачева, а комедии Чехова смотрим до сих пор ее глазами.
Публичная политкорректность Лихачева, воспитанная лагерями, его питерский говор и стремление не привлекать к себе внимания, обретенные в коломенской староверческой семье, обеспечили ему славу первейшего интеллигента России. В пользу интеллигентности Чехова говорит его чахотка, бородка и пенсне, когда же вы сообщите этому первому встречному, что бабник Чехов был двухметрового роста, жал гири и про Васнецова писал, что от его картин “мурашки бегут не только по спине, но по пальто и даже по сапогам”, уверенность вашего собеседника в интеллигентности Антона Палыча резко пойдет на убыль.
Отчего-то никому не придет в голову назвать пару Солженицын-Чернышевский или Гайдар-Белинский?
Тут мы переходим к еще одной характерной особенности интеллигенции - приписыванию себе всех положительных качеств высших страт, что ей удается с тем большим успехом, чем менее представителей этих страт не без ее активного содействия остается в России. “Интеллигентно” - ныне значит “культурно”, “цивилизованно”. Держать вилку в левой руке - интеллигентно, уступать место дамам - интеллигентно, вставать, здороваясь - интеллигентно, и наоборот, все, что не соответствует стереотипу культурного поведения - неинтеллигентно. Правда, тут интеллигенцию ждал сюрприз: всякий человек, способный отличить плевательницу от пепельницы, автоматически становился человеком интеллигентным, то есть начал расплываться сам критерий интеллигентности. Отныне все, что хорошо, стало считаться интеллигентным, а все плохое, соответственно, неинтеллигентным.
Попробуйте, кстати, подобрать иной антоним к слову “интеллигентный”, вряд ли теперь у вас это получится. Остался от интеллигенции лишь скудный набор воспитание-образование-нравственность, причем всяк на свой салтык толкует все члены этой триады.
И тем не менее, настоящая интеллигенция ощутимо присутствует в нашем бытии. Это они, вечные путаники, по прежнему из самых лучших побуждений дурят нам головы, из тех же побуждений отказываются от власти, а приходя во власть, влекомые своими убеждениями ломают все на своем пути и, сломав, приходят к новым убеждениям. Новые убеждения, увы, находятся в пределах все той же парадигмы, потому впереди нас может ждать еще долгая и очень интересная история.
_________________________
Покончив с интеллигенцией, обратимся к народу. “Народный” - вот слово, что мы тщетно искали, пытаясь найти противоположность слову “интеллигентный”. Знаете, почему вам не пришло в голову это слово? Да просто потому, что это было бы неинтеллигентно с вашей стороны.
Народ - антитеза интеллигенции. Так в свое время решила интеллигенция, и народ с ней согласился. “Вышли мы все из народа”, помните? Так вот, действительно, вышли. А обратно возвращаться - ой, как не хочется! Итак, русский народ - это народонаселение России, лишенное мозгов. Объект приложения усилий интеллигенции. Народ, будучи совокупностью субъектов, находящихся в сложных отношениях между собой, мыслится интеллигенцией как нечто единое, нуждающееся в окормлении и оформлении.
Даже когда народ проявляет свою субъектность, интеллигенция не желает видеть этого и принимает это проявление субъектности за результат своих манипуляций с объектом. Редкие периоды, когда русский народ становится действительно единым народом, обычно заканчиваются катастрофически. Отчего? Народ у нас такой, - пожимает плечами интеллигенция. За этим следует посыпание интеллигентной главы пеплом. В общем, происходит очередное “Мы пойдем другим путем” и очередная “смена вех”. На деле же, опасаясь за свой статус, боясь либо слиться с народом, либо стать частью власти, интеллигенция в очередной раз предает народ. Происходит это из-за боязни интеллигентов в решающие моменты истории российской утратить свою ителлигентность и их категорического нежелания выслушивать другую сторону.
В обычное, спокойное время народ не доверяет интеллигенции. Не доверяет, во-первых, потому, что “страшно далеки они от народа”, а все, что не народ, воспринимается народом как начальство, во-вторых - язык интеллигенции по прежнему остается птичьим языком, языком посвященных. Народ, учинивший очередную бузу, некоторое время пытается постичь этот язык, что порождает множество забавных неологизмов, затем приходит к выводу, что его опять надули, и замыкается в своих повседневных делах. В памяти народной новые понятия остаются ярлыками, ничего общего не имеющими с самими понятиями, а затем очередной Герцен удивляется, что “мы принимаем названия за определения”.
От этого недоверия происходит демонстративная покладистость русского народа: он заранее согласен со всем, что вы ему говорите. Мели Емеля - твоя неделя. Ты - хозяин, я - дурак. Своего рода народная политкорректность: чем бы дитя, вышедшее из народа, не тешилось, лишь бы не плакало. Народ всегда согласен и с начальством, и с интеллигенцией (что, в общем, по большому счету для него одно и то же) не из страха перед ними, не из-за своей природной патологической подлости, а просто потому, что ему глубоко безразличны и начальство, и интеллигенция - он им просто делает приятно. Выслушивая их и соглашаясь с ними обоими, он не прилагает для понимания выслушанного ни малейших усилий.
Может, после очередной народной бузы интеллигенция, наконец, осознает простой факт: в нормальном обществе в ней нет необходимости - в нем она сублимируется до менеджеров-чиновников и “сама ликвидирует себя как класс”? Или все-таки и после того, как буза закончится, интеллигенция все так же будет цепляться за свои сомнительные достоинства? Время покажет, вот только боюсь, что со временем российская интеллигенция исчезнет совсем по другой причине. Согласитесь, если вдруг не станет России, то и для российской интеллигенции места тоже не будет.
Самоназвание некоей страты, ощущающей свою непринадлежность как высшему слою общества, так и низшему. Будучи выходцами из последнего и недопущенными к первому, господа из этой страты вполне реально ощущали некую общность, оттого и возникла для них эта необходимость в самоопределении. Самоопределились они очень странным, но вполне в России объяснимым образом - они сочли себя мозгом нации. Отсюда и все претензии к пьяному народу, который не желает своего мозга слушаться, и к власти, что всегда делает по собственной неумелости не так, как ей этот мозг советовал.
Для нормального интеллигента существуют два греха, выводящие его за поля страты: заигрывание с народом и общение с власть имущими. Казалось бы, первое просто напрямую связано с самим призванием интеллигента - не только владеть умами, но и найти приложение этим умам, а второе - вполне естественная вещь, дабы перейти грань, отделяющую интеллигента от власти, да только вот для всей страты это является отрицанием необходимости своего существования. Интеллигенция только и может жить в этом промежуточном состоянии, это позволяет ей чувствовать свое превосходство над остальными стратами общества, а, кроме того, это состояние создает условия для ее консолидации.
Характерная особенность интеллигента - мономания. Интеллигент Струве, порвав с марксизмом, точно так же, как интеллигенты нонешние, нес этого Маркса по кочкам. В интеллигентной голове не могут удержаться знания - их заменяют убеждения. В самые беспросветные семидесятые годы я спросил у одного патентованного интеллигента, что он будет делать, придя к власти? Знаете, что он мне ответил? “Ну, первым делом надо запретить все газеты”. Напомню: дело происходит в Советском Союзе, где газет в собственном смысле вообще не существует. Первое дело для страдающих мономанией - запретить чужие мании, дабы не мешали работать. Но вот работать-то им мешает как раз их собственная мономания. Думаете, мой интеллигент одинок? Вряд ли кто откажет в интеллигентности Ивану Ильину, так вот, тот считал, что переходный период от нашего социализма к нормальной жизни в России непременно потребует временного введения монархии. Читай: монархия будет определять, когда мы, наконец, перейдем к нормальной жизни. Это не стремление к самовластью, это - убежденность в том, что никто, кроме Ильина и Ко, не знает, как именно должен осуществляться этот переход. Отзвуки подобных убеждений можно найти и в нашей Конституции, и в камлании правых о русском Пиночете. Собственно, трагедия, постигшая Россию в ХХ веке, произошла именно от этого убеждения интеллигенции, дорвавшейся до власти, а не от ее злого умысла.
Мономания интеллигента отличается от прочих маний полной сменой предмета фиксации при изменении внешних условий (см. Струве). Эти изменения могут происходить как во всей страте, так и в отдельно взятой компании интеллигентов, даже женитьба интеллигента может считаться таким изменением. Но при этом прежняя фиксация рудиментарно продолжает фигурировать в интеллигентной голове: при сохранении прежней парадигмы в ней лишь меняются знаки с “плюс” на “минус” и vice versa. То есть, интеллигент способен менять свои убеждения, но он способен лишь перевернуть в своей голове все вверх тормашками, а не постичь простую истину, что сами его актуальные убеждения никак не могут являться руководством к действию, а уж тем менее он способен ввести новую информацию в свое представление о мироздании.
Мозг нации озабочен двумя вещами: облагодетельствовать народ и просветить власть. К чему приходит народ от их заботы, мы видим уже второй раз за столетие, а власть у нас и так “самый просвещенный человек в России”, так что Ильич Первый был во многом прав, давая определение этому мозгу, только не следует забывать, что и Ильич слеплен из того же материала. Его нападки на среду, его породившую - та же самая смена предмета фиксации.
Спросите у первого встречного, кто был интеллигентом на Руси? В первую очередь вам назовут Лихачева, за ним Чехова. Лихачева потому, что он вполне интеллигентно разговаривал, а Чехова оттого, что интеллигентно писал. Это вам скажут люди, ни разу не разговаривавшие с Лихачевым и не читавшие Чехова. Интеллигенция, как и всякая корпорация, любит, чтобы ее представляли фигуры, не затрагивающие интересы корпорации и любезные публике, а поскольку ее, интеллигенции, претензии на власть над думами не лишены основания (ну кто еще нам сирым, кроме нее все объяснит?), то мы не знаем резких слов в ее адрес Лихачева, а комедии Чехова смотрим до сих пор ее глазами.
Публичная политкорректность Лихачева, воспитанная лагерями, его питерский говор и стремление не привлекать к себе внимания, обретенные в коломенской староверческой семье, обеспечили ему славу первейшего интеллигента России. В пользу интеллигентности Чехова говорит его чахотка, бородка и пенсне, когда же вы сообщите этому первому встречному, что бабник Чехов был двухметрового роста, жал гири и про Васнецова писал, что от его картин “мурашки бегут не только по спине, но по пальто и даже по сапогам”, уверенность вашего собеседника в интеллигентности Антона Палыча резко пойдет на убыль.
Отчего-то никому не придет в голову назвать пару Солженицын-Чернышевский или Гайдар-Белинский?
Тут мы переходим к еще одной характерной особенности интеллигенции - приписыванию себе всех положительных качеств высших страт, что ей удается с тем большим успехом, чем менее представителей этих страт не без ее активного содействия остается в России. “Интеллигентно” - ныне значит “культурно”, “цивилизованно”. Держать вилку в левой руке - интеллигентно, уступать место дамам - интеллигентно, вставать, здороваясь - интеллигентно, и наоборот, все, что не соответствует стереотипу культурного поведения - неинтеллигентно. Правда, тут интеллигенцию ждал сюрприз: всякий человек, способный отличить плевательницу от пепельницы, автоматически становился человеком интеллигентным, то есть начал расплываться сам критерий интеллигентности. Отныне все, что хорошо, стало считаться интеллигентным, а все плохое, соответственно, неинтеллигентным.
Попробуйте, кстати, подобрать иной антоним к слову “интеллигентный”, вряд ли теперь у вас это получится. Остался от интеллигенции лишь скудный набор воспитание-образование-нравственность, причем всяк на свой салтык толкует все члены этой триады.
И тем не менее, настоящая интеллигенция ощутимо присутствует в нашем бытии. Это они, вечные путаники, по прежнему из самых лучших побуждений дурят нам головы, из тех же побуждений отказываются от власти, а приходя во власть, влекомые своими убеждениями ломают все на своем пути и, сломав, приходят к новым убеждениям. Новые убеждения, увы, находятся в пределах все той же парадигмы, потому впереди нас может ждать еще долгая и очень интересная история.
_________________________
Покончив с интеллигенцией, обратимся к народу. “Народный” - вот слово, что мы тщетно искали, пытаясь найти противоположность слову “интеллигентный”. Знаете, почему вам не пришло в голову это слово? Да просто потому, что это было бы неинтеллигентно с вашей стороны.
Народ - антитеза интеллигенции. Так в свое время решила интеллигенция, и народ с ней согласился. “Вышли мы все из народа”, помните? Так вот, действительно, вышли. А обратно возвращаться - ой, как не хочется! Итак, русский народ - это народонаселение России, лишенное мозгов. Объект приложения усилий интеллигенции. Народ, будучи совокупностью субъектов, находящихся в сложных отношениях между собой, мыслится интеллигенцией как нечто единое, нуждающееся в окормлении и оформлении.
Даже когда народ проявляет свою субъектность, интеллигенция не желает видеть этого и принимает это проявление субъектности за результат своих манипуляций с объектом. Редкие периоды, когда русский народ становится действительно единым народом, обычно заканчиваются катастрофически. Отчего? Народ у нас такой, - пожимает плечами интеллигенция. За этим следует посыпание интеллигентной главы пеплом. В общем, происходит очередное “Мы пойдем другим путем” и очередная “смена вех”. На деле же, опасаясь за свой статус, боясь либо слиться с народом, либо стать частью власти, интеллигенция в очередной раз предает народ. Происходит это из-за боязни интеллигентов в решающие моменты истории российской утратить свою ителлигентность и их категорического нежелания выслушивать другую сторону.
В обычное, спокойное время народ не доверяет интеллигенции. Не доверяет, во-первых, потому, что “страшно далеки они от народа”, а все, что не народ, воспринимается народом как начальство, во-вторых - язык интеллигенции по прежнему остается птичьим языком, языком посвященных. Народ, учинивший очередную бузу, некоторое время пытается постичь этот язык, что порождает множество забавных неологизмов, затем приходит к выводу, что его опять надули, и замыкается в своих повседневных делах. В памяти народной новые понятия остаются ярлыками, ничего общего не имеющими с самими понятиями, а затем очередной Герцен удивляется, что “мы принимаем названия за определения”.
От этого недоверия происходит демонстративная покладистость русского народа: он заранее согласен со всем, что вы ему говорите. Мели Емеля - твоя неделя. Ты - хозяин, я - дурак. Своего рода народная политкорректность: чем бы дитя, вышедшее из народа, не тешилось, лишь бы не плакало. Народ всегда согласен и с начальством, и с интеллигенцией (что, в общем, по большому счету для него одно и то же) не из страха перед ними, не из-за своей природной патологической подлости, а просто потому, что ему глубоко безразличны и начальство, и интеллигенция - он им просто делает приятно. Выслушивая их и соглашаясь с ними обоими, он не прилагает для понимания выслушанного ни малейших усилий.
Может, после очередной народной бузы интеллигенция, наконец, осознает простой факт: в нормальном обществе в ней нет необходимости - в нем она сублимируется до менеджеров-чиновников и “сама ликвидирует себя как класс”? Или все-таки и после того, как буза закончится, интеллигенция все так же будет цепляться за свои сомнительные достоинства? Время покажет, вот только боюсь, что со временем российская интеллигенция исчезнет совсем по другой причине. Согласитесь, если вдруг не станет России, то и для российской интеллигенции места тоже не будет.