(no subject)
У нас пора гроз. И дождь идёт главным образом по ночам. Что удобно, потому что днем успеваешь всякие важные дела сделать, везде сходить, а ночью типо поливка. Единственный недостаток -- это то, что я грозы всю жизнь боюсь, просто вида не показываю.
Молнии у летних гроз необычайно ветвистые, видно их издалека. Но иногда они путаются с чужими громами и трудно просчитать, хватить ли времени на быстрый поход пипи с собакой или лучше остаться дома.
На собаку мои манёвры действуют прекрасно: когда она начинает лаять, я, бесчувственная ехидна, одергиваю её и ни в коем случае не жалею. Потому что, если с ней медовым голосом разговаривать, успокаивать и жалеть, она будет думать, что я скулю. А раз уж хозяйка боится, то подчиненным тем более полагается. И после первого лая и моей недовольной реакции, она замолкает и вполне спокойно лежит. Спит даже. С котом ничего не сделаешь, он всё равно прячется под кроватью. Но он не столько боится, сколько предпринимает меры гражданской обороны. Вид у него решительный.
Страх у меня вполне рациональный -- боюсь остаться без электричества, телефона и интернета , а также -- без телеграфа и метро. Впрочем, это тоже очень иррационально. Ведь не выключат же всё это навсегда. А моск сопротивляется и говорит "ну, а вдруг...".
А когда мы были маленькими, страх был вполне иррациональный. Однажды на даче мы с сестрой обе болели, а значит были изолированы друг от друга, каждая в отдельной комнате. И ночью была гроза. И много-много раз мы просыпались и почти одновременно плакали. Каждый раз бабушка появлялась у двери в чем-то белом без причуд ночной рубашке и успокаивала, как могла. А утром только смеялась: вот как я ловко всю ночь меж вами бегала.
На строгую бабушку в такие ночи вполне можно было рассчитывать. Точно также, как однажды я проснулась оттого, что она меня утешает и спрашивает, почему я плачу. А я не знала даже. Плакала-то просто во сне. А с восьми и примерно до десяти лет, время от времени, я просыпалась от того, что бабушка поднимает меня с пола и ставят стулья вокруг кровати, чтобы я снова не упала. Представляю, какой был грохот! Небось даже нижних соседей будила.
Молнии у летних гроз необычайно ветвистые, видно их издалека. Но иногда они путаются с чужими громами и трудно просчитать, хватить ли времени на быстрый поход пипи с собакой или лучше остаться дома.
На собаку мои манёвры действуют прекрасно: когда она начинает лаять, я, бесчувственная ехидна, одергиваю её и ни в коем случае не жалею. Потому что, если с ней медовым голосом разговаривать, успокаивать и жалеть, она будет думать, что я скулю. А раз уж хозяйка боится, то подчиненным тем более полагается. И после первого лая и моей недовольной реакции, она замолкает и вполне спокойно лежит. Спит даже. С котом ничего не сделаешь, он всё равно прячется под кроватью. Но он не столько боится, сколько предпринимает меры гражданской обороны. Вид у него решительный.
Страх у меня вполне рациональный -- боюсь остаться без электричества, телефона и интернета , а также -- без телеграфа и метро. Впрочем, это тоже очень иррационально. Ведь не выключат же всё это навсегда. А моск сопротивляется и говорит "ну, а вдруг...".
А когда мы были маленькими, страх был вполне иррациональный. Однажды на даче мы с сестрой обе болели, а значит были изолированы друг от друга, каждая в отдельной комнате. И ночью была гроза. И много-много раз мы просыпались и почти одновременно плакали. Каждый раз бабушка появлялась у двери в чем-то белом без причуд ночной рубашке и успокаивала, как могла. А утром только смеялась: вот как я ловко всю ночь меж вами бегала.
На строгую бабушку в такие ночи вполне можно было рассчитывать. Точно также, как однажды я проснулась оттого, что она меня утешает и спрашивает, почему я плачу. А я не знала даже. Плакала-то просто во сне. А с восьми и примерно до десяти лет, время от времени, я просыпалась от того, что бабушка поднимает меня с пола и ставят стулья вокруг кровати, чтобы я снова не упала. Представляю, какой был грохот! Небось даже нижних соседей будила.