Библиотека Конгресса и другие звери
А я в Вашингтоне на месяц, живу практически в Библиотеке Конгресса, с утра до поздней ночи; с упорством, достойным, возможно, лучшего применения. Но я столько всего нашла замечательного, раннесоветского, что ни о чем не жалею. Небось, пожалею, когда у меня выпадут глазки, да будет уже поздно.
Вот есть люди, которые успевают и рисерч, и галереи и, не знаю, потанцевать, а у меня после десяти часов в библиотеке с журналами, набранными мелким шрифтом, уже сил хватает только доехать домой, в мой airbnb. Правда, там тоже социальная жизнь бьет ключом. Совершенно у меня волшебная хозяйка, хорошо за шестьдесят, выглядит моложе пятидесяти, полна различных планов (причем с большим списком планов уже воплощенных), в прошлом мидвайф (акушерка, что ли?). Пригласила меня попреподавать в Сенегал.
Дом большой, людей интересных много помещается. И специалист по обучению квантовых компьютеров из Нью-Йорка, и немка-историк, которая в архивах тоже работает - она, правда, еще до меня выехала, но приходила в гости.
Зато в библиотеке постоянно набредаешь на что-то мимоходом, пока листаешь эти рассыпающиеся журналы.Читала, например, "Театр и драматургию", забрела слишком поздно, в тридцать шестой год: а они передовицу, оказывает, опубликовали, в честь "раскрытия" троцкистско-зиновьевского заговора, под названием "Тверже рука, зорче глаз!" Ожидаемо, конечно. И про змеиное гнездо, и про фашистскую ярость и ненависть, героев лжи и ненависти, уголовных бандитов, потерявших человеческий облик и опустившихся на смрадное дно... про троцкистско-зиновьевских ублюдков, в общем.
Передовица публикует письмо из народа, от некоей Бородкиной, работницы "Серпа и Молота". Та требует от пролетарского суда "расстрелять эту сволочь" за одну мысль об убийстве Сталина. "Сталин - это мы все. Сталин - это святая любовь к нашей родине, к нашим детям".
Ну и, конечно, журнал публично отрекается от кое-каких литературных деятелей. Например, заслуженный артист республики М. Жаров, узнавший об аресте Пикеля (который несколько лет был директором Камерного), наконец-то понимает, "почему этот двурушник всегда стремился отдалить себя от коллектива". Про Галину Серебрякову тоже, оказывается, давно подозревали, что она только притворяется "стахановкой от литературы", и недаром доклад о ее творчестве делал "враг народа, троцкист Фридлянд". И целый список имен, в общем.
Как представишь себе людей, читающих это в 1936-м... в общем, я всплакнула немного.
...И вернулась обратно, в 1927, к "Жизни искусства", где пока еще дым коромыслом, и классиков отдельные личности безнаказанно бросают с парохода современности. Кроме того, узнала, что в мае 1927-го года Владимир Дуров выступал в Лениградском Госцирке с дрессированными крысами: сто (!!) крыс представляли сцену из немецкой легенды "Крысолов из Гаммельна". Предисловие происходило под аккомпанимент оркестра, играющего музыку Бизе, а действие - под звуки арфы и воздушной флейты.
Я уже который час пытаюсь себе представить, как это выглядело из зрительного зала.
Вот есть люди, которые успевают и рисерч, и галереи и, не знаю, потанцевать, а у меня после десяти часов в библиотеке с журналами, набранными мелким шрифтом, уже сил хватает только доехать домой, в мой airbnb. Правда, там тоже социальная жизнь бьет ключом. Совершенно у меня волшебная хозяйка, хорошо за шестьдесят, выглядит моложе пятидесяти, полна различных планов (причем с большим списком планов уже воплощенных), в прошлом мидвайф (акушерка, что ли?). Пригласила меня попреподавать в Сенегал.
Дом большой, людей интересных много помещается. И специалист по обучению квантовых компьютеров из Нью-Йорка, и немка-историк, которая в архивах тоже работает - она, правда, еще до меня выехала, но приходила в гости.
Зато в библиотеке постоянно набредаешь на что-то мимоходом, пока листаешь эти рассыпающиеся журналы.Читала, например, "Театр и драматургию", забрела слишком поздно, в тридцать шестой год: а они передовицу, оказывает, опубликовали, в честь "раскрытия" троцкистско-зиновьевского заговора, под названием "Тверже рука, зорче глаз!" Ожидаемо, конечно. И про змеиное гнездо, и про фашистскую ярость и ненависть, героев лжи и ненависти, уголовных бандитов, потерявших человеческий облик и опустившихся на смрадное дно... про троцкистско-зиновьевских ублюдков, в общем.
Передовица публикует письмо из народа, от некоей Бородкиной, работницы "Серпа и Молота". Та требует от пролетарского суда "расстрелять эту сволочь" за одну мысль об убийстве Сталина. "Сталин - это мы все. Сталин - это святая любовь к нашей родине, к нашим детям".
Ну и, конечно, журнал публично отрекается от кое-каких литературных деятелей. Например, заслуженный артист республики М. Жаров, узнавший об аресте Пикеля (который несколько лет был директором Камерного), наконец-то понимает, "почему этот двурушник всегда стремился отдалить себя от коллектива". Про Галину Серебрякову тоже, оказывается, давно подозревали, что она только притворяется "стахановкой от литературы", и недаром доклад о ее творчестве делал "враг народа, троцкист Фридлянд". И целый список имен, в общем.
Как представишь себе людей, читающих это в 1936-м... в общем, я всплакнула немного.
...И вернулась обратно, в 1927, к "Жизни искусства", где пока еще дым коромыслом, и классиков отдельные личности безнаказанно бросают с парохода современности. Кроме того, узнала, что в мае 1927-го года Владимир Дуров выступал в Лениградском Госцирке с дрессированными крысами: сто (!!) крыс представляли сцену из немецкой легенды "Крысолов из Гаммельна". Предисловие происходило под аккомпанимент оркестра, играющего музыку Бизе, а действие - под звуки арфы и воздушной флейты.
Я уже который час пытаюсь себе представить, как это выглядело из зрительного зала.