Рыбный рынок в Фессалониках был похож на все рыбные рынки в империи, разве что был больше обычных - кроме цареградского. Потому никого из четверых не удивило обилие самых разных персонажей, снующих между рядами со всем тем, что можно наловить в самом Понте Евксинском и на его берегах. Чернявые арменские воины и поселенцы; ромейские рыбаки, а особенно горластые рыбачки; пронырливые сарацены - из Мисра и из самого Вахдати; воровато зыркающие турки; вульгари в высоких меховых шапках; мнихи, торгующиеся как менялы, и менялы-евреи с окладистыми бородами, важные, как протопапасы; латиники-венети и латиники-еновейцы, даже тут ругающиеся друг с другом; скотогоны-влахи в овчинных тулупах и с неистребимым сельским недоверием на лицах; и даже парочка георгьян в винной лавке, распевающих какую-то веселую песню на два голоса. Все сновало, текло, шумело и неистребимо воняло рыбой, так что никто из четверки не заметил, откуда вынырнул щуплый служка, шмыгающий носом, который гнусавым голосом попросил арменикийские монеты для размена.
Дом, куда он их отвел, стоял на задворках резиденции архиепископа, настоящего хозяина Фессалоник, и принадлежал кому-то из управителей митрополичьего подворья, причем, судя по размерам и обустройству, человеку не последнему. Однако комната, в которую их провели молчащие, словны рыбы, слуги, более походила на кабинет ученого, будучи заставлена столами и полками, на которых лежали книги и кипы бумаг вкупе с разнообразными приспособлениями, среди коих Индикоплевст распознал астролявон - механисмос для наблюдения за светилами небесными и вычисления времени и расстояний, а также врахиолию, называемую латиниками сфера армилла - несколько колец друг в друге на подставке, изображающих дискосы неба, которой астрономосы использовали примерно для тех же самых целей. Псевдокодинос глядел на эти замысловатые вещи с фатализмом истого чиновника, Акритас опасливо прикидывал, как бы чего не уронить, а Продромос весело пощелкал по оным пальцами и просвистел что-то вроде: "Вот такая вот фигня!"
При этих словах в комнату быстро вошел высокий худой человек с седой бородой, одетый словно мних, но безо всяких знаков свящества и со столь сверкающими глазами, что даже Акритас, видевший его всего раз в походе в свите автократора, узнал сразу - это был Никифор Григорас, самый умный и ученый человек во всей ромейской империи. Посмотрев на Продромоса, он внезапно усмехнулся, встопорщив усы, и глухим голосом произнес:
"Ну да, делать-то нам тут более нечего, вот мы всякою ерундою и занимаем ся!"