Терситея - 20
Многие до сих пор уверены, что Ахиллес тогда меня убил. Мое бесчувственное тело оттащили в шатры Фоанта, а на месте убийства Пентесилеи (и получения мною древком по ребрам) разгорелся феерический скандал. Диомед внезапно вспомнил, что мой отец был дядей его отца, и раскричался, обвиняя Ахиллеса в том, что тот совсем потерял стыд и разум, и не такие герои должны стоять во главе нашего войска. Не думаю, чтобы в царе Аргоса внезапно вспыхнули родственные чувства - хоть он и простил мне невольное участие в убийстве Ойнея давным-давно, но с тех пор ни разу не подал и виду, что мы вообще знакомы. В конце концов, он тоже убил моего брата Ликопея и довел до смерти отца, так что, думаю, чувствовал, что мы в расчете. Но тут представился прекрасный случай поскандалить с Ахиллесом и теми, кто его поддерживал - с Агамемноном, Одиссеем и их клевретами.
И Диомед, чувствуя за спиной поддержку своего верного Сфенела, сына Капанея, схватил труп Пентесилеи и скинул его в реку. Как ни был дерзок и силен мой двоюродный племянник, Ахиллес бы, думаю, тогда же его бы и прибил, но рассудок того был поглощен лишь одной страстью - мирмидонец бросился в воду, вытаскивать тело амазонки. А потом они с Одиссеем срочно отплыли на Лемнос, где Ахиллес принес жертвы богам, а царь Итаки совершил обряд очищения (он ненавидел меня так сильно, что даже не раздумывал над этим). Понятное дело, что теперь всё войско было уверено в том, что я умер, и что моему убийце это сошло с рук.
Да я и болтался между жизнью и смертью довольно долго - Артемида потом рассказала, что опередила демона смерти буквально на несколько мгновений. А затем Махаон и Подалирий лечили мои разбитые ребра, я харкал кровью, проводя дни и ночи в горячке - выздоровление затянулось на несколько месяцев. Так что почти весь остаток войны я провел в шатре, не показываясь на свет белый, и немудрено, что почти все считали меня покойником. Да и Фоант, в шатре которого я лежал, решил, что сохранить в тайне от Ахиллеса мое выздоровление будет самой лучшей идеей.
Разве что Эпей, Эпистроф, Полипет и Леонтей, а также Профой иногда заходили и сообщали самые свежие новости. Пару раз зашел Аякс Большой - мы с ним не дружили, и даже не приятельствовали, но в память о Паламеде он меня уважал. А один раз появился Диомед, несказанно удивив меня - прокашлявшись и попрыгав с ноги на ногу, сын Тидея просипел, что если между нами оставались какие-то обиды, то он от них отступается, потому что его отец виноват в смерти Мелана, которая потянула за собой все остальные, и пора эту цепь прервать и остановиться, как культурным людям. И еще он рад тому, что такой уважаемый и мудрый человек, как его кузен Фоант, правит Этолией, от претензий на которую он навсегда отказывается и от своего имени, и от имени всех своих потомков - трона Аргоса, даже поделенного со Сфенелом Капанидом, ему вполне достаточно. По этому случаю Диомед с Фоантом обменялись клятвами и принесли жертвы, чтобы всё было официально. Не думаю, что мой двоюродный племянник стал лучше к нам относится, или что он вообще стал лучше, просто он явно стал взрослее, а еще в последнее время Диомед сильно не ладил с Одиссеем.
Эпея большая часть войска считала редкостным трусом, и он предпочитал поддерживать это мнение о себе, потому что никогда не горел желанием сложить голову за то, чтобы вернуть жену и казну Менелаю. Когда было нужно, лучший кулачный боец войска мог быть храбр и ратно искусен, но об этом знали немногие. Зато все знали Эпея, сына Панопея, как лучшего оружейника, кузнеца и плотника во всей Греции. Вот и сейчас он смог из ремней и реек соорудить каркас, который позволял мне сидеть и ковылять по шатру, не тревожа сломанные ребра, за что я был ему бесконечно благодарен. А еще он вытащил меня в корзине за своей спиной, откуда я мог полюбоваться на то, что посмотреть стоило - на помощь царю Приаму пришли эфиопы.
У царя Лаомедонта, того самого, с чьей жадности и начались бедствия Трои, был младший сын Тифон, в которого влюбилась богиня утренней и вечерней зари Эос. Дочь Гелиоса-Солнца и Нюкте-Ночи выкрала юного дарданца и перенесла в Эфиопию, сделав царем этой страны. Там и родился их сын Мемнон, и был он черным, как его бабка Ночь (хотя статью и красотой черт лица превосходил почти всех греков), герой огромного роста, неимоверной силы и нечеловеческой отваги. Когда после смерти Гектора и Пентесилеи троянцы совсем упали духом и отчаялись спасти свой город, к ним и подошла огромная рать эфиопов - таких же черных, сильных и яростных, как и их предводитель.
Перед сражением к Ахиллесу явилась его мать Фетида и рассказала об оракуле - если он убьет Мемнона, то и сам проживет после этого совсем недолго. Посему наш отважный герой снова бросил войско и удалился в свой шатер, терзаемый меланхолией и еще чем-то, что весьма было похоже на страх смерти. А греки вынуждены были встретить натиск эфиопской рати - такой неукротимой и всесокрушающей, что в один день Мемнон отогнал наше ополчение к кораблям и даже сжег несколько. Пытавшихся ему противостать ждала незавидная судьба - оружие и доспехи эфиопа были так же, как и у Ахиллеса, выкованы Гефестом. Самой известной (и самой, надо сказать, быстрой) его жертвой стал Антилох, сын Нестора и новый постельный приятель Ахиллеса. Его отцу был оракул, чтобы сын остерегался эфиопа (уж куда прозрачнее!), но мальчишка постоянно лез в драку настоящих мужчин, и на этот раз нашел свою судьбу.
Лишь ночь помешала Мемнону окончательно истребить греческое войско. Под конец с ним удалось договориться, что судьба войны будет решена в поединке с лучшим бойцом нашего ополчения. Агамемнон (многому научившийся в последние недели - если люди чему и учатся, то исключительно на своих ошибках) отвел вызывавшихся на бой Менелая (тот по-прежнему выскакивал при первой возможности, мучимый нестерпимым стыдом за тысячи смертей славных ратников), Одиссея и Идоменея (они нужны были для сохранения порядка и авторитета в случае необходимости отступления), а среди остальных бросили жребий, который достался Аяксу Теламониду.
Но утром, когда поединщики вышли перед шеренгами, чтобы начать бой, появился Ахиллес - снова безгубый, трясущийся от немереной злобы и абсолютно неуправляемый. Он только что узнал о смерти Антилоха и вновь подпал под власть гнева - самого сильного и самого разрушительного из своих чувств. Отшвырнув Аякса, он бросился на эфиопа, и начался поединок, равного которому мы все еще не видели. Видал я за свою жизнь бойцов получше и Мемнона, и Ахиллеса (немного, но видел), но никогда два таких воина не сходились вместе. Любой из их ударов свалил бы с ног быка, но с них лишь пыль и крошки металла слетали. Всем нам казалось, что эфиоп сильнее и проворнее, но на его беду он сам, похоже, в это поверил и решил дожать соперника сразу несколькими мощными ударами. Тут Ахиллес и поймал его на противоходе, как часто делают опытные бойцы в поединках с сильными - позволил всей массе увлечь Мемнона вперед, слегка отклонившись и просто выставив меч так, что чернокожий соперник насел на тот, как жук на булавку. Эфиоп упал, и, как говорят теперь певцы, распевающие о Великой войне, «взгремели на падшем доспехи».
И тут произошло то, чего все мы, бывшие там, никак не могли ожидать, но теперь никогда не забудем - до самой смерти. Все эфиопы, сопровождавшие Мемнона, вся его рать в один момент превратилась в птиц. Да-да, в птиц, причем далеко не все в орлов, воронов или даже журавлей, а и в кучу самых разнообразных птах - чибисов, удодов, бакланов, зимородков и пр. Они кругами вились над телом своего царя, жалобно крича и хлопая крыльями, покуда оно не исчезло - растворилось, словно туман под лучами солнца. Это потом Артемида рассказала мне, что Эос унесла своего сына на родину, в Эфиопию, где превратила в большую каменную статую, которая каждое утро громко ревет, встречая зарю - свою мать...
Вот так под Троей друг за другом сгинули Пентесилея, самая прекрасная из воинов, и Мемнон, самый черный из великих героев.
И Диомед, чувствуя за спиной поддержку своего верного Сфенела, сына Капанея, схватил труп Пентесилеи и скинул его в реку. Как ни был дерзок и силен мой двоюродный племянник, Ахиллес бы, думаю, тогда же его бы и прибил, но рассудок того был поглощен лишь одной страстью - мирмидонец бросился в воду, вытаскивать тело амазонки. А потом они с Одиссеем срочно отплыли на Лемнос, где Ахиллес принес жертвы богам, а царь Итаки совершил обряд очищения (он ненавидел меня так сильно, что даже не раздумывал над этим). Понятное дело, что теперь всё войско было уверено в том, что я умер, и что моему убийце это сошло с рук.
Да я и болтался между жизнью и смертью довольно долго - Артемида потом рассказала, что опередила демона смерти буквально на несколько мгновений. А затем Махаон и Подалирий лечили мои разбитые ребра, я харкал кровью, проводя дни и ночи в горячке - выздоровление затянулось на несколько месяцев. Так что почти весь остаток войны я провел в шатре, не показываясь на свет белый, и немудрено, что почти все считали меня покойником. Да и Фоант, в шатре которого я лежал, решил, что сохранить в тайне от Ахиллеса мое выздоровление будет самой лучшей идеей.
Разве что Эпей, Эпистроф, Полипет и Леонтей, а также Профой иногда заходили и сообщали самые свежие новости. Пару раз зашел Аякс Большой - мы с ним не дружили, и даже не приятельствовали, но в память о Паламеде он меня уважал. А один раз появился Диомед, несказанно удивив меня - прокашлявшись и попрыгав с ноги на ногу, сын Тидея просипел, что если между нами оставались какие-то обиды, то он от них отступается, потому что его отец виноват в смерти Мелана, которая потянула за собой все остальные, и пора эту цепь прервать и остановиться, как культурным людям. И еще он рад тому, что такой уважаемый и мудрый человек, как его кузен Фоант, правит Этолией, от претензий на которую он навсегда отказывается и от своего имени, и от имени всех своих потомков - трона Аргоса, даже поделенного со Сфенелом Капанидом, ему вполне достаточно. По этому случаю Диомед с Фоантом обменялись клятвами и принесли жертвы, чтобы всё было официально. Не думаю, что мой двоюродный племянник стал лучше к нам относится, или что он вообще стал лучше, просто он явно стал взрослее, а еще в последнее время Диомед сильно не ладил с Одиссеем.
Эпея большая часть войска считала редкостным трусом, и он предпочитал поддерживать это мнение о себе, потому что никогда не горел желанием сложить голову за то, чтобы вернуть жену и казну Менелаю. Когда было нужно, лучший кулачный боец войска мог быть храбр и ратно искусен, но об этом знали немногие. Зато все знали Эпея, сына Панопея, как лучшего оружейника, кузнеца и плотника во всей Греции. Вот и сейчас он смог из ремней и реек соорудить каркас, который позволял мне сидеть и ковылять по шатру, не тревожа сломанные ребра, за что я был ему бесконечно благодарен. А еще он вытащил меня в корзине за своей спиной, откуда я мог полюбоваться на то, что посмотреть стоило - на помощь царю Приаму пришли эфиопы.
У царя Лаомедонта, того самого, с чьей жадности и начались бедствия Трои, был младший сын Тифон, в которого влюбилась богиня утренней и вечерней зари Эос. Дочь Гелиоса-Солнца и Нюкте-Ночи выкрала юного дарданца и перенесла в Эфиопию, сделав царем этой страны. Там и родился их сын Мемнон, и был он черным, как его бабка Ночь (хотя статью и красотой черт лица превосходил почти всех греков), герой огромного роста, неимоверной силы и нечеловеческой отваги. Когда после смерти Гектора и Пентесилеи троянцы совсем упали духом и отчаялись спасти свой город, к ним и подошла огромная рать эфиопов - таких же черных, сильных и яростных, как и их предводитель.
Перед сражением к Ахиллесу явилась его мать Фетида и рассказала об оракуле - если он убьет Мемнона, то и сам проживет после этого совсем недолго. Посему наш отважный герой снова бросил войско и удалился в свой шатер, терзаемый меланхолией и еще чем-то, что весьма было похоже на страх смерти. А греки вынуждены были встретить натиск эфиопской рати - такой неукротимой и всесокрушающей, что в один день Мемнон отогнал наше ополчение к кораблям и даже сжег несколько. Пытавшихся ему противостать ждала незавидная судьба - оружие и доспехи эфиопа были так же, как и у Ахиллеса, выкованы Гефестом. Самой известной (и самой, надо сказать, быстрой) его жертвой стал Антилох, сын Нестора и новый постельный приятель Ахиллеса. Его отцу был оракул, чтобы сын остерегался эфиопа (уж куда прозрачнее!), но мальчишка постоянно лез в драку настоящих мужчин, и на этот раз нашел свою судьбу.
Лишь ночь помешала Мемнону окончательно истребить греческое войско. Под конец с ним удалось договориться, что судьба войны будет решена в поединке с лучшим бойцом нашего ополчения. Агамемнон (многому научившийся в последние недели - если люди чему и учатся, то исключительно на своих ошибках) отвел вызывавшихся на бой Менелая (тот по-прежнему выскакивал при первой возможности, мучимый нестерпимым стыдом за тысячи смертей славных ратников), Одиссея и Идоменея (они нужны были для сохранения порядка и авторитета в случае необходимости отступления), а среди остальных бросили жребий, который достался Аяксу Теламониду.
Но утром, когда поединщики вышли перед шеренгами, чтобы начать бой, появился Ахиллес - снова безгубый, трясущийся от немереной злобы и абсолютно неуправляемый. Он только что узнал о смерти Антилоха и вновь подпал под власть гнева - самого сильного и самого разрушительного из своих чувств. Отшвырнув Аякса, он бросился на эфиопа, и начался поединок, равного которому мы все еще не видели. Видал я за свою жизнь бойцов получше и Мемнона, и Ахиллеса (немного, но видел), но никогда два таких воина не сходились вместе. Любой из их ударов свалил бы с ног быка, но с них лишь пыль и крошки металла слетали. Всем нам казалось, что эфиоп сильнее и проворнее, но на его беду он сам, похоже, в это поверил и решил дожать соперника сразу несколькими мощными ударами. Тут Ахиллес и поймал его на противоходе, как часто делают опытные бойцы в поединках с сильными - позволил всей массе увлечь Мемнона вперед, слегка отклонившись и просто выставив меч так, что чернокожий соперник насел на тот, как жук на булавку. Эфиоп упал, и, как говорят теперь певцы, распевающие о Великой войне, «взгремели на падшем доспехи».
И тут произошло то, чего все мы, бывшие там, никак не могли ожидать, но теперь никогда не забудем - до самой смерти. Все эфиопы, сопровождавшие Мемнона, вся его рать в один момент превратилась в птиц. Да-да, в птиц, причем далеко не все в орлов, воронов или даже журавлей, а и в кучу самых разнообразных птах - чибисов, удодов, бакланов, зимородков и пр. Они кругами вились над телом своего царя, жалобно крича и хлопая крыльями, покуда оно не исчезло - растворилось, словно туман под лучами солнца. Это потом Артемида рассказала мне, что Эос унесла своего сына на родину, в Эфиопию, где превратила в большую каменную статую, которая каждое утро громко ревет, встречая зарю - свою мать...
Вот так под Троей друг за другом сгинули Пентесилея, самая прекрасная из воинов, и Мемнон, самый черный из великих героев.