Терситея - 9
III. Эпигоны
Калидон и Плеврон, а с ними и вся Этолия, наслаждались мирной жизнью под управлением моего отца Агрия и брата Ликопея ровно до того времени, как вырос сын Тидея - Диомед. Сейчас певцы на пирах изображают его великим героем, равным Ахиллесу и Аяксу Теламониду, вместилищем почти всех добродетелей и образцом для подражания. Правда же состоит в том, что мой двоюродный племянник унаследовал склонность к авантюрам и безграничное самомнение от своего отца. Мать Деифила, дочь Адраста, слегка разбавила эту дикую аркадскую кровь свойственной аргивянам основательностью и чопорной церемонностью, но не настолько, чтобы в минуты опасности Диомед мог сохранять хладнокровие - он, как дикий кабан, в такие моменты бросался вперед и, благодаря силе и натиску, выходил из передряг, преодолеть которые не могли многие рассудительные люди. Ну и, конечно, Афина ему покровительствовала, и в память отца, и потому, что он идеально воплощал в себе тот тип плохих мужчин, от которого дочь Зевса теряла свою божественную голову.
Итак, не успел он еще сбрить свой первый пух, как вбил себе в голову, что должен спасти из узилища своего деда Ойнея. Я уже говорил, что тот мирно и тихо жил в своем поместье, делая вино, но даже когда Диомед убедился в том своими глазами, это его ни на каплю ни в чем не разубедило. Собрать войско ему не удалось, но он смог тайно пробраться в Калидон с небольшим отрядом головорезов, заправлял которыми сын Капанея Сфенел, надолго ставший тенью и правой рукой Диомеда, и им удалось выкрасть Ойнея. Доставив бывшего царя в какой-то аркадский городишко, Диомед и Сфенел стали собирать войско для того, чтобы вернуть ему калидонский престол.
Диомед для этолийцев (и даже для куретов) был никем, но за Ойнеем, как за знаменем «добрых старых времен» (люди всегда склонны забывать плохое и помнить хорошее) многие из них могли бы пойти. Да и на Пелопоннесе многие правители еще помнили моего дядю как авторитетного и сильного вождя, и могли купиться на посулы и увещевания его внука. Поэтому Ликопей предложил не дожидаться нашествия, сравнимого с походом Семерых на Фивы, а воспользоваться примером Диомеда и послать небольшой отряд, который смог бы убить Ойнея и лишить пелопонессцев предлога для вмешательства в дела Этолии.
Отцу моему эта идея не понравилась - убивать брата лишь за то, что он стал старой безвольной куклой (в конце концов, за все свои ошибки Ойней уже давно заплатил самую большую цену, лишившись жены, сына и дочерей). Но Ликопей умел быть убедительным, настояв на том, что благо страны превыше личного, а сотни жизней стоят одной.
Более того - доверить такую сложную и щекотливую работу мы не могли никому другому, кроме самих себя («сам не сделаешь - никто не сделает» было любимой поговоркой моего брата). И потому очень скоро Ликопей и я во главе двух десятков особо ловких и отважных куретов (в таких делах они особенно хороши, не то что «культурные» греки) оказались в Аркадии. Потратив несколько дней на наблюдение за Ойнеем, мы наконец подкараулили его с двумя слугами у алтаря, на котором нашли Телефа, сына Геракла, и который стал местом его почитания. Ликопей не стал устраивать пафосных сцен с речами и просто прыгнул из кустов дяде за спину, и повалил на землю, а подскочившие куреты пронзили бывшего царя десятком кинжалов. Ойней умер, не успев даже всхлипнуть.
Я стоял как истукан, позволив двум слугам убежать - Ликопей меня выбранил за это, но, как оказалось, именно так я смог спасти свою жизнь во второй раз. Потому что через несколько дней Диомед, Сфенел и их клевреты нас настигли. Ликопей дрался и умер, как воин (Сфенел пробил его копьем насквозь, а Диомед отсек голову мечом), куретов перерезали, а меня взяли живым - я проломил пару голов своей пращой, но был окружен и зажат щитами.
Честно говоря, я приготовился к смерти и не чаял спасения даже от Артемиды, воззвать к которой было нелегко, ибо мне разбили губы. Оказалось, слуги рассказали Диомеду, что я не участвовал в убийстве Ойнея, и какая-то небольшая часть души заставила его на несколько минут задуматься. Проклятая дерзость снова вступила в меня, и, несмотря на адскую боль в губах, я промямлил, чтобы он не боялся: его отец убил одного лишь Мелана, но не потому, что не хотел расправиться и с моим отцом тоже, а лишь потому, что не имел возможности этого сделать.
Видимо, я задел племянника (двоюродного, но у нас в Этолии это почти то же самое, что и родного) за живое - он сказал, скрипя зубами и сдерживая дрожь в руках, что он не убийца родичей, а Ликопей пострадал лишь за то, что лишил жизни Ойнея, своего дядю. Мне бы на этом и замолчать, но я снова брякнул, что, несмотря на это, обязанность отомстить за брата остается лежать на мне кровавым бременем. Сфенел качнулся в мою сторону злобной глыбой, но Диомед внезапно захохотал, словно какой-то кентавр во время весеннего бега, и заявил, что с большим любопытством поглядит, как у меня получится.
Остальное не помню - от ран и внезапной усталости на меня накатила дурнота, и я потерял сознание. Очнулся же уже в каком-то захудалом святилище, куда меня притащили два раба, и где меня нашла Артемида. Которая прочла длинную и нудную речь о том, что у всех богов и богинь герои - как герои, а у нее какой-то неудачник, проку с коего полтора козла, и то не каждую неделю, да еще вечно впутывается в истории, из которых его приходится вытаскивать. Я огрызнулся, что ворчанием свою любовь выказывают старухи, а не вечно юные девственницы, за что получил очередной раз черенком лука по лбу, и мы помирились.
Артемида оставила мне пару псов, которые каждый день приносили по пойманному ими зверю, и я, пока лечился, мог хорошо питаться свежим мясом. А лечиться пришлось, ибо от большого напряжения и скрытого страха (не каждый день спасаешься от неминуемой смерти в последний момент) меня разбила немочь, и недели две я лишь еле ковылял по святилищу, а рабы готовили то, что притаскивали псы. И лишь когда смог крепко встать на ноги и перестать метаться по ночам, я отправился домой.
Увы, возвращение моё было безрадостным и печальным. Известие о смерти Ликопея давно достигло Калидона, и хуже того - говорили, что погиб и я. Агрий, не в силах вынести чувства вины за убийство брата и горе от потери обоих сыновей, покончил с собой. Так что я появился в самый разгар траура как призрак, и у некоторых особо чувствительных калидонянок случились обмороки и преждевременные роды. Куреты даже набросились на меня с кинжалами, сочтя восставшим из царства Гадеса злым духом, и мне еле-еле удалось их убедить в том, что я еще жив.
Но никакого желания брать царскую власть у меня не было. Во-первых, я еще был слишком молод и глуп, чтобы губить такой тяжелой ношей себя. Во-вторых, у нас с Диомедом оставалось незаконченное дело, и если бы я стал царем, то оно бы легло на плечи всех жителей Этолии ненужным бременем. В-третьих, я только что потерял старшего брата и отца, и мне было совсем не до иных забот, я жаждал тишины и покоя, в которых бы смог бы прийти в себя и исцелиться временем.
Так что царем я посоветовал собранию вождей избрать сына Горги и Андремона - Фоанта (или Фоаса - «культурные» греки, похоже, ни одного имени не могут произнести так, как мы). Юноша, к счастью, унаследовал как спокойствие и бесконфликтность отца, так и силу с решительностью матери, и довольно быстро завоевал признательность и любовь жителей Калидона и Плеврона. А я жил в небольшом поместье в горах, растил овец, выгонял вино и охотился, жертвуя каждого десятого добытого зверя Артемиде.
Прошло десять лет после похода Семерых на Фивы. Жгучий стыд терзал сыновей погибших, и как только Терсандр, сын Полиника, живший на родине матери в Аргосе, почувствовал себя взрослым, он потребовал у Адраста сдержать данную когда-то клятву, обязывавшую семерых сражаться до смерти. Адраст обещал помощь, но участвовать в походе отказался, сославшись на старость и дряхлость. Зато Терсандру удалось привлечь на свою сторону Диомеда, Сфенела, сына Адраста Эгиалея, сына Гиппомедонта Полидора, сына Партенопея Промаха и младшего сына Амфиарая Амфилоха. Всех их стали называть «потомками» - Эпигонами.
Оставался, правда, еще царь последней трети Аргоса (соправитель Адраста и Диомеда) - Алкмеон, старший сын Амфиарая. Он отказывался поддерживать Эпигонов и отговаривал аргивян от новой войны. Хуже всего то, что оракул Аполлона в Дельфах, к которому обратилась непоседливая молодежь, предрек им, что победы они добьются лишь тогда, когда их возглавит Алкмеон.
И тогда Терсандр вспомнил историю своего отца, который с помощью ожерелья Афродиты подкупил жену Амфиарая и мать Алкмеона Эрифилу. У сына Полиника оставалась еще одна подходящая к случаю реликвия - священный пеплос Афины, подаренный прародительнице фиванских царей тогда же, когда Афродита даровала ей волшебное ожерелье. Это одеяние Терсандр подарил Эрифиле в обмен на то, чтобы она убедила старшего сына примкнуть к эпигонам. Так сложилась новая коалиция аргивян и аркадцев против Фив.
Что за люди были Диомед и Сфенел, я уже рассказывал. Алкмеон сын Амфиарая был человеком видным, ученым, но излишне суетным и угнетенным чувством долга; жизнь таких людей почти целиком поглощает стремление прожить её правильно. Его младший брат Амфилох жил проще, но обладал слишком непоседливым характером и большой охотой к путешествиям и приключениям. Сын Адраста Эгиалей слыл застенчивым юношей, который так и не успел себя ничем проявить. Полидор, сын Гиппомедонта, оказался обычным сельским аркадским парнем, сильным, почти как отец, но гораздо добродушнее, любитель поесть, попить и повеселиться. Промах, сын Партенопея, был выращен его матерью-нимфой Клименой, посему отличался утонченностью и был «культурным» греком. Ну а сын Полиника Терсандр унаследовал ловкость отца в общении с людьми, особенно по части убеждения их сделать что-то к своей пользе и выгоде.
Тут надо отметить, что обе стороны прислали в Этолию послов с просьбой о помощи. Диомед и Алкмеон угрожали, что в случае отказа вспомнят о правах сына Тидея на трон и после Фив нападут на Калидон и Плеврон. А фиванцы просто просили помочь, напоминая, что и в первый раз своим стойким сопротивлением спасли Этолию от вторжения полчищ Семерых. Мой двоюродный племянник Фоант рассудил, что разумнее всего будет не отказывать никому. Небольшой отряд он послал к эпигонам во главе со своим сыном Гемоном (не путайте его с погибшим ранее фиванцем, женихом Антигоны). А меня царь оторвал от частной жизни и отправил во главе подмоги (тоже скромной) в Фивы - даже если об этом прознали бы Эпигоны, всегда можно было сослаться на мою личную неприязнь к Диомеду и Сфенелу.
Но на этот раз все боги были против Фив. Как мы не спешили, аргивяне успели туда раньше, и я снова, как десять лет назад, был окружен толпами пышущих злобой врагов. Впрочем, я уже был взрослым мужиком, побывавшим во многих передрягах, и язык мой сработал даже быстрее мозга. Очень громко возмущаясь угрюмостью физиономий аргивян, я возгласил, что прислан на помощь Гемону, ибо отряд, с которым он помогает такому великому делу, так мал, что просто стыдно, и я бы на месте своего двоюродного племянника Фоанта провалился сквозь землю. Диомед и Сфенел сделали недовольные лица, но, в конце концов, всё выглядело достаточно правдоподобно. Так что на сей раз мне не пришлось даже просить о помощи Артемиду.
Итак, Эпигоны обложили Фивы. Царь Лаодамант, сын Этеокла, правивший городом после смерти Креонта, вывел было войско в поле и сразился с нами. В довольно жаркой схватке от его руки пал Эгиалей, но, казалось, именно это и подкосило беотийцев более всего - они в ужасе бросились в город и заперли ворота. Как оказалось, перед сражением их знаменитый (и очень старый) прорицатель Тиресий сказал оракул о том, что Фивы не падут, доколе жив еще хоть один из Семерых; поскольку Адраст здравствовал в Аргосе, соратники Лаодаманта чувствовали уверенность в победе. Но тот же Тиресий всячески предостерегал их от убийства Эгиалея - потому что узнав об этом, Адраст умрет от горя, и никого из Семерых уже не останется.
Так что ночью фиванцы собрали пожитки и сбежали из города. Лаодамант увел их так далеко, как только смог - в Иллирию. На следующий день Эпигоны вошли в пустой город, разграбили его (сокровища выносили несколько дней), разрушили стены и сравняли с землей все дома. Думаю, даже это не совсем утолило жажду мести Диомеда, но большего сделать было уже нельзя. С большим торжеством аргивяне и аркадцы ушли на Пелопоннес, а Терсандр остался, восстановил город, заселил его заново и стал царем новых Фив.
Кстати, больше всего выгоды в итоге получил Диомед. Адраст умер, как и предсказывал Тиресий, при вести о смерти Эгиалея, и вместо трех царей в Аргосе осталось два - Диомед и Алкмеон (точнее, царскую треть получил Сфенел Капанид, верный друг Тидида). Но на пиру по случаю победы пьяный Терсандр проговорился о том, как подкупил мать Алкмеона пеплосом, а его отец раньше ее же - ожерельем Афродиты. Смятенный Алкмеон бросился в святилище, выстроенное на месте гибели его отца, и дух Амфиарая подтвердил правдивость слов Терсандра, а заодно и призвал отомстить. Убийство матери - преступление тяжкое, и Алкмеон, продолжая сомневаться, спросил дельфийского оракула о том, как ему поступить. Тот в своей обычной манере прошуршал что-то, мол, Эрифила заслуживает смерти (а потом, кстати, оправдался, заявив, что не говорил, будто убить ее должен родной сын). В общем, сын Амфиарая убил свою мать и сбежал из Аргоса, преследуемый Эриниями. А его младший брат Амфилох уплыл то ли в место, которое по его имени назвали Амфилохией (где-то в Акарнании), то ли в Киликию. В общем, Аргос остался в безраздельной власти Диомеда и его верного клеврета Сфенела.
Хорошо было хотя бы то, что мудрая политика Фоанта и моя находчивость сделали этолийцев частью победивших (нам даже досталась какая-то скромная доля сокровищ), и для нападения на Калидон у этих двоих не осталось ни малейшего повода. Так завершилась кровавая история семьи Эдипа, похода Семерых и мести Эпигонов.
Калидон и Плеврон, а с ними и вся Этолия, наслаждались мирной жизнью под управлением моего отца Агрия и брата Ликопея ровно до того времени, как вырос сын Тидея - Диомед. Сейчас певцы на пирах изображают его великим героем, равным Ахиллесу и Аяксу Теламониду, вместилищем почти всех добродетелей и образцом для подражания. Правда же состоит в том, что мой двоюродный племянник унаследовал склонность к авантюрам и безграничное самомнение от своего отца. Мать Деифила, дочь Адраста, слегка разбавила эту дикую аркадскую кровь свойственной аргивянам основательностью и чопорной церемонностью, но не настолько, чтобы в минуты опасности Диомед мог сохранять хладнокровие - он, как дикий кабан, в такие моменты бросался вперед и, благодаря силе и натиску, выходил из передряг, преодолеть которые не могли многие рассудительные люди. Ну и, конечно, Афина ему покровительствовала, и в память отца, и потому, что он идеально воплощал в себе тот тип плохих мужчин, от которого дочь Зевса теряла свою божественную голову.
Итак, не успел он еще сбрить свой первый пух, как вбил себе в голову, что должен спасти из узилища своего деда Ойнея. Я уже говорил, что тот мирно и тихо жил в своем поместье, делая вино, но даже когда Диомед убедился в том своими глазами, это его ни на каплю ни в чем не разубедило. Собрать войско ему не удалось, но он смог тайно пробраться в Калидон с небольшим отрядом головорезов, заправлял которыми сын Капанея Сфенел, надолго ставший тенью и правой рукой Диомеда, и им удалось выкрасть Ойнея. Доставив бывшего царя в какой-то аркадский городишко, Диомед и Сфенел стали собирать войско для того, чтобы вернуть ему калидонский престол.
Диомед для этолийцев (и даже для куретов) был никем, но за Ойнеем, как за знаменем «добрых старых времен» (люди всегда склонны забывать плохое и помнить хорошее) многие из них могли бы пойти. Да и на Пелопоннесе многие правители еще помнили моего дядю как авторитетного и сильного вождя, и могли купиться на посулы и увещевания его внука. Поэтому Ликопей предложил не дожидаться нашествия, сравнимого с походом Семерых на Фивы, а воспользоваться примером Диомеда и послать небольшой отряд, который смог бы убить Ойнея и лишить пелопонессцев предлога для вмешательства в дела Этолии.
Отцу моему эта идея не понравилась - убивать брата лишь за то, что он стал старой безвольной куклой (в конце концов, за все свои ошибки Ойней уже давно заплатил самую большую цену, лишившись жены, сына и дочерей). Но Ликопей умел быть убедительным, настояв на том, что благо страны превыше личного, а сотни жизней стоят одной.
Более того - доверить такую сложную и щекотливую работу мы не могли никому другому, кроме самих себя («сам не сделаешь - никто не сделает» было любимой поговоркой моего брата). И потому очень скоро Ликопей и я во главе двух десятков особо ловких и отважных куретов (в таких делах они особенно хороши, не то что «культурные» греки) оказались в Аркадии. Потратив несколько дней на наблюдение за Ойнеем, мы наконец подкараулили его с двумя слугами у алтаря, на котором нашли Телефа, сына Геракла, и который стал местом его почитания. Ликопей не стал устраивать пафосных сцен с речами и просто прыгнул из кустов дяде за спину, и повалил на землю, а подскочившие куреты пронзили бывшего царя десятком кинжалов. Ойней умер, не успев даже всхлипнуть.
Я стоял как истукан, позволив двум слугам убежать - Ликопей меня выбранил за это, но, как оказалось, именно так я смог спасти свою жизнь во второй раз. Потому что через несколько дней Диомед, Сфенел и их клевреты нас настигли. Ликопей дрался и умер, как воин (Сфенел пробил его копьем насквозь, а Диомед отсек голову мечом), куретов перерезали, а меня взяли живым - я проломил пару голов своей пращой, но был окружен и зажат щитами.
Честно говоря, я приготовился к смерти и не чаял спасения даже от Артемиды, воззвать к которой было нелегко, ибо мне разбили губы. Оказалось, слуги рассказали Диомеду, что я не участвовал в убийстве Ойнея, и какая-то небольшая часть души заставила его на несколько минут задуматься. Проклятая дерзость снова вступила в меня, и, несмотря на адскую боль в губах, я промямлил, чтобы он не боялся: его отец убил одного лишь Мелана, но не потому, что не хотел расправиться и с моим отцом тоже, а лишь потому, что не имел возможности этого сделать.
Видимо, я задел племянника (двоюродного, но у нас в Этолии это почти то же самое, что и родного) за живое - он сказал, скрипя зубами и сдерживая дрожь в руках, что он не убийца родичей, а Ликопей пострадал лишь за то, что лишил жизни Ойнея, своего дядю. Мне бы на этом и замолчать, но я снова брякнул, что, несмотря на это, обязанность отомстить за брата остается лежать на мне кровавым бременем. Сфенел качнулся в мою сторону злобной глыбой, но Диомед внезапно захохотал, словно какой-то кентавр во время весеннего бега, и заявил, что с большим любопытством поглядит, как у меня получится.
Остальное не помню - от ран и внезапной усталости на меня накатила дурнота, и я потерял сознание. Очнулся же уже в каком-то захудалом святилище, куда меня притащили два раба, и где меня нашла Артемида. Которая прочла длинную и нудную речь о том, что у всех богов и богинь герои - как герои, а у нее какой-то неудачник, проку с коего полтора козла, и то не каждую неделю, да еще вечно впутывается в истории, из которых его приходится вытаскивать. Я огрызнулся, что ворчанием свою любовь выказывают старухи, а не вечно юные девственницы, за что получил очередной раз черенком лука по лбу, и мы помирились.
Артемида оставила мне пару псов, которые каждый день приносили по пойманному ими зверю, и я, пока лечился, мог хорошо питаться свежим мясом. А лечиться пришлось, ибо от большого напряжения и скрытого страха (не каждый день спасаешься от неминуемой смерти в последний момент) меня разбила немочь, и недели две я лишь еле ковылял по святилищу, а рабы готовили то, что притаскивали псы. И лишь когда смог крепко встать на ноги и перестать метаться по ночам, я отправился домой.
Увы, возвращение моё было безрадостным и печальным. Известие о смерти Ликопея давно достигло Калидона, и хуже того - говорили, что погиб и я. Агрий, не в силах вынести чувства вины за убийство брата и горе от потери обоих сыновей, покончил с собой. Так что я появился в самый разгар траура как призрак, и у некоторых особо чувствительных калидонянок случились обмороки и преждевременные роды. Куреты даже набросились на меня с кинжалами, сочтя восставшим из царства Гадеса злым духом, и мне еле-еле удалось их убедить в том, что я еще жив.
Но никакого желания брать царскую власть у меня не было. Во-первых, я еще был слишком молод и глуп, чтобы губить такой тяжелой ношей себя. Во-вторых, у нас с Диомедом оставалось незаконченное дело, и если бы я стал царем, то оно бы легло на плечи всех жителей Этолии ненужным бременем. В-третьих, я только что потерял старшего брата и отца, и мне было совсем не до иных забот, я жаждал тишины и покоя, в которых бы смог бы прийти в себя и исцелиться временем.
Так что царем я посоветовал собранию вождей избрать сына Горги и Андремона - Фоанта (или Фоаса - «культурные» греки, похоже, ни одного имени не могут произнести так, как мы). Юноша, к счастью, унаследовал как спокойствие и бесконфликтность отца, так и силу с решительностью матери, и довольно быстро завоевал признательность и любовь жителей Калидона и Плеврона. А я жил в небольшом поместье в горах, растил овец, выгонял вино и охотился, жертвуя каждого десятого добытого зверя Артемиде.
Прошло десять лет после похода Семерых на Фивы. Жгучий стыд терзал сыновей погибших, и как только Терсандр, сын Полиника, живший на родине матери в Аргосе, почувствовал себя взрослым, он потребовал у Адраста сдержать данную когда-то клятву, обязывавшую семерых сражаться до смерти. Адраст обещал помощь, но участвовать в походе отказался, сославшись на старость и дряхлость. Зато Терсандру удалось привлечь на свою сторону Диомеда, Сфенела, сына Адраста Эгиалея, сына Гиппомедонта Полидора, сына Партенопея Промаха и младшего сына Амфиарая Амфилоха. Всех их стали называть «потомками» - Эпигонами.
Оставался, правда, еще царь последней трети Аргоса (соправитель Адраста и Диомеда) - Алкмеон, старший сын Амфиарая. Он отказывался поддерживать Эпигонов и отговаривал аргивян от новой войны. Хуже всего то, что оракул Аполлона в Дельфах, к которому обратилась непоседливая молодежь, предрек им, что победы они добьются лишь тогда, когда их возглавит Алкмеон.
И тогда Терсандр вспомнил историю своего отца, который с помощью ожерелья Афродиты подкупил жену Амфиарая и мать Алкмеона Эрифилу. У сына Полиника оставалась еще одна подходящая к случаю реликвия - священный пеплос Афины, подаренный прародительнице фиванских царей тогда же, когда Афродита даровала ей волшебное ожерелье. Это одеяние Терсандр подарил Эрифиле в обмен на то, чтобы она убедила старшего сына примкнуть к эпигонам. Так сложилась новая коалиция аргивян и аркадцев против Фив.
Что за люди были Диомед и Сфенел, я уже рассказывал. Алкмеон сын Амфиарая был человеком видным, ученым, но излишне суетным и угнетенным чувством долга; жизнь таких людей почти целиком поглощает стремление прожить её правильно. Его младший брат Амфилох жил проще, но обладал слишком непоседливым характером и большой охотой к путешествиям и приключениям. Сын Адраста Эгиалей слыл застенчивым юношей, который так и не успел себя ничем проявить. Полидор, сын Гиппомедонта, оказался обычным сельским аркадским парнем, сильным, почти как отец, но гораздо добродушнее, любитель поесть, попить и повеселиться. Промах, сын Партенопея, был выращен его матерью-нимфой Клименой, посему отличался утонченностью и был «культурным» греком. Ну а сын Полиника Терсандр унаследовал ловкость отца в общении с людьми, особенно по части убеждения их сделать что-то к своей пользе и выгоде.
Тут надо отметить, что обе стороны прислали в Этолию послов с просьбой о помощи. Диомед и Алкмеон угрожали, что в случае отказа вспомнят о правах сына Тидея на трон и после Фив нападут на Калидон и Плеврон. А фиванцы просто просили помочь, напоминая, что и в первый раз своим стойким сопротивлением спасли Этолию от вторжения полчищ Семерых. Мой двоюродный племянник Фоант рассудил, что разумнее всего будет не отказывать никому. Небольшой отряд он послал к эпигонам во главе со своим сыном Гемоном (не путайте его с погибшим ранее фиванцем, женихом Антигоны). А меня царь оторвал от частной жизни и отправил во главе подмоги (тоже скромной) в Фивы - даже если об этом прознали бы Эпигоны, всегда можно было сослаться на мою личную неприязнь к Диомеду и Сфенелу.
Но на этот раз все боги были против Фив. Как мы не спешили, аргивяне успели туда раньше, и я снова, как десять лет назад, был окружен толпами пышущих злобой врагов. Впрочем, я уже был взрослым мужиком, побывавшим во многих передрягах, и язык мой сработал даже быстрее мозга. Очень громко возмущаясь угрюмостью физиономий аргивян, я возгласил, что прислан на помощь Гемону, ибо отряд, с которым он помогает такому великому делу, так мал, что просто стыдно, и я бы на месте своего двоюродного племянника Фоанта провалился сквозь землю. Диомед и Сфенел сделали недовольные лица, но, в конце концов, всё выглядело достаточно правдоподобно. Так что на сей раз мне не пришлось даже просить о помощи Артемиду.
Итак, Эпигоны обложили Фивы. Царь Лаодамант, сын Этеокла, правивший городом после смерти Креонта, вывел было войско в поле и сразился с нами. В довольно жаркой схватке от его руки пал Эгиалей, но, казалось, именно это и подкосило беотийцев более всего - они в ужасе бросились в город и заперли ворота. Как оказалось, перед сражением их знаменитый (и очень старый) прорицатель Тиресий сказал оракул о том, что Фивы не падут, доколе жив еще хоть один из Семерых; поскольку Адраст здравствовал в Аргосе, соратники Лаодаманта чувствовали уверенность в победе. Но тот же Тиресий всячески предостерегал их от убийства Эгиалея - потому что узнав об этом, Адраст умрет от горя, и никого из Семерых уже не останется.
Так что ночью фиванцы собрали пожитки и сбежали из города. Лаодамант увел их так далеко, как только смог - в Иллирию. На следующий день Эпигоны вошли в пустой город, разграбили его (сокровища выносили несколько дней), разрушили стены и сравняли с землей все дома. Думаю, даже это не совсем утолило жажду мести Диомеда, но большего сделать было уже нельзя. С большим торжеством аргивяне и аркадцы ушли на Пелопоннес, а Терсандр остался, восстановил город, заселил его заново и стал царем новых Фив.
Кстати, больше всего выгоды в итоге получил Диомед. Адраст умер, как и предсказывал Тиресий, при вести о смерти Эгиалея, и вместо трех царей в Аргосе осталось два - Диомед и Алкмеон (точнее, царскую треть получил Сфенел Капанид, верный друг Тидида). Но на пиру по случаю победы пьяный Терсандр проговорился о том, как подкупил мать Алкмеона пеплосом, а его отец раньше ее же - ожерельем Афродиты. Смятенный Алкмеон бросился в святилище, выстроенное на месте гибели его отца, и дух Амфиарая подтвердил правдивость слов Терсандра, а заодно и призвал отомстить. Убийство матери - преступление тяжкое, и Алкмеон, продолжая сомневаться, спросил дельфийского оракула о том, как ему поступить. Тот в своей обычной манере прошуршал что-то, мол, Эрифила заслуживает смерти (а потом, кстати, оправдался, заявив, что не говорил, будто убить ее должен родной сын). В общем, сын Амфиарая убил свою мать и сбежал из Аргоса, преследуемый Эриниями. А его младший брат Амфилох уплыл то ли в место, которое по его имени назвали Амфилохией (где-то в Акарнании), то ли в Киликию. В общем, Аргос остался в безраздельной власти Диомеда и его верного клеврета Сфенела.
Хорошо было хотя бы то, что мудрая политика Фоанта и моя находчивость сделали этолийцев частью победивших (нам даже досталась какая-то скромная доля сокровищ), и для нападения на Калидон у этих двоих не осталось ни малейшего повода. Так завершилась кровавая история семьи Эдипа, похода Семерых и мести Эпигонов.