Вечный выбор человека
Нежданно-негаданно у меня появился удивительный почитатель (я употребляю слово «почитатель», скорее, в значении читать, чем почтение). На моё скромное сочинение про Орфея им был написан ответ в виде статьи внушительных размеров. Меня впечатлил объем и тщательность проработки темы, поэтому хочется прокомментировать некоторые тезисы. Речь пойдет о рок-опере «Орфей и Эвридика». Мой оппонент считает, что я переусердствовала в своей критике этого произведения. Мол, убрав высокий смысл, надежду и веру в силы человека, в его способность достичь бессмертия, авторы достойно заменили его темой любви, которая так же важна и значима.
Что не увидел, не разглядел, не заметил мой оппонент в рок-опере «Орфей и Эвридика»? А главное - почему он это не заметил?
Процесс, на который я обращаю внимание моего визави, стартовал задолго до раскрутки первой советской рок-оперы. Этот новый процесс был запущен после смерти Сталина, когда новый курс хрущевской политики заявил приоритет чечевичной похлебки перед первородством. Когда стали раскручивать, раздувать, обсасывать тему «маленького» человека с его земными, скромными радостями и прелестями. Прелестями личного, интимного мирка. Я ни в коей мере не хочу сказать, что искусство не должно говорить о личной жизни людей с их любовью, дружбой, переживаниями. Нет! Говорить об этом можно и нужно. Но только при условии, что вы не превращаете жизнь маленького человека - «нормальную жизнь» - в культ, не возносите ее на почетное место идеала, не делаете пупом земли.
Попытаюсь ответить на поставленный мною вопрос (что не увидел и почему?) на примере другой рок-оперы, появившейся одновременно с «Орфеем и Эвридикой».
Речь пойдет о малоизвестной рок-опере Александра Градского «Стадион». Градский вспоминает: «…я тогда учился в консерватории у Хренникова и показывал "Стадион" на экзамене по специальности, это была отчетная работа за первый курс».
События рок-оперы «Стадион» затрагивают военный переворот1973 года в Чили, осуществленный генералом Пиночетом. Стадион в Сантьяго был превращен в тюрьму, где одним из заключённых стал певец Виктор Хара. Его пытали, раздробили руки, чтобы не смог играть на гитаре, и убили. В образе главного героя рок-оперы - Певца - показан чилийский поэт Виктор Хара. Сейчас о нем мало вспоминают, а в середине 70-х годов это имя было у всех на устах как символ борьбы с фашистской диктатурой. Я со школьных времен помню напечатанные в журнале «Пионер» стихи, посвященные гибели этого поэта и музыканта.
Больно гитаре - пуля задела,
Стынет мотив на высокой волне.
Нота сорвалась и заалела
Капелькой крови на мертвой струне…
Но вернемся к рок-опере. Либретто «Стадиона» написано Маргаритой Пушкиной в соавторстве с Градским. Пушкина вспоминает процесс «проталкивания» в жизнь своего детища: «Фактически через худсоветы мы ее не протаскивали. Сначала повезли в Питер, там был худсовет, но вместо того, чтобы сказать "да" или "нет", нас потащили на рок-оперу "Орфей и Эвридика". Ну естественно, Орфей полюбил Эвридику - какая дивная история, а у нас - стадион, пулеметы... В Москве ее тоже не приняли...»
Любопытно, что оба автора «Стадиона» имеют противоположные взгляды на главную идею своего произведения. Со слов самого Градского, хотя опера «имеет ярко-красный, прокоммунистический контекст», не всё так просто и прямолинейно. Градский на главный мотив оперы указывает следующее: «Кроме политики существуют и человеческие ценности, которым посвящена рок-опера в первую очередь: смелость, честность, мужество, благородство, долг, верность, любовь. Все то, что делает нас Людьми с большой буквы. Эти человеческие качества существуют вне политики. Идеологии терпят фиаско, политика изменяется, музыка остается. Слушайте музыку!» То есть ему, как и авторам «Орфея» достаточно «покрутить» лишь тему маленького человека: тему любви, честности, благородства. Ведь маленький человек - это же не подлый человек.
Однако, с ним совершенно не согласна Пушкина. Вот ее слова в момент появления пластинки, ещё до перестройки: «К сожалению, находились люди, которых не слишком волновали чилийские события - мол, у них свои заботы, у нас - свои. Такая позиция меня просто бесила. Человек, по-моему, лишь тогда вправе считать, что живет честно, когда он думает о других - не только о соседях по этажу, но и о соседях "по планете. Возможно, я создаю воображаемый образ идеального Человека, для которого вся планета - отчий дом, а все люди - братья. А почему бы и нет? Вспомните Че Гевару. Идеализм? По мне, лучше такой идеализм, чем тупое самодовольство, равнодушие... И сегодня есть такие, кто спокойно смотрит военную хронику,- за давностью лет, считают они, острота восприятия пропадает. Так появляются толстокожие обыватели. Отчасти протест против отстраненности некоторых наших сверстников - вы встретите их в разных странах - от волнующих всех честных людей проблем и побудил нас с Александром Градским написать «Стадион»...» И те же мысли она повторяет сегодня: «С Градским мы нашли общую тему - как бы ты себя повел в такой ситуации? Как бы ты повел себя, когда ты поешь "el pueblo unido jamas sera vencido" ("когда народ един, он непобедим!"), ведешь за собой людей, и вдруг к тебе приходят, скручивают руки и говорят: "Либо ты за нас, либо нет"? Пойдешь ли ты на стадион-концлагерь или будешь пятки победителям лизать - это вечный выбор человека».
«Съешь после завтрака пару пилюль и на общественность трижды наплюй!», - поет хор в Стадионе». Потому что человек, оторванный от Идеального, становится куклой, суррогатной подделкой, формой без содержания. Человек не хочет и не может жить только мелкими будничными радостями. Без Мечты он оскотинивается, омещанивается. «Без них наш тесный мир - пустыня», - напоминает Пушкин. Рядом с «тесным миром» маленького человека непременно должна быть империя большого человека. От героев Павки Корчагина из романа Островского «Как закалялась сталь» и Шора из романа Эренбурга «День второй» литература переметнулась к бесчисленным вариациям Толи Новосельцева из кинофильма Рязанова «Служебный роман». Образ таких людей - людей без большой Мечты - стал преподноситься как образ настоящего человека. Всё героическое, высокое, идеальное стало выставляться немодным, маргинальным, смешным, неуместным. Толпы советских людей, взращенных на мелкотравчатых произведениях, в итоге снесли в Перестройку страну.
Кургинян в цикле статей о четвертом этаже пытается рассказать, почему стал возможным процесс «перерождения» человека. Кроме сугубо животных инстинктов на первом этаже, кроме социальных рамок в виде культуры и воздействия социума, совести, уважения и пр.- на второй и третьей ступенях, в этой пирамиде-иерархии есть ещё и высший четвертый этаж. Именно он несет ответственность за восприятие человеком особых метафизических, наполненных идеальным, связывающих с эгрегором импульсов. Именно четвертый этаж дает вам возможность «слышать пролитую кровь», а не только знать о ней и представлять ее. Именно этот этаж позволяет обонять смрад нынешнего времени. Он заставляет нас идти с портретами предков в строю «Бессмертного полка». Сегодня четвертый этаж находится в жалком состоянии у большинства. Это результат перестроечного (да и предперестроечного) эксперимента. У многих навешен замок на этом этаже. Именно поэтому нам трудно заметить «ядонаполненность» многих произведений искусства.
Click to viewЗащищать свои любимые произведения - свойство каждого человека. Помню, с каким недоверием я восприняла утверждение о том, что Стругацкие своими романами поспособствовали развалу СССР, что фильмы Рязанова «Карнавальная ночь» и «Дайте жалобную книгу!» - идеологическая диверсия. Первая моя реакция была - отторжение, непринятие аргументов. Но всё же здравый смысл (или любопытство?) возобладал. В попытке разобраться в сути я поменяла своё мнение. Сейчас, с высоты постперестроечных лет взирая на культурную жизнь в СССР, я вижу «вражеские уколы ядом». Возможно, кто-то делал их неосознанно, в порыве подражания. О механизме осуществления этих затей расскажу в следующей статье…
Иллюстрация: Камиль Коро. Орфей, ведущий Эвридику из преисподней. 1861. Масло, холст. 112,3 x 137,1 см Museum of Fine Arts, Houston, Texas, USA (фрагмент)