4 сентября мы отмечали день памяти Иоанна Снегурского (1784-1847)
В кафедральной церкви Ивана Предтечи, переделанной из кармелитского костела, в церкви, где на иконостасе нет икон, где священники бриты, где проповедник размахиваете руками, где русское так перепутано с польским, Византия с Римом, что одним шагом можно перейти и на ту и на другую сторону - стоит у правой стороны памятник из черного мрамора. На нем портрет старика с полным добродушным лицом, в архиерейской мантий, с бритою бородою и стриженою головою. Надпись под портретом гласит слово в слово:
IОАННУ СНЂГУРСКОМУ,
НЕЗАБВЕННОМУ ЕПИСКОПУ
ПАМЯТНИКЪ СЕЙ ВОЗДВИГЪ БЛАГОДАРНЫЙ КЛИРЪ ГР. КАФ. ЕПАРХIИ
ПЕРЕМЫШЛЬСКОЙ.
Рожденъ 1782*). Поставленъ епископомъ 1818. Преставися 1847 въ
день 11-го септемврія.
[*] Собственно, 1784; на памятнике 1782 год поставлен ошибкою. (Обратите вниманее, что благодарный клир, чтобы не дразнить австрийскую администрацию ненавистной ей московщиной, написал табличку на безукоризненном соверменном украинском литературном языке. - М.Б.;))
Всего, что рассказывают эти униаты о своем Снегурском, даже не переслушаешь. Этот архиерей был действительно отцом своей епархии. Священники так его любили, что приезжавший из села в город считал грехом не навестить владыку; быть в Перемышле и у владыки не побывать считалось тогда несообразностью. В этом крае - так владыка умел привязать к себе всех и каждого. Любимый и уважаемый всеми Иоанн первый заговорил с своими подчиненными по-русски - это была великая новость; русский язык считался до того мужицким, что священники даже азбуку русскую не всегда знали, и в церквах не редкость было видеть, требники и евангелия, в которых над церковными буквами священник надписывал польскими, что и как нужно ему выговаривать. Слабо, робко стало припоминать духовенство точно сквозь сон, что не всегда ж в этом краю язык народа считался хлопским, что до завоевания Галичины Казимиром в XIV веке, в ней были свои князья, даже, наконец духовенство стало смутно догадываться что быть русином вовсе не стыдно. В дружеских разговорах со священниками уговорил он их заботиться о их же благосостоянии и заложить вдовий фонд, в обеспечение их семей, и сделал то, что каждый священник вносит, до сих пор, по 12 гульденов ежегодно или 250 единовременно, на обеспечение вдов и сирот духовенства. Теперь епархиальное управление обязано выдавать каждой вдове по 65 гульденов в год, а на сироту по 35: деньги небольшие, но вдова с пятерыми детьми, все-таки, имеет 240 гульденов в год, все-таки может кое-как вырастить и воспитать детей.
Обряд церковный падал. Священник редко хорошо знал устав, особенно молодой, только что вышедший из семинарии - народ южнорусский не формалист, как великорусы: он мало дорожит буквою и всегда готов делать уступку в мелочах, что так и способствовало его полонизации. Нужно было, уж если не во всей чистоте восстановить обряд русского богослужения, то хоть не давать ему далее впадать в латинство. Владыка Иоанн и на это нашел средство: он завел в Перемышле бурсу для дьяков - по-нашему дьячков или, еще лучше, уставщиков, как в старину говорилось. Теперь в перемышльской епархии дьячками делаются не “убоявшиеся бездны премудрости”, а люди, нарочно готовившиеся к этому делу. Поляки, поэтому, совершенно правы, когда кричат, что здесь попы фанатизуют (!) хлопов... без униатских попов здесь ровно ничего бы не было. Обрили их поляки, остригли; в церкви “им католических алтарей понаставили; пятьсот лет все шло тихо и мирно; этнографы только знали, что в Галичине есть русский народ, и вдруг, через пятьсот лет молчания... Да я понимаю, почему поляки их так глубоко ненавидят.
Еще братство св. Николая завел Снегурский для вспомоществования бедным ученикам и для украшения церквей. Все, что мог сделать этот великий человек, все сделал, все подготовил и наконец, открыто заявил, что униатская церковь - церковь не польская, а русская. В 1847 году святили какую-то деревенскую церковь - уже тогда новые церкви стали заводиться у русских. Проповедь нужна при освящении - священник по старому обычаю пригласил какого-то ксендза. Снегурский поморщился, когда услышал это: “Нет, я сам привезу проповедника”, сказал он и пригласил священника [Антония] Добрянскаго. Скандал вышел невероятный, когда русский священник явился на кафедре русской церкви и заговорил по-русски! Ксендзы, бывшие на освящении, насупились и друг за дружкою повыходили из церкви, говоря, что не понимают по-русски - они знают русский язык, которым народ говорит, но ничего не могут понять, когда на этом языке говорят о высоких предметах. Снегурский торжествовал. “Дело сделано!” радовался он, “наши ступили первый шаг - теперь польский язык больше не будет слышаться в русском храме. Недели через две его не стало. Он простудился на освящений, ему завалило грудь. Не знаю, следует ли повторять общее мнение, что поляк-доктор с умыслом не лечил его как следует. Здесь вообще смерть каждого русского деятеля приписывают полякам - ожесточение зашло так далеко, что обе стороны не могут беспристрастно судить друг о друге. (Из книги: Кельсиев. Галичина и Молдавия. Путевые письма. Спб, 1868