Запад всегда загнивал, но в разных странах и в разные эпохи это изображалось по-разному
Из книги Юнь Чжан (Китай, начало 60-х):
В нашем зале для элиты можно было посмотреть кино, которое больше никому не показывалось, даже зрителям второго зала. Эти так называемые «справочные фильмы», как правило, состояли из фрагментов западных картин. Так я впервые увидела мини-юбку и «Битлз». Помню, как женщины на пляже окатили из ведра подглядывающего за ними мужчину; как художники-абстракционисты давали шимпанзе чернила, чтобы он размазывал их по бумаге; как человек задом играл на фортепьяно.
Думаю, все эти отрывки отбирались с таким расчетом, чтобы убедить нас в упадочности Запада. Их показывали только высокопоставленным партработникам, но и те получали лишь малую толику информации о Западе. Изредка демонстрировали фильм в малом зале, куда детей не пускали. Мне страшно хотелось посмотреть, я умоляла родителей взять меня с собой. Пару раз они согласились. К тому времени отец к нам помягчел. У дверей стоял охранник, но, поскольку я приходила с родителями, он не возражал. Я ничего не понимала. В одной картине, кажется, рассказывалось о пилоте, сошедшем с ума, после того как он сбросил атомную бомбу на Японию. В другом черно-белом игровом фильме гангстеры били в машине профсоюзного лидера, изо рта его сочилась кровь. Я была потрясена, впервые в жизни увидев, как проливается кровь. Коммунисты отменили в школах телесные наказания. Китайские фильмы той поры отличались мягкостью, сентиментальностью, оптимизмом; если в них и присутствовало насилие, изображалось оно стилизованно, как в традиционной китайской опере.
Меня озадачило, что западные рабочие ходят в чистых костюмах, даже без заплат - это не сочеталось с моими представлениями о том, что носят угнетенные массы в капиталистических странах. После фильма я поделилась своим недоумением с мамой, но она его не разрешила: я не поняла, что значит «относительный уровень жизни».
В детстве я представляла Запад юдолью горя и нищеты, описанной в андерсеновской сказке о бездомной «Девочке со спичками». В яслях, когда я не хотела есть, воспитательница говорила: «Подумай о детях, голодающих в мире капитализма!» В школе учительница призывала нас учиться прилежнее: «Вам повезло - вы ходите в школу, читаете книжки. В капиталистических странах дети работают, чтобы прокормить голодную семью». Часто, когда мы сопротивлялись каким-нибудь предложениям взрослых, они утверждали, что людям на Западе этого очень хочется, но у них этого нет, и мы должны радоваться своему счастью. Этот образ мыслей перешел у меня на уровень рефлекса. Если я замечала на однокласснице невиданный полупрозрачный розовый дождевик и думала, что хорошо бы и мне такой вместо скучного старого зонтика из вощеной бумаги, я тут же казнила себя за «буржуазные наклонности» и записывала в дневнике: «Подумай о детях в капиталистических странах - они и мечтать не могут о зонтике!»
Иностранцы представлялись мне чудовищами. У всех китайцев карие глаза и черные волосы, все остальные цвета кажутся им странными. Я воображала себе иностранцев более или менее в соответствии с официальным стереотипом: мужчина с рыжими растрепанными волосами, глазами нечеловеческой окраски, очень - очень длинным носом, пьяной шатающейся походкой и уродливо вывернутыми ногами, заливающий себе в горло кока-колу.
В нашем зале для элиты можно было посмотреть кино, которое больше никому не показывалось, даже зрителям второго зала. Эти так называемые «справочные фильмы», как правило, состояли из фрагментов западных картин. Так я впервые увидела мини-юбку и «Битлз». Помню, как женщины на пляже окатили из ведра подглядывающего за ними мужчину; как художники-абстракционисты давали шимпанзе чернила, чтобы он размазывал их по бумаге; как человек задом играл на фортепьяно.
Думаю, все эти отрывки отбирались с таким расчетом, чтобы убедить нас в упадочности Запада. Их показывали только высокопоставленным партработникам, но и те получали лишь малую толику информации о Западе. Изредка демонстрировали фильм в малом зале, куда детей не пускали. Мне страшно хотелось посмотреть, я умоляла родителей взять меня с собой. Пару раз они согласились. К тому времени отец к нам помягчел. У дверей стоял охранник, но, поскольку я приходила с родителями, он не возражал. Я ничего не понимала. В одной картине, кажется, рассказывалось о пилоте, сошедшем с ума, после того как он сбросил атомную бомбу на Японию. В другом черно-белом игровом фильме гангстеры били в машине профсоюзного лидера, изо рта его сочилась кровь. Я была потрясена, впервые в жизни увидев, как проливается кровь. Коммунисты отменили в школах телесные наказания. Китайские фильмы той поры отличались мягкостью, сентиментальностью, оптимизмом; если в них и присутствовало насилие, изображалось оно стилизованно, как в традиционной китайской опере.
Меня озадачило, что западные рабочие ходят в чистых костюмах, даже без заплат - это не сочеталось с моими представлениями о том, что носят угнетенные массы в капиталистических странах. После фильма я поделилась своим недоумением с мамой, но она его не разрешила: я не поняла, что значит «относительный уровень жизни».
В детстве я представляла Запад юдолью горя и нищеты, описанной в андерсеновской сказке о бездомной «Девочке со спичками». В яслях, когда я не хотела есть, воспитательница говорила: «Подумай о детях, голодающих в мире капитализма!» В школе учительница призывала нас учиться прилежнее: «Вам повезло - вы ходите в школу, читаете книжки. В капиталистических странах дети работают, чтобы прокормить голодную семью». Часто, когда мы сопротивлялись каким-нибудь предложениям взрослых, они утверждали, что людям на Западе этого очень хочется, но у них этого нет, и мы должны радоваться своему счастью. Этот образ мыслей перешел у меня на уровень рефлекса. Если я замечала на однокласснице невиданный полупрозрачный розовый дождевик и думала, что хорошо бы и мне такой вместо скучного старого зонтика из вощеной бумаги, я тут же казнила себя за «буржуазные наклонности» и записывала в дневнике: «Подумай о детях в капиталистических странах - они и мечтать не могут о зонтике!»
Иностранцы представлялись мне чудовищами. У всех китайцев карие глаза и черные волосы, все остальные цвета кажутся им странными. Я воображала себе иностранцев более или менее в соответствии с официальным стереотипом: мужчина с рыжими растрепанными волосами, глазами нечеловеческой окраски, очень - очень длинным носом, пьяной шатающейся походкой и уродливо вывернутыми ногами, заливающий себе в горло кока-колу.