ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (58)
Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.
Связанные одной целью
И вновь, и еще раз, всем, кто спрашивает: зачем так подробно про послевоенный Парагвай, разрушенный и почти на век отброшенный на обочину истории? А именно затем. Чтобы посмотреть как тяжко и страшно выбираются из глухой, беспросветной ямы те, кто потерял свою страну, оставшись только с территорией, - при условии, конечно, что хотят выбраться, не останавливаясь ни перед чем. Без идеалов, просто выкарабкаться. Других таких лабораторно чистых примеров я не знаю…
Итак, lopistas оказались у руля. Полностью и безоговорочно. Это, разумеется, не означало, что вернулись времена Лопесов, - какое там, без экономики, без промышленности, почти без сельского хозяйства и практически без мужского населения, притом, что все взрослые мужчины так или иначе кормились от распила кредитов? И все же: в отличие от шибко либеральных «аргентинцев», они твердо осознавали, что политикой можно заниматься лишь на хоть каком-то фундаменте, а пока его нет, приоритеты совсем иные, общую же их программу, - вернее, видение ситуации, - сформулировал президент Гилл, выступая в Народном Клубе, перед «всем Асунсьоном», кроме либералов.
Очень кратко и сжато: «Хватит говорить о реформах. Хватил рассуждать об идеалах. Для реформ, тем паче - идеалов, нужна страна. Независимая страна. А у нас страны нет. И независимости нет, потому что нет денег. Мы попрошайки, мы берем в долг, а потом деньги исчезают. Таким образом, наша первая задача: исключить самую возможность каких-то переворотов, и карать за попытки будем жестоко. А вторая задача: хоть что-то зарабатывать самим, но при этом хотя бы знать, куда уходят деньги. Обо всем прочем подумаем позже».
И взялись. Правда, зарабатывать самим было особо не на чем, но все же оставался табак, который выращивали в местах, не очень затронутых войной, - и на табак ввели государственную монополию. На пять лет. Беспощадно разорвав все «бесчестные» контракты, заключенные частными лицами в «эпоху хаоса», поскольку там, в самом деле, было что разрывать. Но, правда, только с покупателями из Аргентины (контракты, заключенные с подданными Империи, по умолчанию считались «честными»). Естественно, взвинтили налоги, что крепко ударило по безответным фермершам, однако их мнение мало кого волновало. И как-то наладили контроль за доходами и расходами, пусть и по принципу «Своим все, остальным закон», но раньше и этого не было.
Потихоньку, полегоньку кое-что начало удаваться, - во многом по той причине, что в экономических вопросах в стане lopistas противоречий не было: «военная фракция» (генералы и примкнувший к ним Кандидо Баррейро) поддерживала «гражданскую» (президента и его окружение). Однако не было и каких-то идиллий. Люди есть люди, у людей есть амбиции, а дон Хуан Баутиста, энергичный и умный, любя деньги, еще больше любил власть, и никого, кроме себя, во главе государства не видел. Во всяком случае, реально, формально же определил вице-президентом, то есть, преемником, своего кузена Хининьо Уриарте, политически никакого и во всем послушного, и загадывая на будущее, старался укрепить свои позиции среди силовиков.
Правда, новая попытка сделать военным министром брата Эмилио не удалась, но на МВД все же был поставлен генерал Эрман Серрано, с которым президент нашел общий язык, а «вояки» после событий 1874 года, наоборот, потеряли, хотя, уважая былые заслуги, и относились, как к своему. Сумел договориться с Факундо Макейном (помните «президента одной ночи»?), который уже повзрослел, заматерел и, оставшись пылким идеалистом, вырос в известного юриста, признанного лидера «третьей партии», как называла себя элита Асунсьона, всю войну просидевшая в столице и чужая как бывшим эмигрантов, так и ветеранам войны. Причем, если лично дон Факундо хотел делать «честную политику», но его группы поддержки более всего мечтали припасть к пирогу, которым сеньор Гилл был готов поделиться.
Короче говоря, общий баланс выстроился, а вот внутри баланса все было совсем не так гладко, как на бумаге. Более всего опасаясь, разумеется, не военных, а их «политического советника», дон Хуан Баутиста нашел, как ему казалось, элегантный вариант: назначив Баррейро министром иностранных дел, он предложил ему отправиться в Англию, где только у него есть прямые связи, и попытаться реструктуризировать абсолютно неподъемные проценты по двум «пропавшим» кредитам. С очевидным и даже очень тонким расчетом на то, что пока дона Кандидо не будет в Асунсьоне, «вояки» потеряют ориентацию, а когда дон Кандидо вернется в Асунсьон, несолоно хлебавши, его авторитет сильно понизится.
Ловушка, короче говоря, - без возможности уклониться. И все было бы именно так, - но дон Кандидо совершил казавшееся невозможным: он не только договорился с братьями Бэринг о списании немалой доли процентов, но и сумел выцарапать в Сити еще один кредит, - на сей раз уже без посредников-бразильцев, и поэтому на вполне приемлемых условиях. Более того, на обратном пути заехал в Берлин, разыскал там Грегорио Бенитеса, и хотя не помирился с ним, - до Грегорио так и не подал ему руки, - но сумел уговорить помочь с небольшим кредитом от немецких банкиров.
Такой финал европейского вояжа главы МИД поставил президента в весьма двусмысленное положение. С одной стороны, нежданный кредит, да еще на таких близких к идеалу условиях, был очень кстати. Он позволял закрыть множество дырок, однако, с другой стороны, одним из условий Сити поставил назначение сеньора Баррейро на пост министра финансов, что автоматически отдавало ему контроль над приходом-расходом, то есть, по сути, власть. Непростая ситуация, согласитесь, но, в конце концов, сеньор Гилл был прагматиком, да и отказаться от нежданной удачи было невозможно. Даже в полном осознании того факта, что в Рио отказом от посредничества Империи будут крайне недовольны.
Действительно, в Рио, узнав, что милый ручеек дохода иссяк, рассердились всерьез. В первую очередь, конечно, на сеньора Гилла, который, как президент, отвечал за все, а как бразильский предприниматель, проявил двойную нелояльность. Прощать такое не представлялось возможным. Представитель Империи пригласил к себе генерала Серрано для разговора, поставив его в известность, что дон Хуан Баутиста вышел из доверия, и теперь правительство Его Величества считает своим другом в Асунсьоне только дона Эрмано. Которого и хотело бы видеть во главе дружественной державы, - а что касается техники прихода к власти, так с военными посол переговорит.
Дон Эрмано, считавший себя ничем не хуже шефа, не возражал, тем паче, что посол, в самом деле, переговорил с Кабальеро, и 9 декабря 1875 года в городке Каакупе началась очередная «революция» под давно знакомыми лозунгами: «Долой воров, даешь честную военную власть!». Вот только, как оказалось, президент был в курсе, а «вояки», вроде бы давшие послу гарантии, что поддержат мятежников, вместо того подавили путч на самом старте. Больше того, когда встал вопрос о судьбе плененного генерала Серрано, для казни которого требовалось согласие равных по званию, за замену расстрела изгнанием, не высказался никто. Ибо, как пояснил послу дон Бернардино, «Мы верные друзья Империи, но, при всем уважении, в нашей стране, как минимум, двадцать лет не должно быть ни революций, ни дураков, разжигающих огонь в соломенной хижине».
Безусловно, такой бунт на корабле заслуживал наказания, однако Империя ничего не могла поделать: одним из пунктов соглашения о «кредите Баррейро» были гарантии Лондона поддерживать в Парагвае политическую стабильность, без которой проценты не выплатишь, - и Лондон категорически запретил Рио вмешиваться во внутренние дела суверенного государства, а Рио, по итогам войны по уши увязший в долгах Лондону, возражать не мог. Таким образом, в итоге бразильская удавочка ослабела, и вчерашним хозяева пришлось смириться со статусом старших партнеров, утешая себя тем, что отношение lopistas к Аргентине, оккупанту, да еще и поддерживающему ушедших в оппозицию либералов, по-прежнему крайне враждебно.
И вот в этом вопросе обе фракции lopistas, и «президентские», и «вояки», а равно и «нейтральные» фанаты сеньора Макейна, которому Баррейро, забрав финансовый портфель, сдал МИД, был единодушны. Аргентина, все еще державшая войска там, где не следовало, и по-прежнему требовавшая отдать Чако, была врагом всем, кроме либералов. Ее перестали любить даже многие бывшие эмигранты. А потому на все требования и даже на попытки шантажа Байресу отвечали жестким «нет», и оказать давление Байрес, как и Рио, не мог. Во-первых, там, как и предполагал в свое время виконт Параньос, после ухода с поста Сармьенто начались проблемы (о которых позже), а во-вторых, многое определяла позиция все того же лондонского Сити.
В итоге, тупо упершись и отказавшись от любых компромиссов, все-таки пережали: 3 февраля 1876 года Договор о мире и границах был, наконец, подписан. Аргентина получила только то, на что претендовала до войны, но, правда, получив большую контрибуцию, которую Парагвай сумел выплатить только через сто лет, и подтвердив, что насчет Чако «согласна подчиниться арбитражу», а в мае ее войска покинули «лишние» территории, после чего, 22 июля, согласно договору о «гарантиях», ушли восвояси и бразильцы. Отныне Парагвай вновь принадлежал себе, хотя, разумеется, это была всего лишь бледная тень былого Парагвая.
Генеральная прополка
Теперь, когда охлаждать страсти было некому, обстановка вновь начала накаляться. Котел был завинчен наглухо, но давление росло, ибо многих нервировало укрепление позиций Гилла, сумевшего обернуть в свою пользу и уход оккупантов, и какое-никакое наполнение бюджета, и установления некоторого порядка в стране. Действуя осторожно и мягко, он в значительной степени восстановил контроль над финансами (Баррейро остался министром, но наряду с ним появился «финансовый контролер» с правом подписи). Да и вообще, не трогая, согласно договоренности, военные кадры, всю свою, гражданскую квоту заполнял своими людьми, в основном, родней или друзьями родни. Все шло к тому, что старый план президента: на выборах 1880 года протолкнуть к рулю кузена, реально оставшись у руля, будет реанимирован.
В итоге, к началу 1877 года в Асунсьоне, где все знали всех, а если кто-то кого-то не знал, то имел общих друзей, завязался сложнейший узел, в который так или иначе вплелись все недовольные, готовые рисковать. Подробно описывать все детали, пересказывая монументальную монографию Карлоса Вейдеманна Суареса, нет никакой необходимости, скажу только, что ядром и «мозговым центром» заговора стали legionares, связанные с Аргентиной, самые фанатичные из либералов. Сами по себе не очень влиятельные, они сделали ставку на дико тосковавшего в глуши и готового на все Риваролу, а уж на эту основу наматывались новые ниточки. Обиженные Гиллом, обойденные чинами, уволенные офицеры Серрано, - короче говоря, очень разные, зачастую даже враждовавшие друг с другом люди, зачастую даже не знавшие, что в деле участвуют их противники.
О целях каждому сообщали то, что он хотел бы услышать, и делали это очень умело: в заговор вовлекли даже Хосе Долореса Моласа, убедив его, что цель восстания - полное искоренение коррупции. На это Pi´o Lolo, произведенный «старшими» в полковники с неплохим жалованьем, но отказавышийся мириться и выведенный за штат, а потому обиженный пуще прежнего, купился, взяв на себя роль лидера ударной группы, которую лучше него не мог исполнить никто.
Знали ли о происходящем власти? Вопрос вопросов. Но президент точно не знал, - и 12 апреля 1877 года около 10 часов утра, направляясь в открытой коляске во дворец, на заседание кабинета, он, вместе с двумя офицерами охраны, был расстрелян тремя боевиками, во главе с Моласом, сразу после этого во главе 25 верных лично ему людей рванувшим во дворец. Одновременно другая группа боевиков, тоже на улице, застрелила генерала Эмилио Гилла, и это был последний пункт плана, прошедший без сучка и задоринки.
Далее все пошло наперекосяк. Заговорщиков, атаковавших дворец, встретила не охрана министров, а рота солдат, готовых стрелять и тотчас по их появлении открывших огонь, убив на месте десяток нападающих. Самого Pi´o Lolo, тяжело раненого, сумели унести, - и поскольку в столице явно не получилось, помчались в Луке, куда накануне прибыл Риварола с тремя сотнями бойцов. Однако власти, потеряв президента, держали руку на пульсе событий: в погоню немедленно повел кавалерию генерал Игнасио Генес, а вслед за ней двинулись пехотные части под командованием Патрисио Эскобара.
Исход был предсказуем: после пары-тройки стычек «революционеры» 17 апреля потерпели окончательное поражение и, в основном, сдались в плен, а кто не сдался, вскоре был пойман. Спастись удалось только организаторам покушения, сразу после атаки на дворец бежавшим в Аргентину, да везучему Ривароле, сразу после получения известий о провале в столице бросившему все и вновь ушедшему в свое имение, - в лесистые холмы, где искать его было слишком дорого.
Далее сюжет развивался по законам осадного положениям, введенного бывшим вице, а ныне полноправным президентом Хининьо Уриарте, однако все понимали, что кузен убитого, «не более, чем тень власти без какой-либо личной ответственности» (Гомес Фрейр Эстевес), всего лишь марионетка в руках правительства, «подписывающая решения своих министров». Совершенно явно готовился Большой Процесс, за решеткой оказались десятки людей, - а защиту арестованных взял на себя вычищенный из МИД Факундо Макейн, и это правительству крайне не понравилось. Суд обещал стать слишком громким, с его трибуны из уст человека с репутацией идеалиста неизбежно прозвучали бы все претензии к властям, и власти это понимали, в связи с чем, сыграли на опережение.
7 мая из тюрьмы сбежал один из заключенных. Необъяснимым образом кандалы на нем оказались разомкнутыми, дверь камеры отперта, и беглеца зарезали охранники, как сказано в отчете «по воле случая встретившие его, возвращаясь из увольнительной, и опознавшие», уже на воле. От случившегося за версту несло постановкой, но официально тотчас был заявлено, что «корни заговора не вырваны», и начались новые аресты с подключением провокаторов, заводивших крамольные беседы, после чего интересующую персону брали. Правда, проведя «воспитательные беседы», все же выпускали. 17 июля закрыли и Макейна, обвинив в связях с беглым Риваролой, но выпустили после трех дней карцера, с пояснением, что в следующий раз будет хуже.
Предупреждением дон Факундо, однако, пренебрег, и 10 сентября блестяще выступил на первом процессе, добившись полного оправдания некоего итальянца, не имевшего к заговору отношения, но давшего на себя кучу показаний, - после чего вновь был задержан на три дня. Обвиняли, естественно, опять в «связях с Риваролой», но опять отпустили, надеясь, что уж на этот-то раз намек будет понят правильно. Однако опять ошиблись: д-р Макейн, несмотря на предостережения родни и друзей, объяснявших идеалисту, что все очень и очень серьезно, отступать не собирался.
В общем, сталовилось душно. В Конгрессеприподняли голову почуявшие возможность поскандалить либералы, на улицах начались мордобои, из уст в уста передавались слухи о предстоящей Варфоломеевской ночи, - и тюрьма тоже не оставалась в стороне от общественной жизни: там несколько тюремщиков предложили арестованным организовать большой побег. И вот в такой непростой ситуации 24 октября дон Факундо получил огромный букет цветов, а в нем записку: мать генерала Эскобара (по сей день неизвестно, по своей инициативе или по просьбе сына) просила его как можно скорее бежать из Асунсьона. Однако Макейн, учтиво поблагодарив старую сеньору за заботу, не прислушался и к этому предупреждению, - и через два дня был опять арестован, по очередному подозрению в связях с Риваролой.
Между тем, арестованные, очень долго сомневавшиеся, стоит ли верить тюремщикам, наконец, согласились: серьезность затеи подтвердили Pi´o Lolo несколько солдат из внешней охраны, которым он верил. Отказался только дон Факундо, сказав, что не видит за собой никакой вины и уверен, что его все равно выпустят, как выпускали раньше. И в полночь 28 на 29 октября акция началась: дверь камеры Моласа оказалась открытой, а на полу у порога лежала связка ключей от соседних камер, которые он и открыл.
А вот другой связки, от кандалов, в назначенном месте не оказалось, и пока Молас вместе с прочими, освобожденными, но в оковах, метались по коридору, в коридор ворвались тюремщики, паля во все, что шевелится, и добивая ножами раненых. А также и тех, кто остался в камерах, потому что был прикован к стене или, как сеньор Макейн, никуда не собирался бежать. Помешать было некому - внешнюю охрану за час до старта заменили, а с утра газеты завопили о «жестокой толпе черни, учинившей в тюрьме самосуд», и эта версия надолго стала официальной. Лишь много позже Патрисио Эскобар в одной из бесед обронил: «Yayucá ре iñarandúva y oicoveyevypa», что на гуарани означает «Постыдно и омерзительно, но целесообразно».
И ничего не скажешь: действительно, одним махом вся активная оппозиция была устранена. Погибло всего десятка два лидеров, но замены им не было: прочие, отпущенные подобру-поздорову, притихли надолго. «Вояки» стали, наконец, властью, их (вернее, их «политического советника») видение - единственным видением. Оставался еще, правда, сеньор Уриарте («В Парагвае не свергают президентов!», сказал дон Бернардино), но он, ноль без палочки, день в день когда следовало, 25 ноября 1878 года, сдал полномочия единогласно избранному Ассамблеей преемнику. Излишне говорить, что преемником этим стал сеньор Кандидо Пастор Барейро, предложивший в вице дона Бернардино Кабальеро, - однако генерал от лестного повышения отказался, предпочтя скромную должность военного министра.
Продолжение следует.