ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (45)
Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.
Там разберутся
«10 июля 1868 года Лопес, собрав ближний круг, сообщил о раскрытии заговора “против правительства и народа”, в котором замешан ряд высших чиновников и военных, а также члены его семьи. По словам диктатора, заговорщики, связавшись с бразильцами через американского посла Чарльза Уошберна. Об этом маршалу якобы рассказала так и оставшаяя неизвестно служанка одного из негодяев, подслушавшая тайную ночную беседу… Все присутствующие высказались за немедленный арест и суровое наказание "изменников". Никто не усомнился в правдивости навета, хотя все лично знали обвиняемых, некоторых - с детства. Очевидно, ими руководил страх попасть в тот же “черный список”».
Так или примерно так, но, в общем, в одних и тех же словах излагают сюжет десятки исследователей, поддерживающих «черную легенду». А далее идут обстоятельные описания «кровавых трибуналов», «арестов по лживым наветам», «жутких пыток по личному распоряжению тирана», «упрощенном судопроизводстве», «обвинительном уклоне» и прочих страшных вещах. С обязательным дополнением о «паранойе диктатора» etc. И коль скоро обвинения, действительно, тяжки, давайте, прежде чем перейти к прояснению цели, поговорим о средствах.
Казни и пытки были.
Это факт. Но далее начинаются детали.
О том, что сеньора Эскускиза, служанка, вовсе не «осталась неизвестной», мы уже знаем. Но это частность. Общее же заключается в том, что тема репрессий 1868-1869 годов начала активно раскручиваться еще во время войны, а уж после раскалилась до синего звона, и понятно, почему. Для союзников, в первую очередь, имперцев, показать миру «звериное лицо диктатуры» означало оправдать все собственные скотства и зверства, для новых же властей Парагвая, в первую очередь, из эмигрантов, - снять с себя обвинения в измене, а заодно (поскольку все они потеряли в ходе расстрелов близких родственников) и отомстить.
Именно поэтому с доставленных в Рио падре Фиделя Маиса (главного судьи «кровавого трибунала») и полковника Сильвестра Авейро (прокурора процессов), - они были с Марискалем до конца, - были взяты письменные показания о «личных распоряжениях Лопеса» и его «маниакальном наслаждении мучениями арестованных», и поэтому же, вернувшись домой (получив нужные показания, их немедленно отпустили, предложив остаться в Империи, но оба отказались), они получили повестки в суд по делу о репрессиях, возбужденному по заявлению некоего Хуана Сильвано Годоя.
И тут начинается интересное. Казалось бы, чего проще? - достаточно было всего лишь подтвердить «бразильскую» версию, свалив все на уже не страшного «тирана», которого боялись, а потому слушались, и всё. В послевоенном Парагвае было очень удобно валить все на покойника, объяснение «Боялся за себя» принималось с пониманием. Ан нет. Оба, и падре, и полковник, спокойно пошли в суд и первым делом заявили, что показания, данные в Бразилии, даны под давлением и под угрозой каторги, и Марискаль в ход следствия не вмешивался. То есть, выходит, вопреки всякой логике, взяли всю вину на себя?
Ага. Взяли. Вот только логика здесь была, и железобетонная. По той простой причине, что все их деяния осуществлялись строго в рамках закона. Как писал в своей «El Mariscal Francisco Solano López» Хуан О´Лири, «Жестокость судов обусловлена жестокостью законодательства о преступлениях в период иностранного вторжения, основанных на "Código Alfonsino" и "Siete Partidas", унаследованных Парагваем, как и соседями, от колониальной эпохи. Ими же руководствовались и мексиканцы в период французской интервенции. В соответствии с этим, прокуратура ни на йоту не отступила от действовавшего законодательства».
Это, заметьте, написано в 1929-м, когда эпоха Лопеса, в соответствии с «договором элит», считалась «позорным пятном», а публикация «Этапов моей жизни» падре Маиса и «Военных мемуаров» полковника Авейро, шатавших генеральную линию, была запрещена цензурой, да и мемуары генерала Рескина печатали с купюрами. И написано это, обратите внимание, человеком из семьи, пострадавшей от репрессий, ненависть к Марискалю впитавшим с молоком матери, потерявшей в те дни первого мужа, отца и брата. Любые сомнительные моменты в этой книге при самой малой возможности толкуются так, чтобы максимально очернить «героя», - но в ситуациях, когда прицепиться не к чему, даже сеньор О´Лири не позволяет себе грубо фальшивить, а в этом вопросе прицепиться, при всем желании, не к чему.
Прежде всего, работали два суда. Один - военный, к которому ни падре, ни полковник отношения не имели, там заседали офицеры, и разбирались там дела, относящиеся исключительно к военной сфере. Под эти законы, очень тщательно проработанные, подходили даже герои Умайты. Франсиско Мартинес? Безусловно, герой, но вопреки приказу передал в распоряжение врага своих подчиненных, не нанеся противнику максимального ущерба. Паулино Ален? Дважды герой: и стоял до конца, и Мартинесу не . подчинился. То есть, не изменник. Но обязан был не уходить, а арестовать командира и принять командование на себя, и следовательно, дезертир. Через этот военный трибунал прошло четыре сотни солдат и офицеров, проявивших халатность или трусость, и хотя к стенке встала примерно половина, однако все же не все, и чем ниже чином, тем мягче выносили приговор. Понятно, почему.
А вот Tribunal de la sangre («Кровавый Трибунал») - иное дело. Это ведь не красное словцо, а официальное, зафиксированное в законе, название суда, имеющего полномочия приговаривать к смертной казни за государственную измену во время войны, без адвокатов, но с правом подсудимых требовать вызова любых свидетелей защиты. Включая короля (или, в данном случае, президента), - и это право реализовалось:например, генерал Кабальеро попросил взять показания под присягой с самого Марискаля, и тот показания дал, после чего дона Бернардино оправдали, а Хуан Хризостомо Центурион воспользовался этим правом, чтобы пригласить м-ль Линч, и это тоже пошло ему в плюс.
Равным образом, хотя бы слегка нырнув в тему, не получается всерьез говорить об «упрощенном судопроизводстве». Напротив. Шесть судей, обязательно духовного звания и обязательно с дипломами лисенсиатов права, и скрупулезно разработанная, многоступенчатая процедура дознания, прописанная до мелочей типа точного времени начала и окончания допросов и длины бича.
Прежде всего: арест возможен только при наличии трех показаний. Если таковые есть, первый этап: «мягкий разговор», типа «вас подозревают в том-то и том-то, что можете сказать в свою защиту и кого хотели бы пригласить?». Если пояснения большинство судей не удовлетворили, тогда второй этап: «суровый разговор» - перекрестный допрос «от заката до второго заката» с предъявлением улик и очными ставками. Если и после этого ответы не удовлетворяют, - но это уже при единогласном решении, - тогда пытки.
Но и пытки строжайше регламентированные: сперва - бич («не менее 3, не более 19 ударов»), затем (опять при полном единогласии) «растягивание» («не более шести раз») и наконец, - тоже при полном единогласии, - «испытание металлическими предметами». После чего, если признания нет, даже при «весьма сильных подозрениях», полное оправдание и обнуление всех показаний против подследственного. Такое тоже бывало.
В общем, тезис Альсибиадеса Делвалле, - «Неясно, чем руководствовался Лопес - буквой закона, садизмом или политическим терроризмом», - вдребезги разбивается о тот факт, что буква закона была именно такова, а все остальное уже не в счет. И другой его тезис, - «Что бы ни было, даже если какой-то заговор был, вызывает возмущение коллективная ответственность, свойственная средним векам, но не новому времени», - вдребезги разбивается об этот же факт. Потому что в правовом государстве закон, пока он не изменен, должен соблюдаться.
К слову, стенания союзников насчет «чудовищной жестокости парагвайского изверга» выглядят не очень убедительно. Особенно, если вспомнить, что бразильцы (не говоря уж о Холокосте в Перибебуе, о чем позже), бойко продавали пленных в рабство, да и Канудус (если кто помнит) вырезали дочиста, а офицеры Митре в собственных провинциях без всякого суда вскрывали глотки тысячам гаучо, просто впрок, чтобы те не ушли в montoneros. Но это, повторяю, к слову, а слово, оно слово и есть. Лучше обратимся к цифрам.
Орудия гибридной войны
Согласно спискам, опубликованным бразильской прессой, всего с 17 июня до 27 августа, 17 сентября и 21 декабря 1868 года было расстреляно и заколото 711 человек, причем все пытали. Если верить газетам Байреса, за тот же период казнено 605 человек, причем опять же, всех пытали, - и с этим согласен уже известный нам Эктор Декоуд, «легионер», потерявший в те дни мать. Оно и понятно. Но вот Джордж Томпсон пишет: «Ходили слухи о поголовных пытках, но подтвердить не могу…». И Хуан Хризостомо Центурион, тоже попавший под каток, но выскочивший, пишет: «Пытали ли всех, я не знаю, но думаю, что нет человека, который признался бы не под пытками. Поэтому, судя по себе, полагаю, что всех», - однако это было написано 20 годами позже, когда бывший ординарец Лопеса уже вписался в новую власть, сделал карьеру и стеснялся прошлого.
А вот согласно «поименному расписанию», дошедшему до наших дней (этот документ в числе тех, которые Бразилия спустя век вернула), заверенному падре Маисом, полковником Авейро и генералом Рескиным, «для исполнения переданы» 213 приговоренных (плюс еще около 200 исполнены по приговору военного суда). Если же кому-то интересна статистика в целом, то Tribunal de la sangre после «мягкого разговора» освободил 37 подозреваемых (в том числе, таких знаковых, как Бернардино Кабальеро), после «сурового разговора» - 29, а после пыток - 17 («без градации степеней»).
Как видим, расхождения изрядны. Более того, уже тогда возникли сомнения в добросовестности «союзнических» подсчетов. Не в Бразилии, конечно, где с этим поныне строго, а в Аргентине. Например, знаменитый ученый Поль Груссак, француз, ставший гордостью аргентинского просвещения, спустя год после окончания войны, тщательно изучив архивы, публично обвинил сеньора правительство Митре в «искажении и фальсификации документов, а также переводов с реальных документов», а когда экс- президент подал в суд, ему в итоге пришлось уплатить ответчику крупную компенсацию.
Равным образом, и генерал Мартин МакМэхон, сменивший посла Уошберна, - очень интересный, кстати, человек, о котором позже расскажу подробнее, в 1870 году под присягой показал сенатской комиссии, что «при выходе из Асунсьона, лично я общался с несколькими знакомыми, числившимися в списках союзников, как казненные, но они даже не предполагали, что казнены».
Следует отметить, примерно так это понимали и многие современники. Когда информация о заговоре и всем остальном долетела до Европы, - понятно, с подачи бразильских и аргентинских газет, живописующих «варварские зверства варварского зверя», респектабельная парижская Le Temps 22 октября 1868 года в редакционном комментарии отмечала: «Однако мы должны помнить о том, что эти подробности поступают от противников маршала Лопеса. Поэтому их следует воспринимать с определенными оговорками».
Разумеется, все это вовсе не значит, что в водоворот «летних» расправ (с расправами «осенними», а тем более, «декабрьскими» вопросов куда меньше) попали, как полагает венесуэльский историк Руфино Бланко Фомбона, «только лица, несомненно причастные к заговору». Такая точка зрения естественна, как обратный ход маятника, но истине не соответствует: жернова крутились, сминая все, - и тем не менее, когда падре Маис в «Этапах моей жизни» указывает, что
«Ни разу президент не вмешивался в ход следствия и не пытался повлиять на решение суда в сторону ужесточения. Напротив, в нескольких случаях, как, например, с сеньором Венансио и сеньорой Гармендиа, он воспользовался своим правом на помилование. Вместе с тем, как воплощение высшей власти, он неоднократно пользовался и правом на экстраординарный приговор; в этом случае, ни о каком судебном разбирательстве речи не было».
Иными словами, среди казненных были и погибшие по личному указанию Марискаля, - и тут, видимо, можно искать некие оттенки «параноидальной подозрительности», причины которой можно объяснять по разному. В том числе, и так, как делает это уже не раз помянутый Альсибиадес Делвалле: «Поведение Лопеса не может быть понято в строго рациональных терминах, потому что этот человек слишком болезненно, слишком маниакально воспринимал угрозу независимости, ставя некие отвлеченные этические ценности выше прав личности и ее благополучия». Однако можно прислушаться и к мнению Мартина МакМэхона, прозвучавшему 22 февраля 1870 года на встрече с ветеранами 69-го нью-йоркского полка:
«Да, жестокости были. Маршала Лопеса приводил в бешенство контраст между солдатом, который отдает все, и жизнь, и семью, и имущество во имя Родины, и аристократами, готовыми всем пожертвовать, лишь бы сохранить свое благополучие. В тот период, когда я его близко знал, он мог пощадить фермера, солдата, индейца, если проступок был мал, но ни плантатор, ни офицер, ни лисенсиат, ни вообще кто-то из образованной публики на пощаду не мог рассчитывать ни при каких смягчающих обстоятельствах. Помнится, я сказал ему: “Эта война превращает Вас в Марата”, на что он, пожав плечами, ответил: “Лично я предпочел бы быть Наполеоном”».
На этом, полагаю, рассказ о «привходящих обстоятельствах» можно завершать, - и надеюсь, ни lopistas, ни antilopistas, в каком бы полушарии они ни жили, не упрекнут меня в предвзятости. А завершив, прежде всего, чтобы потом называть кошку только кошкой, четко определиться с главным: так был ли заговор? Полагаю, на этот вопрос никто не ответит лучше профессора Сесара Кристальдо, автора монографии «Франсиско Солано Лопес», выпущенной в 2011 году по итогам более чем 20 лет исследований.
«Что же это было, - спрашивает корреспондент ABC в интервью, посвященном выходу книги, которую общественность очень ждала, - узкий заговор в Семье, или внешние происки, или, в самом деле, эмоциональный взрыв?». Ответ: «Все сразу. Заговор был. Инициаторы, видимо, Бедойя и Мать, а также сестры. Уошберн, несомненно, осведомлен. Что касается Бениньо, то он, видимо, оказался во главе не по своей воле, а по воле сеньоры Хуаны Паблы».
Мгновенная реакция корреспондента: «Так говорят многие, но есть ли убедительные доказательства?». Ответ: «Да. Я не полагался на известные аргументы, а искал новое, и с гордостью сообщаю, что нашел. Во-первых, доклад французского посла в Асунсьоне, месье Couverville, от 2 декабря 1867 года, за два с половиной месяца до атаки мониторов, где он пишет о возможном перевороте, копию которого Лопес получил от Бенитеса не позже начала марта; во-вторых, воспоминания отца Акоста, духовника женщин семьи Лопес-Каррильо. В 1918 году, в разгар antilopizmo, он при нотариусе подтвердил, что conspiracia в кругу Семьи была; в третьих, письмо Уошберна с просьбой об отзыве, в самых панических тонах, отправленное еще в марте, тогда как его имя впервые прозвучало в июле».
И вот тут, поскольку самым резким критическим отзывом на мнение человека, сумевшего пробиться даже в спецхран Рио, стало нечто типа «Ну ладно, пусть так, но ведь Лопес нарушал права человека!», полагая все виды преамбул завершенными, ставлю жирную точку и перехожу, как весело писали Братья, к амбуле...
Продолжение следует.