НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ О (15)

[putnik1]

Продолжение.
Ссылка на предыдущее здесь.




Золотая книга сказок

Сценарий наметили богатый, с завитушками. Отщепенцу Костову и десяти его подельникам, «умело вкрадывавшимся в доверие к партии», как минимум, с 1925, а то и раньше, предстояло признаться в «сотрудничестве до войны с троцкистами (Бела Куном и другими)». А также в «соучастии в титоистском заговоре с целью оторвать Болгарию от Советского Союза и передать ее империалистам через образование южнославянского Союза, тем самым лишив ее национального суверенитета, территориальной целостности и независимости».

Каким образом? Ну, в первую очередь, «путем присоединения Пиринского края к югославской Македонии». И еще кое в чем, но это уже по мелочам. Типа подготовку убийства тов. Димитрова, тов. Червенкова и тов. Сталина, руководства британской и американской резидентурами после войны и работе на ведомство Николы Гешева во время войны. За что Гешев, - кстати, одноклассник и друг детства отщепенца, - по версии следствия, и отмазал его от расстрела.

Этот пункт, однако, в обвинительном заключении не указали. Вернее, указали, но без поминания о сгинувшем в нети шефе Управления «А». Слишком уж деликатным оказался вопрос. И даже не потому, что «тайна» замены расстрела на пожизненное «тов. Папуасу» никакой тайной не была. Все знали, и документ в архиве нашелся, что жизнь будущему отщепенцу вымолил у царя его личный секретарь Станислав Балан, еще один друг детства Костова, которого тот, в порядке ответной любезности, после войны тоже спас от расстрела.

Дело в том, что в работе на Николу Гешева в подполье все подозревали всех, и похоже, не без оснований. Это, если возникали склоки, было общим обвинением. Да что там! Спустя много лет, когда репрессии давно закончились и были осуждены, некто Иван-Асен Георгиев, человек в теме, и представитель Болгарии в ООН, заболтавшись с журналистами, неосторожно брякнул: «Дело прошлое, уже можно сказать, что в годы подполья Гешев знал о нас всё. Он внедрил к нам армию агентов-провокаторов. Мы обнаружили и уничтожили только двоих из его агентов. Где сегодня остальные? Не в руководстве ли партии и государства?».

Казалось бы, ну и что? - дело-то, в самом деле, прошлое. Однако был тут же отозван, арестован и, даром что с заслугами еще с царских времен, расстрелян за шпионаж. И это при спокойном, не любившем крови и не проливавшем ее без крайней необходимости «Тато» Живкове. Ну, правда, и шпионаж был, но только за это (судя по судьбам других разоблаченных шионов) в НРБ просто сажали надолго. Так что, не все так просто, и тему из обвинительного заключения вычеркнули, заменим обтекаемым «на фашистскую полицию» едва ли спроста.

Как бы то ни было, на допросах отщепенец Костов сразу признал, что не без греха. Подтвердил, что «утаивал экономическую информацию от СССР» и согласился, что это «враждебный акт». Подтвердил, что вел «неправильные» разговоры о тов. Димитрове, клеветнически утверждая, что тот очень сильно болен и слишком часто улетает на лечение. «Национализм» в форме «критики политики “македонизации” Пиринского края» тоже признал, указав, однако, что эта политика уже осуждена ЦК БКП.

А вот насчет всего остального уперся, и ничего не подписывал аж до октября. Даже когда все остальные, - 10 подельников и примерно 200 шедших по делу «прицепом» VIP-persons, - раскололись, все равно, стоял в отказе мертво. Хотя били, и били страшно, и не только били. Мало того, что один из следователей, Мирчо Спасов, о котором речь еще не раз зайдет, был парнем, хватким на выдумки, но и дознаватели попроще, на изыски не гораздые, тоже не стеснялись.

И это не позднейшие выдумки «борцов с культом», отнюдь. Именно тогда один из следователей, по итогам процесса удостоившийся получить награду из рук самого тов. Червенкова, в ответ на похвалу щелкнул каблуками и отчеканил: «Рад стараться! Даже если Вас арестуют, я через три дня буду знать, с какого времени Вы работаете на англичан!», - на что тов. Червенков вовсе не рассердился, а рассмеялся и хлопнул ударника по плечу.

В октябре, под конец месяца, потеряв почти половину веса, однако, подписал и главный отщепенец, после чего готовеньких начали готовить к процессу. Подкармливать, подлечивать, то да сё. По ходу дав всем, даже центральному герою, обещания, что если все пройдет гладко, всем дадут солидные сроки, а потом, когда пена схлынет, потихоньку амнистируют и трудоустроят.

Не знаю, честно сказать, поверил ли в это отщепенец Костов, лично курировавший такую же методику с бедолагой Николой Петковым, но, в конце концов, человеку всегда свойственно надеяться на лучшее, а он, в отличие от «врага народа» Петкова, имел дело с товарищами, среди которых были и давние друзья. А о том, что примерно в эти же дни, будучи в Будапеште на заседании Коминформа, тов. Червенков, когда венгры похвастались раскрытием  «крупного международного заговора англо-американских империалистов» в Венгрии и казнью отщепенца Ласло Райка, сообщил: «Это покажет и процесс Костова у нас», - притом, что еще и обвинительный акт готов не был, - отщепенец Костов, конечно, не знал.



Час Быка

В общем, 7 декабря, - с огромным запозданием, Москва уже начинала беситься, - процесс начался. Что интересно, за пару дней до старта по настоятельной просьбе Софии в Болгарию с личного разрешения тов. Сталина направили «секретный десант», - московский, киевский и минский полки МВД, - «с целью оказания помощи в обеспечении государственной безопасности братской республики». Минчан в Бургас, киевлян в Варну, а москвичей, знамо дело, в Софию, поставив задачу: «с наступлением темноты и до рассвета брать под охрану ЦК БКП, Народное собрание, радиоцентр, политическую тюрьму, Совет министров, бани, дачу В. Червенкова и другие объекты, в том числе, Дом правительства».

Согласно мемуарам одного из офицеров, Дмитрия Медведева, секретность была высочайшего уровня: переодетые в болгарскую форму бойцы «службу несли молча», поскольку разговаривать по-русски запрещалось под угрозой трибунала. То есть, власти все же боялись. Однако же оказалось, что боятся зря. Никаких ЧП за все время «командировки» не случилось, зато, как вспоминает тот же Медведев, «запомнились огромные, каждый вечер до полуночи и позже заполняющие улицы толпы, кричащие "Смерть Трайчо Костову!"».

Это, к слову сказать, в какой-то степени понятно: два-три месяца до процесса лекторы, агитаторы и, натурально, СМИ во исполнение воли руководства, разъясняли ширнармассам, что вина за все проблемы с «реконструкцией кооперации» и все «перегибы в наказательных акциях» лежит на ныне разоблаченном отщепенце, но теперь, когда его не будет, начнется настоящий, правильный коммунизм. А народ, он, сами знаете, подвержен...

В общем, суд шел спокойно, без эксцессов. Чин-чином выступали свидетели. Всего 51. Разные. Бывшие товарищи, работавшие в экономических областях. И бывшие товарищи, работавшие с Югославией до того, как Тито стал продажной девкой империализма. И бывшие товарищи, имевшие дело с продажей табака в СССР.

А также бывшие полицейские, оказывается, что-то слышавшие о некоем «агенте Папуасе». И бывшие офицеры, осужденные за «военно-фашистские» заговоры, стоившие жизни Николе Петкову (теперь они вспомнили, что и Петков, и враг народа д-р Гемето поддерживали конспиративные связи с отщепенцем Костовым). И бывший шеф царской разведки и контрразведки Андрей Праматаров, близкий друг Николы Гешева, приговоренный к смерти в 1945-м, но помилованный и амнистированный, как ценный специалист, сказавший, что ага.

А также  эксперты аж шести комиссий, - сплошь профессора-экономисты и банкиры, - однозначно подтвердивших факты саботажа. И наконец, защитники, добавившие к обвинениям массу нюансов, но все же, отдам должное, под конец спичей просившие для подзащитных какого-то смягчения.

Вопросы звучали, ответы следовали, перья скрипели, радио транслировало, массы ликовали, - а 12 декабря в Москву на имя «тов. Филиппова» ушла шифрограмма: «Приговор будет вынесен в среду 14 декабря. Костов будет приговорен к повешению... Если есть поправки, требования или замечания, просьба об этом безотлагательно сообщить». Судя по всему, ни поправок, ни требований, ни замечаний не последовало.

Между тем, как раз 12 числа, - в ходе допроса «главной фигуры», - случился досадный сбой. Отвечая на вопросы судьи, отщепенец Костов сперва исправно подтверждал все, что должен был подтвердить, однако когда прозвучал первый по-настоящему важный вопрос, - «Что Вы можете сказать о событиях 1942 года?», - вместо того, чтобы сообщить о своем участии в аресте группы Антона Иванова, надолго замолчал. А когда поторопили, ответил: «Нет, я не признаю себя виновным в том, что капитулировал перед фашистской полицией. Также не признаю, что был завербован английской секретной службой и категорически отрицаю какие угодно обвинения в связях с кликой Тито. Я не подтверждаю эти показания, сделанные во время предварительного следствия под жесточайшим физическим и моральным давлением».

Облом получился жестокий. Главному обвинителю даже стало плохо. Правда, вариант предусмотрели и на такой случай. Подсудимого немедля лишили слова, вывели, увезли откуда привезли и процесс пошел правильным курсом, - однако от того, что 14 декабря предстояло выносить приговор, а перед тем предоставлять подсудимым последнее слово, деться было некуда.

Поэтому с отщепенцем Костовым плотно работали сутки, - и тем не менее, получив слово, он задудел в ту же дуду: «Я никогда не сотрудничал с фашистским режимом, никогда не находился на службе английских шпионских служб, никогда не участвовал в заговорщических планах Тито и его клики, и всегда испытывал к Советскому Союзу глубокое почтение».

Полный, согласитесь, беспредел. Естественно, опять прервали, дослушали остальных, удалились на совещание, - и около трех пополудни «именем народа» огласили приговор: Трайчо Костову - смертная казнь через повешение, прочим разные сроки, самый маленький - 8 лет крытки. Как вспоминал охранник Христо Бачваров, выслушав судью, отщепенец «встрепенулся, снял очки, протер их и упал навзничь. По приказу начальства мы вынесли его в коридор, где сидел врач».



Эра милосердия

И тем не менее, на такой ноте завершать было нельзя. Ни в коем случае. За такое, после признавшихся во всем Дзодзё и Райка, тов. Червенкову и не только тов. Червенкову могли выписать по ушам по полной. Собственно, при таком раскладе и приговор приводить в исполнение было невозможно, потому что получалось, что из героя коммунистического Сопротивления какие-то уроды выбили какие-то показания, а он все опроверг и ушел чистым.

Согласитесь, так серьезные люди не играют. Поэтому началась суета, беготня, звонки, и через день, 16 декабря, к отщепенцу Костову пришел тов. Червенков. «Очень бледный, плохо выбритый и неспокойный», - вспоминает начальник тюрьмы, - он велел охране остаться за дверью, потребовал в камеру чай с печеньем, и провел наедине с приговоренным более трех часов.

О чем они там за чашкой чая говорили, ныне не знает никто, а до 1980 знал только тов. Червенков, на Апрельском (1956) пленуме бивший себя в грудь, утверждая, что «Я дал Трайчо слово коммуниста, что если он исполнит каприз Сталина, выхлопочу помилование, но меня цинично обманули». Вполне возможно, нечто в этом роде и прозвучало, вот только неясно одно.

Опытнейший политик, отщепенец Костов прекрасно знал правила. Он, собственно, сам их и писал. Всего за два года до того он сам играл такую же игру с Николой Петковым, и он не мог не понимать, что только глухой отказ в какой-то мере гарантирует ему жизнь. И тем не менее, факт: из тюрьмы тов. Червенков вернулся с собственноручно написанным и подписанным заявлением, факсимиле которого наутро появилось во всех СМИ:

«Я признаю все обвинения, выдвинутые против меня судом, и подтверждаю целиком и полностью свои показания, сделанные во время предварительного следствия... Я искренне сожалею о своем возмутительном поведении, которое можно объяснить только крайним нервным напряжением и прошу Вас ... отменить вынесенный мне справедливый приговор и заменить его пожизненным строгим тюремным заключением».

Далее все по нотам. Разве что некоторые незначительные нюансы, возможно, апокрифичны. Якобы, в 2.00 ночи, идя  через мокро-снежный двор, отщепенец аккуратно обходил лужи, в ответ на недоуменный вопрос охранника пояснив: «Коммунист в любой ситуации должен оставаться чистым». И еще якобы, - но это уже, скорее, правда, потому что Само Бакияте, тюремному палачу, не было никакого резона врать, - отщепенец, худой и легкий, висел плохо, трепыхался, и его пришлось дернуть за ноги, «чтобы помочь, потому что жалко было».

Зато не «якобы», поскольку отражено в протоколе и жалобе начальника тюрьмы, так это то, что полковник Мирчо Спасов, смотрящий от МВД, выпустил всю обойму из автомата в еще слегка дрожащий труп. Объяснив изумленным очевидцам, что «Эту тварь так ненавижу, что удержаться не мог», а спустя 42 год, на допросе, внеся поправку: «Жалко было. Хотел, чтобы быстрее...».

Ну и? Ну и… Спрашиваю себя: жаль ли мне тов. Трайчо Костова, тов. Папуаса, одного из основателей БРП, одного из лидеров Сопротивления, секретаря ЦК БРП, ближайшего соратника тов. Димитрова, вице-премьера Болгарии, затем отщепенца, затем висельника, и наконец,  через 7 лет, «невинно репрессированного и посмертно реабилитированного честного коммуниста»? - и не могу сказать, что да.

Вот Николу Петкова, прошедшего тем же путем с его активной помощью, - да, жаль. Никола Петков жил по обычным, человеческим правилам, и в политику тоже играл, как человек. А тов. Костов, всю жизнь свою выстроив по канонам объективной политической целесообразности, по ним и умер, и нет в этом никакй трагедии. Достаточно разве отметить, что по этим же самым канонам, в рамках  объективной политической целесообразности, его исчезновение, оправдав затраты и сыграв свою роль, дало старт цепи не менее целесообразных событий. Строго в рамках исторического детерминизма.

Продолжение следует.