Боль делает нас взрослее.
Вчера возили ребенка к зубному. Два зуба запломбировали один вырвали.
Это был второй визит за этот год, по сравнению с первым он прошел на удивление гладко. Единственный, кто не находит себе места от волнения был я. Машка переносила все операции с невероятным для ее возраста терпением, тоже самое было с Катей, которая казалась совершенно бестрастной и была в состоянии заговаривать и успокаивать ребенка. Я же от переизбытка чувств не находил себе места.
Меня настолько трясли эмоции, что я оказался неспособным на такое простое действие, как удерживание пленки во рту ребенка во время ренгеновского снимка. За меня все сделала Катя. Она же держала и сопровождала Машку во время всех последующих операций. А я, хотя и был, так сказать, на периферии события, испытывал такие мучения, будто мне самому без наркоза сверлили и рвали зубы.
Для того чтобы держать себя в руках мне пришлось призвать на помощь все свое мужество и все известные мне уловки: дыхание, пассы, вращение глазами, изменение позиции тела, внутреннее безмолвие и другие. И все-равно, стоило мне вспомнить о мучениях ребенка, как внутри меня в одно мгновение взрывался фонтан чувств - горло сдавливал тяжелый ком, кулаки судорожно сжимались, слезы накатывались на глаза, а сам я сгибался пополам, как под тяжелым грузом. Никогда бы не подумал, что я окажусь неспособным сохранять самообладание в такой простой ситуации!
Самое удивительное, что ни Катя, ни Маша не реагировали на происходящее так сильно, как я. Казалось, они были полностью отданы выполнению своей задачи, как будто все что было для них важным это плыть по течению не фокусируясь на незначительных деталях и не индульгируя в жалости. Я не мог не заметить этого поразившего меня до глубины души качества, так сильно контрастировавшего с моими собственными реакциями. Пытаясь объяснить себе причину столь огромной разницы я не нашел другого объяснения, кроме слов дона Хуана о том, что женщины от природы наделены стойкостью и уравновешенностью, которой нет у мужчин. По этой причине именно мужчины в критический момент впадают в истерику. Наша ситуация была ярким подтверждением этих слов.
Домой мы возвращались в полном молчании. Я вел машину, продолжая бороться за душевное равновесие, Катя нежно держала ребенка, который выглядел вкрай измученным и истощенным. Я был настолько взвинченым эмоционально, что весь путь от поликлиники до дома тщетно пытался подобрать слова, чтобы выразить одну простую мысль. Наконец, у самого дома я понял, как это можно сказать и попросил Катю не оставлять ребенка одного в течении всего последующего дня.
На вид Маша была такой больной, что, казалось, она будет страдать от всего этого весь последующий вечер, или даже весь последующий день. Каково же было мое удивление, когда, войдя в дом и увидев бабушку, Маша приблизилась к ней, обняла за ногу и спокойным голосом в котором не было ни боли, ни страдания, произнесла:
- Бабуська, у меня все халасо. Я полесила субки.
Я уехал на работу, а вечером того же дня, когда я вернулся мы с Машкой и Катей сели на пол чтобы опробовать купленный мной в качестве компенсации за утраченный зуб трафарет для рисования. Я все еще переживал, опасаясь того, что психике ребенка был нанесен значительный ущерб и присматривался к ее поведению, пытаясь заменить что-нибудь.
Ребенок был тихим и не проявлял никаких признаков болезни. Она вела себя как обычно и, казалось, уже и не помнила о том, что утром ей вырвали зубик. Я даже решил было, что это событие никак на нее не повлияло, когда вдруг заметил, что Маша все-таки вела себя по-другому. В ее поведении появилась какая-то молчаливая зрелость, делавшая ее похожей на нас с Катей. Словно из ее детского сознания выпал маленький кусочек, делавший ее ребенком, и это каким-то непостижимым образом сделало ее взрослее.
Так вот, оказывается, что делает нас взрослыми, подумал я тогда. Боль и страдание.
Это был второй визит за этот год, по сравнению с первым он прошел на удивление гладко. Единственный, кто не находит себе места от волнения был я. Машка переносила все операции с невероятным для ее возраста терпением, тоже самое было с Катей, которая казалась совершенно бестрастной и была в состоянии заговаривать и успокаивать ребенка. Я же от переизбытка чувств не находил себе места.
Меня настолько трясли эмоции, что я оказался неспособным на такое простое действие, как удерживание пленки во рту ребенка во время ренгеновского снимка. За меня все сделала Катя. Она же держала и сопровождала Машку во время всех последующих операций. А я, хотя и был, так сказать, на периферии события, испытывал такие мучения, будто мне самому без наркоза сверлили и рвали зубы.
Для того чтобы держать себя в руках мне пришлось призвать на помощь все свое мужество и все известные мне уловки: дыхание, пассы, вращение глазами, изменение позиции тела, внутреннее безмолвие и другие. И все-равно, стоило мне вспомнить о мучениях ребенка, как внутри меня в одно мгновение взрывался фонтан чувств - горло сдавливал тяжелый ком, кулаки судорожно сжимались, слезы накатывались на глаза, а сам я сгибался пополам, как под тяжелым грузом. Никогда бы не подумал, что я окажусь неспособным сохранять самообладание в такой простой ситуации!
Самое удивительное, что ни Катя, ни Маша не реагировали на происходящее так сильно, как я. Казалось, они были полностью отданы выполнению своей задачи, как будто все что было для них важным это плыть по течению не фокусируясь на незначительных деталях и не индульгируя в жалости. Я не мог не заметить этого поразившего меня до глубины души качества, так сильно контрастировавшего с моими собственными реакциями. Пытаясь объяснить себе причину столь огромной разницы я не нашел другого объяснения, кроме слов дона Хуана о том, что женщины от природы наделены стойкостью и уравновешенностью, которой нет у мужчин. По этой причине именно мужчины в критический момент впадают в истерику. Наша ситуация была ярким подтверждением этих слов.
Домой мы возвращались в полном молчании. Я вел машину, продолжая бороться за душевное равновесие, Катя нежно держала ребенка, который выглядел вкрай измученным и истощенным. Я был настолько взвинченым эмоционально, что весь путь от поликлиники до дома тщетно пытался подобрать слова, чтобы выразить одну простую мысль. Наконец, у самого дома я понял, как это можно сказать и попросил Катю не оставлять ребенка одного в течении всего последующего дня.
На вид Маша была такой больной, что, казалось, она будет страдать от всего этого весь последующий вечер, или даже весь последующий день. Каково же было мое удивление, когда, войдя в дом и увидев бабушку, Маша приблизилась к ней, обняла за ногу и спокойным голосом в котором не было ни боли, ни страдания, произнесла:
- Бабуська, у меня все халасо. Я полесила субки.
Я уехал на работу, а вечером того же дня, когда я вернулся мы с Машкой и Катей сели на пол чтобы опробовать купленный мной в качестве компенсации за утраченный зуб трафарет для рисования. Я все еще переживал, опасаясь того, что психике ребенка был нанесен значительный ущерб и присматривался к ее поведению, пытаясь заменить что-нибудь.
Ребенок был тихим и не проявлял никаких признаков болезни. Она вела себя как обычно и, казалось, уже и не помнила о том, что утром ей вырвали зубик. Я даже решил было, что это событие никак на нее не повлияло, когда вдруг заметил, что Маша все-таки вела себя по-другому. В ее поведении появилась какая-то молчаливая зрелость, делавшая ее похожей на нас с Катей. Словно из ее детского сознания выпал маленький кусочек, делавший ее ребенком, и это каким-то непостижимым образом сделало ее взрослее.
Так вот, оказывается, что делает нас взрослыми, подумал я тогда. Боль и страдание.