«…Наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу справедливости, права к истине: ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека.
Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство всё еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания…» (Приписываемое А. С. Пушкину, франц.)
Многозначительно само по себе сопоставление пушкинской «Истории пугачевского бунта» и «Капитанской дочки». Отношение свое, как историка, как объективно смотрящей личности (чем она крупнее - тем холоднее, незамутненнее и объективней ее взгляд) к Пугачеву - это кровавый бунтовщик, исчадие ада, огненный смерч, бич Божий. Взгляд же писателя на Пугачева, когда тот становится народной фигурой, экстрактом народа, приводит его к идеализированию. Для Пушкина невозможен образ народного характера, связанный лишь с насилием и кровью. Это исторически несправедливо и более того - бесперспективно. Здесь историческая правда могла обратиться художественной ложью, т. е. худ. образом с отрицательным знаком.
Художественный образ - это образ, обеспечивающий ему развитие самого себя, его исторической перспективы. Следственно, образ - это зерно, это саморазвивающийся организм с обратной связью. Это символ самой жизни, в отличие от самой жизни. Жизнь заключает в себя смерть. Образ же жизни или исключает ее, или рассматривает ее как единственную возможность для утверждения жизни. Сам по себе художественный образ - это выражение надежды, пафос веры, чего бы он ни выражал - даже гибель человека. Само по себе творчество - это уже отрицание смерти. Следовательно, оно оптимистично, даже если в конечном смысле художник трагичен. Поэтому не может быть художника-оптимиста и художника-пессимиста. Может быть лишь талант и бездарность.
Андрей Тарковский
Мартиролог. Дневники
1974 г. 3 февраля