История одной "идеологической" рецензии по теме пушкинской трагедии "Борис Годунов"
Предлагаем вашему вниманию переписку нашего постоянного автора д.ю.н. профессора Б.А. Куркина и д.ф.н. ведущего научного сотрудника Института мировой литературы РАН И.З. Сурат.
Речь идет о статье Бориса Александровича «Семь фраз блаженного Николки (Смысл и значение образа Юродивого в трагедии А.С. Пушкина “Борис Годунов”)».
Я читала эту статью еще до отсылки в редакцию журнала «Русская литература», а затем в ИМЛИ и скажу вот что: взгляд Бориса Александровича на образ Юродивого резко отличается от традиционного, характерного для русской дореволюционной и советской пушкинистики, он заставляет читателя додумывать то, что заключено в словах пушкинского героя, держа в уме смысл и значение евангельской истории об избиении младенцев. И не мнение народное выражает Юродивый (хотя в части обличения Бориса тоже), и выступает он не просто в качестве обличителя Годунова, но пророка, ведающего, что на Русь идет самозванец-мертвец. Народ же пребывает в состоянии «прелести».
Но не в статье дело. Статья, отрицательная рецензия на нее и ответ на рецензию - все это тривиально, рутинно и неинтересно. И не было бы смысла публиковать переписку двух докторов наук, если бы она не высветила положение дел в современной академической пушкинистике и ее «основных инстинктов», в силу которых она в упор не желает видеть не просто нечто лежащее на поверхности, очевидное, но бьющее в глаза.
Публикация ее - посильный вклад нашего Сообщества в дело нашей борьбы за Пушкина, которого, как выясняется, приходится защищать. Будем надеяться, она побудит читателя к самостоятельному прочтению великой пушкинской трагедии, не стесненному устоявшимися канонами и идейно-политическими воззрениями «типичных представителей» его нынешних толкователей.
Татьяна Масс
Здравствуйте, Борис Александрович!
Марина Ивановна Щербакова попросила меня, как специалиста по
творчеству Пушкина, прочитать Вашу работу о "Борисе Годунове" и высказать свое мнение о ней. Я прочла работу с интересом, отметив хорошее знание пушкиноведческой литературы, с которой Вы по большей части полемизируете. Тенденциозность упоминаемых Вами советских исследований совершенно очевидна, сегодня нет нужды и говорить об этом. Само же Ваше прочтение пушкинской трагедии в общем находится в рамках того, что писал в свое время о ней В.С.Непомнящий. Лично мне такое прочтение кажется односторонним, излишне идеологизированным. За рамками разговора остается более общая и шекспировская по своей глубине мысль Пушкина о механизмах истории.
Вызывает большое сомнение ключевой момент Вашей работы, где Вы предполагаете усечение известного присловья и отождествляете Самозванца с тем самым "мертвецом". Мне это кажется натяжкой, но именно на этой версии строятся Ваши рассуждения о нравственном смысле трагедии.
Комментирование других слов Юродивого (про царя-Ирода, например), представляется излишним из-за полной очевидности их смысла. Мне кажется, что сведение "Бориса Годунова" к назиданию противоречит драматической природе пушкинского замысла.
Всего Вам доброго,
Ирина Сурат, доктор фил. наук, ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН
Здравствуйте, Ирина Захаровна!
Благодарю Вас за труд отписать рецензию на мою статью, который Вы взвалили на себя не по своей воле. Надеюсь, что когда Вы писали о том, что прочли ее «с интересом», Ваши слова не следует воспринимать в качестве дежурной вежливости.
Итак, рецензент прочел работу с интересом, однако заключение дает отрицательное. Из этого вытекает, что всем прочим статья уже не будет интересна. Откуда такая уверенность? И Вы не усматриваете в том никакого противоречия?
Приятно слышать от ведущего научного сотрудника и то, что в рецензии отмечается мое «хорошее знание пушкиноведческой литературы».
Тем не менее, горький привкус у автора статьи остается. Но вовсе не от того, что заключение рецензента отрицательное. Отрицательный результат лучше никакого. Особенно в академическом быту. Да и смирить лишний раз авторскую гордыню - не грех, а благо.
Огорчает полное отсутствие конкретики в словах о недостатках моей работы. Все Ваши доводы сводятся к сакраментальному «кажется», употребленному в тексте рецензии четырежды. Очевидно дурная особенность англосаксонских СМИ употреблять сакраментальное «it seems» даже при «экспертной» оценке научных теорий, получает прописку (надеюсь, временную) и в той среде, которая изначально требует от научного сотрудника, а тем более ведущего, конкретики в постановке и решении задач. Впрочем, не мне говорить это человеку, дважды успешно прошедшему огонь, воду и медные трубы диссертационного совета.
Что касается «излишней идеологизированности» моего взгляда на значение образа блаженного Николки, который Вам привиделся, то был бы признателен, если бы Вы обозначили пределы, за которыми идеологизированность, являясь, по смыслу Вашей фразы, допустимой, становится «излишней».
Да и насчет самой «идеологизированности»: ни марксизма-ленинизма, ни либерализма, ни какого-либо иного «изма» в моей работе нет. Правда, есть ссылки на святоотеческую и богословскую литературу, без которой анализ «Бориса Годунова» в целом и образа блаженного Николки будет, по моему твердому убеждению, неадекватным и по существу бессмысленным, о чем свидетельствует опыт советской, да и русской дореволюционной пушкинистики, блуждавшей в силу своего атеистического взгляда на мир с ученым видом знатока в трех соснах.
Нет никакой идеологии и в семи фразах Юродивого. И причем здесь идеология? Идеология, под которой сейчас понимают в основном систему политических и экономических взглядов, - дитя сугубо секулярной, а не религиозной мысли, субпродукт атеистического «осьмнадцатого столетья». Посему христианский, православный взгляд на вещи никоим образом нельзя назвать «идеологическим», а выражение «христианская идеология», то и дело употребляемое, звучит для академического уха малограмотно и даже анекдотически.
Напомню, что «Христианская идеология» - название раздела в книге А.Б. Рановича «Первоисточники по истории раннего христианства», М. ОГИЗ. Гос. Антирелигиозное издательство. Центральный совет Союза воинствующих безбожников СССР. 1933 г.
Вы пишете: «Само же Ваше прочтение пушкинской трагедии в общем находится в рамках того, что писал в свое время о ней В.С. Непомнящий».
Вопрос первый: что значит «в рамках»? Я юрист и люблю точность формулировок и содержательность аргументов.
В рамках общности философско-методологического подхода В.С. Непомнящего? Это порок? Или преступление?
Вопрос второй: что-то новое по сравнению с работами В.С. Непомнящего и других известных авторов в статье сказано или ничего нового в ней не предлагается?
Вопрос третий, вытекающий из второго: переведен ли в пушкиноведении В.С. Непомнящий в касту неприкасаемых, а любая ссылка на его труды автоматически заносит цитирующего их в позитивном ключе в черный список?
Следует ли понимать сие в том смысле, что «Здесь свобода, а не место для выражения чуждых нам мыслей»? Это, случаем, не Ваша «идеологизированность»?
Далее Вы отмечаете: «Вызывает большое сомнение ключевой момент Вашей работы, где Вы предполагаете усечение известного присловья и отождествляете Самозванца с тем самым “мертвецом”. Мне это кажется натяжкой, но именно на этой версии строятся Ваши рассуждения о нравственном смысле трагедии».
а) Меня интересует профессиональный ответ редакции, а не информация о личных ощущениях рецензента.
б) Утверждать, что анализ присловия «Месяц светит, мертвец едет» и есть основа моей версии, означает одно из двух: либо статья осталась непрочитанной, либо прочитанной, но идущей вразрез с воззрениями рецензента.
в) Далее читаем: «Вы отождествляете Самозванца с тем самым “мертвецом”».
Тезис, согласно которому Самозванец есть в философско-богословском смысле мертвец, обоснован многочисленными ссылками на специальную литературу, приведенными на стр. 8 - 11 статьи. И кем же как не мертвецом в чисто духовном, а также художественном, поэтическом плане является продавший душу дьяволу «окаянный» (т.е. прóклятый) Гришка?
Однако один конкретный недостаток моей статьи Вы все же указали. Вот он: «За рамками разговора остается более общая и шекспировская по своей глубине мысль Пушкина о механизмах истории».
От «специалиста по творчеству Пушкина» (именно так Вы себя преподносите в рецензии), странно слышать такое. Жаль, что Пушкин, по Вашему мнению, лишь иногда достигал «глубины мысли» Шекспира. Уж по крайней мере, при изображении исторических сюжетов и их анализе Пушкин не уступает ни Шекспиру, ни любому другому историку, писателю и поэту. Таков был дар его от Бога, соединенный с образованностью и трудолюбием.
Кстати, Вы никогда не задумывались над тем, отчего Шекспира можно адекватно переводить на все языки, а Пушкина нельзя толком перевести ни на один?
Как член одного союза литераторов скажу члену другого союза литераторов вот, что: выражение «шекспировская по своей глубине» звучит пошловато. Возможно, это было сказано «для красоты слога», как выразился единожды известный гоголевский персонаж, но именно эта фраза рождает сразу несколько вопросов.
Вопрос первый: отчего же в таком случае Пушкин достиг именно “шекспировской”, а не “дантовской” или “гётевской”, а то и “гомеровской” глубины? И в развитие темы: какая штука будет посильнее “Фауста” Гёте “Божественная комедия” или “Человеческая”?
Вопрос второй: Вы “калибруете” Пушкина Шекспиром? Но может быть следует поступить наоборот и «откалибровать» Пушкиным Вильяма нашего Шекспира? «Шекспир достиг пушкинской глубины». Звучит непривычно, так что ж с того? Речь ведь идет не о хронологии, а о масштабе.
Вопрос третий: имеется ли в виду (помимо пушкинской) еще и шекспировская мысль о “механизмах истории”? Здесь надобно сказать следующее: никаких «механизмов истории» ни Шекспир, ни Пушкин не придумывали и не изображали. По той простой причине, что «законы и механизмы истории» стали придумывать (на ученом сленге «открывать») приверженцы марксизма и исторического позитивизма. А Шекспир и Пушкин жили, как известно, до истмата. Даже в образах ведьм из «Макбета» и Тени отца Гамлета сложно углядеть «локомотив истории», о котором писал Карл Маркс. Или хотя бы прототип сего паровоза.
У Пушкина же - и в Борисе Годунове», и в письмах и эссе - речь идет о Провидении как сути истории, «которую нам Бог дал» («telle que Dieu nous l’a donnée», - напишет он Чаадаеву). Задумывались ли Вы о том, что если в русском языке выражение «Бог дал» может рассматриваться в качестве фигуры речи, то сказанное по-французски оно имеет совершенно однозначный смысл - «Бог. Дал». Таким образом, речь у Пушкина идет о Промысле Божьем, одним из проявлений которого является чудо («случай», как называет его Александр Сергеевич).
А то, что идея Промысла Божьего и «законов и механизмов истории» несовместимы, как гений и злодейство, скажет Вам любой даже неостепененный преподаватель истмата и истории КПСС. И будет прав.
Скажу Вам с солдатской прямотой (уж не взыщите!): фраза «мысль Пушкина о механизмах истории» звучит просто безграмотно.
Историческим изысканиям Пушкина и его взгляду на историю посвящено множество работ, из которых можно составить вполне приличную библиотеку районного масштаба, так что можно говорить о целой «отрасли» пушкиноведения.
Жаль, что эти многочисленные работы оказались вне поля Вашего зрения. Скажу больше: заключительная фраза рецензии свидетельствует о прискорбном непонимании и даже упорном нежелании понять и уяснить смысл трагедии, к которой «Борис Годунов» относится по своему жанру. Не драматизм, а именно осознанный трагизм исторического события привел Пушкина к описанию Смуты, как результата отношений народа с Богом. В них нет идеологии, классовой борьбы и даже этнических конфликтов. Пушкин делится этим знанием и с современниками, и с потомками.
Засим откланиваюсь и желаю Вам более тщательно подходить к рецензированию работ.
Всего Вам доброго.
Б.А. Куркин
Доктор юридических наук, профессор,
член Союза писателей России
P.S. Прошу прощения за многословие, но, как говорил любимый философ, «у меня нет времени писать короткие письма».