Милый французский Пушкин - Филипп Сен-Пьер
Ника Косенкова, московский режиссёр театра и педагог сценической речи, «увидела» Филиппа во время своего мастер-класса. Она, начиная с конца 1980х годов, вела занятия по постановке сценического голоса во Франции с молодыми актёрами. Филипп стал одним из них. Ника была поражена - его физическим, биологическим сходством с Пушкиным! Она буквально не верила своим глазам - может ли быть такое, чтобы французский мальчик был так близок каждой чертой ко всем известным нам описаниям и портретам юного Пушкина…
После одного из занятий Ника пригласила его на беседу. Филипп был деятельным творческим молодым человеком родом из Гренобля, но он, как типичный француз 1990-х годов, ничего не знал о Пушкине. Не то, чтобы не читал - не слыхал даже имени. Филипп был немало изумлён известием о том, что является природным двойником величайшего гения, почитаемого в России как национальный кумир, как «русское всё». Он был не просто удивлён - обескуражен. Ещё более его потрясло известие о том, что кумир России был убит… Французом… Вся эта мистическая загадочная история, весь сюжет короткой и драматичной жизни Пушкина его заворожили. И он принял предложение русского режиссёра - ехать в Россию и работать над спектаклем о Пушкине.
Так в январе 1995 года мы познакомились - Филипп Сан-Пьер приехал в подмосковную Любимовку, бывшее имение семьи Станиславского, а ныне базу Союза театральных деятелей России, в составе группы французской театральной молодёжи, собранной Никой Косенковой для подготовки международного пушкинского проекта. Ежедневно с ними занимались русские мастера - пластикой и сцендвижением (его им в Любимовке преподавали уникальные специалисты, в том числе - Игорь Григурко, основавший свой пластический театр и получивший чуть позже за свой спектакль «Песни дождя» премию «Золотая маска»), танцами, музыкой, голосом - и преподавалась русская культура и творчество Пушкина. Роль приобщения молодых французов к миру русской культуры и судьбе и миру Пушкина была отведена мне.
Зима выдалась глубокая, щедро - снежная, инеево-морозная, иссине-белая - та, настоящая русская зима, какие любила пушкинская Татьяна.
Роскошная, настоящая, русская. Вся природа склоняла человека к раздумью и вела к самоуглублению, к долгим вечерним сидениям за чаем и беседой да за свечой, да за гаданием, да за слушанием ледяного шуршания и шороха за окном, вздохов и плача ветра, да глухого ухания сугробов. Кажется, лучшего времени и места для постижения России невозможно было бы выбрать. Сам снег рассказывал нашим гостям о природе русского. Французские артисты, существа тонкие и восприимчивые, вникали и припадали, вслушивались и вбирали в себя. Наши занятия в их многотрудном долгом дне, начинавшемся в темноте утра и кончавшемся в темноте вечера, дне, заполненном динамично сменявшими друг друга занятиями: с утра - движения потом голос, потом пластика, потом музыка, в перерыве завтрак, обед, ужин - и последнее, уже в глубокой тьме - наши беседы. Актёры, утомлённые целодневной перегрузкой, расслабленно полулежали в креслах. У них не было сил двигаться, но они жаждали душевного сосредоточения. Как дети, они хотели слушать, и просили меня: Марина, давай! Мы зажигали неяркий свет или, чаще, затепливали тихое пламя свечи - и, как в русских сказках, начиналось наше заветное общение. Меня поражала живость, свежесть, сердечная заинтересованность, с которой они вникали в новую и неведомую им материю нашего фольклора, обычаев, сказок, та познавательная страстность, с которой они хотели ОБНЯТЬ РОССИЮ И - ПОНЯТЬ ПУШКИНА. Это совершенно особое, первозданное чувство, какое переживаешь только когда повествуешь чужестранному слушателю о своём, родном и известном с детства - рассказываешь, вставая на позицию их неведения, следуя их взгляду ИЗВНЕ И СО СТОРОНЫ. Смотришь на своё, как на постороннее. РКИ называются такие занятия русским языком - русский как иностранный. Русская культура как иностранная - это почти полная перемена зрения, освещения, это неожиданное удлинение дистанции, будто взлетаешь над родным домом на вертолёте и из его окна с изумлением рассматриваешь свой стол с фотографиями любимых людей, плывущих почти в невесомости на недостижимой высоте…
Но нечто непостижимое и удивительное произошло в нашей группе 11 февраля, в день гибели Пушкина. Косенкова, вообще любитель художественного экстрима и жизненного эксперимента, вывела всю творческую группу на улицу, на мороз.
- Тут, - волнуясь, показала она на высокий сугроб - гору свежего снега, - его ранили, и он упал в снег… Это было насмерть… Иди…
Филипп, как сомнамбула, скинул на землю пальто, и как был в старом зелёном свитере, отделился от группы… отвернулся… сделал несколько неуверенных, нетвёрдых шагов по снежной целине… замер на миг, будто снег его гипнотизировал… и вдруг качнулся - и с размаха упал в снег, лицом вниз… провалился, впечатался в сугроб. Это было так странно и страшно, как будто гром ударил. Все застыли, пронзённые какой-то страшной истиной, ужасом этого мгновения. Мы онемели от неведомого разряда электричества, пронёсшегося сквозь всех нас, ютящихся и ёжащихся от холода. Прошёл миг, и второй, и третий. Страшная, смертельная, какая-то сакральная тишина вмяла нас всех. Прошла секунда или год - никто не понял. Как вдруг мы все поняли - Филипп лежит неподвижно, лицом вниз, не шевелится. Ещё миг мы смотрели на его тело, распятое на снегу, вмятое в сугроб. И вдруг все двинулись, закричали, побежали. Казалось, мы бежали ещё год. Отодвигали друг друга, протягивая руки к неподвижному телу, но пространство не давалась, оно растягивалось, уходило, образовывало бугры и вмятины, оно не давало подойти к нему… Наконец, мы подбежали как-то все разом, скользя, спотыкаясь… Кто-то хватал обмякшее тело. Его повернули лицом вверх, стали стирать с лица налипший на него снег… Чувство мистического ужаса било нас всех дрожью. Будто мы вдруг прикоснулись к открытой ране этого мира. Кричала французская актриса: - Он умер, он же умер! Он погиб тут!
Звали врача, оттирали уши, искали под свитером, слышно ли сердце, щупали пульс, тёрли щёки… Тело Филиппа пытались тащить к корпусу, накидывали на него пальто… оно сползало и снова и снова падало в снег… Кто-то плакал…
И вдруг он ожил. Открыл глаза, будто вышел из сомнамбулического провала, водил ими по сторонам. И в этих глазах стояли слёзы.
- Филипп, Филипп, - обнимали его, целовали.
- Я ПОНЯЛ… я увидел, как это С НИМ было…
И тут я увидела внезапное: Филипп, который изо дня в день слушал вечерние рассказы о жизни Пушкина и проходил шаг за шагом его путь - и читал его письма, написанные по-французски, учил эпизоды пушкинской судьбы, становящиеся его ролью, становился всё больше и больше похож на Пушкина, его внешнее сходство превратилось в таинственную внутреннюю связь.
Бледного и ослабевшего Филиппа несли в дом, в его комнату, укладывали в кровать.
- Ты уж не умирай больше!
- Я за Францию покаялся…
Работа шла не день и не месяц. Несколько лет поисков, занятий, раздумий и проживаний ушли на то, чтобы в итоге всех проб и экспериментов и поездок Филиппа из Франции в Россию и снова во Францию и снова в Россию сложился моноспектакль «Дуэт с Пушкиным», в котором на сцену выходил человек, говорящий по-французски и как две капли воды похожий на Пушкина. Я значилась на афише как литературный консультант и автор сценария. Но, конечно, вся творческая часть была рождена фантазией и энергией вулканической Ники Косенковой. В ходе этой сложной и полной счастья работы на наших глазах происходило чудо. Внимание и вникание Филиппа во всё, что касалось Пушкина, его интуитивное проникновение во внутренний мир и в судьбу Пушкина проявлялось нарастанием его сходства с Пушкиным. Схожесть примерная превращалась в глубокое и какое-то органическое, естественное совпадение лица и движения, взгляда и улыбки, походки и жеста.
«Пушкин шёл, как всегда, «дичком, торчком», как говорил о нём гувернёр Чириков. Вдруг Пушкин нечаянно увидел Дельвига…. Лицо его вдруг изменилось, улыбка появилась на нём, глаза засветились, он засмеялся безо всякой видимой причины, они обнялись и пошли нога в ногу. Пушкин, обычно молчаливый, неохотно отвечавший на вопросы товарищей, смеявшийся редко и отрывисто, без добродушия, теперь болтал, смеялся то и дело. Он был говорлив, как птица; Дельвиг, видимо, был ему приятен (…) В Пушкине приметно было добродушие. Противоречия в характере его были непонятны»- так писал о Пушкине Юрий Тынянов (Тынянов Ю. «Пушкин» Л., 1976, с. 251). Сколько раз я вспоминала это описание, как и многие другие, дошедшие до нас.
Современники свидетельствовали - у Пушкина была особая манера двигаться. Порывистая и замедленная одновременно. Из воспоминаний его друзей улавливался неповторимый образ его походки и жестов. Было похоже, будто он катается на коньках, только замедленно, растянуто. Удивительно - я увидела у Филиппа ТАКУЮ ЖЕ, замедленно-растянутую походку, будто он катается на коньках и плывёт одновременно. Я день за днём смотрела на Филиппа и в нём - сквозь него - видела и ЧИТАЛА - понимала Пушкина. Филипп стал для меня как будто неким магическим кристаллом, в котором - сквозь который - я видела ЖИВОГО, НАСТОЯЩЕГО Пушкина, словно заново пришедшего в этот мир, теперь - на французской земле.
Множество раз я вглядывалась в него, словно впадая в странное сомнамбулическое оцепенение. Моё зрение двоилось, я сразу видела двух людей: глядя на Филиппа, сквозь него я видела лицо и облик Пушкина, которые проступали… выступали… Начинали доминировать. Это было невероятно. И то, что Филипп говорил по-французски, будто усиливало это невероятное сходство: ведь главные события судьбы Пушкин - проживал на французском. По-французски писал он Натали во время болдинского заточения. На французском делалось роковое предложение руки и сердца. Вся история дуэли также велась по-французски, начиная от треклятой анонимки, разосланной неизвестной рукой в 8 дорогих для поэта адресов, и продолжая всеми переговорами, сопутствующими безумию этой страшной ситуации.
На французском языке говорил Пушкин главные свои слова, обращённые к Вяземскому, накануне поединка.
К счастью, тексты пушкинских писем хранились в библиотеке моей семьи в редком издании, давшем их в оригинале, ведь в собраниях поэта мы читаем переводы. Именно эти тексты мы и положили в основание спектакля. Так французский Пушкин впервые озвучил подлинные слова Пушкина. Впервые со сцены произносились речи Пушкина в их авторском сложении. И это не только определяло уникальность спектакля, но и ещё больше сближало Филиппа с его русским прототипом.
Пронзительное, не только внешнее, не только пластическое, но целостное сходство Филиппа с Пушкиным бросалось в глаза, резало взгляд людей в России. Последнее, что сделала Ника, чтобы дорисовать образ Филиппа-Пушкина - это отвела его в парикмахерскую, и старательный и вдохновенный русский мастер плотно завила его тёмные волосы в узнаваемые крутые петли мелких кудрей.
Всё. Русский мир был сражён. Пошло повальное, шквальное узнавание. Едва мы вышли из парикмахерской, как на улице стали останавливаться проходящие люди.
- Смотри-ка - Пушкин идёт! - ликовали они.
Эти восторженные возгласы отныне стали повсюду в России сопровождать нашего Филиппа. Филипп на себе узнал, как популярен, как НАРОДЕН в России поэт.
Люди ликовали. Ахали и смеялись, всплескивали руками и готовы были плакать. Для них Пушкин - как доказательство их собственной жизни, и его появление на улицах их города было экзистенциальным шоком. Как будто он взял и вышел в жизнь не только из книг, но - из анекдотов и пословиц. Вот взял анекдот и вывернулся - и выпустил из себя Пушкина на волю. Пушкин выскочил из пословицы прямо на улицу. Значит, он действительно есть, существует, значит - он - правда. И вся литература наша - правда. Значит, и вся наша жизнь взаправдошняя, и она чего-то стоит. Только такой уникальной экзистенциальной силой образа Пушкина для русского сознания я могу объяснить феноменальные истории, которые сыпались на Филиппа. В аэропорту - лететь по России - выяснилось, что он, рассеянный, как Пушкин, где-то забыл свой билет. Что делать? Как быть? А там ведь - спектакль.
- Да неужели мы Пушкина не посадим?! - почти что обижаются сотрудники аэропорта, - и дарят ему конфеты. Филипп в самолёте. Ему несут вино и закуски: - Пушкину-то!
Из своих прогулок по очередному городу Филипп возвращается с дарами - люди дали. Ребёнок подошёл на улице - и отдал ему свою конфету. Пушкину отдал лучшее, что у него самого было.
Жили мы в Михайловском, в селе. Соседи пришли и принесли огурцов и сала. И молока, и баню затопили - Пушкину. От всей души.
Филипп попадает в какую-то очередь. Кричат: - Пушкина пропустите!
И вся очередь отпрянула, отступила, как морская волна под влиянием притяжения луны - и Филипп проходит через коридор обожающих его людей.
Он смотрит на них и улыбается просветлённо-добродушной и застенчивой улыбкой. Тайным внутренним знанием я знаю совершенно ясно: это и есть пушкинская улыбка. Пушкин улыбался именно так. Эта завораживающая мягкость непобедима. Перед этой улыбкой невозможно устоять… Улыбка понимающего и сострадающего восхищения…
Смотрю, смотрю и смотрю на Филиппа - и понимаю, кто такой был Пушкин.
- Филипп, ты чувствуешь себя Пушкиным? Как ты переживаешь ваше сходство? Ты - Пушкин?
- Нет, я не Пушкин! Я не хочу быть Пушкиным! И я не хочу его судьбу. Я - актёр, играющий Пушкина!
Похоже, Филипп, принимая на себя посмертную славу поэта, боится этой похожести, выпавшей на него. Этой судьбы, этого креста пушкинского… Тут кроется своя психоаналитическая драма. Но Филипп категоричен. Подобно Пушкину, воскликнувшему некогда: «Нет, я не Байрон, я другой!», Филипп раз за разом открещивается: - Нет, я не Пушкин, я другой!
А люди кричат: Пушкин идёт! - и смеются и плачут.
Спектакль «Дуэт с Пушкиным» объехал множество городов. Он построен как развёрнутая сценическая версия с тихотворения Пушкина «Телега жизни». Телега - метаформа судьбы. В спектакле её изображает - велосипед. Метафора метафоры. Филипп-Пушкин выезжает на сцену на русском сельском друге - на европейском народном городском транспорте - старом расшатанном велосипеде. На его голове помятая шляпа, напоминающая цилиндр Онегина - и в то же время шляпу Чарли Чаплина. Что-то берущее за душу, щемящее, чаплинское читается во всём его образе - поэта, гонимого человека, нежного влюблённого, мятущейся души, живого человека, измученного травлей и исполненного великими замыслами…
Это действительно современный взгляд на поэта и современная театральная стилистика, - полистилистика - когда в рамках одного моноспектакля сплетается высокая драма и элемент кукольного представления, цирковые мотивы и театр теней, пластические решения и музыкальные эпизоды - и текущие свободной рекой мелодичные тексты Пушкина на русском и французском языках.
В июне 1999 года Филипп играл Пушкина на его двухсотлетнем юбилее в Михайловском. Русский зритель принял французскую версию с изумлением и благодарностью, люди узнали о любимом поэте что-то новое, заветное и очень ценное, словно заново роднились с ним. Все говорили о свежести и теплоте, с которыми сделано это удивительное действо.
Затем - фестиваль в Авиньоне, и открытия уже для европейской публики. Потом серия спектаклей в родном Филиппу Гренобле. Гренобль тепло откликнулся на смелую работу своего соотечественника. Город дал субсидии на спектакль, помог с декорациями, костюмами, залом, афишами… Даже велосипед, на котором ездит по сцене Филипп, был ему подарен в Гренобле.
За время работы над спектаклем и его показов стало видно - подобно тому, как русские люди «заболевают» Францией, так французы с удовольствием «заболевают» Россией. Театральная работа Ники Косенковой и Филиппа Сан-Пьера породила в Гренобле волну «руссомании». Влюбившись в Пушкина-Филиппа, гренобльцы захотели больше узнать о России, соприкоснуться с ней. В городе начались русские вечера, русские обеды, русские дни, русские посиделки. Французские хозяйки наперегонки бросились осваивать русскую кухню. Всё-таки легче всего понять друг друга на языке кулинарии. И вот сметливые женщины наварили уйму борща по русским рецептам, нажарили старинных русских котлет, конечно, блинов - и прошли весёлые русские сезоны на гренобльской земле.
Филипп не раз и не два возвращался в Россию со своей художественной миссией. Он играл спектакль в Самаре, в Новосибирске, снова на пушкинских днях в Пушкиногорье, жил в Михайловском, бродил там, утопая по грудь в тяжёлой цветущей траве, как Пушкин, пил свежее молоко, ходил в баню и впитывал и впитывал в себя всё то душистое, доброе, целебное, что называется «русский дух». Он практически свободно говорит по-русски, понимает даже русский юмор.
Показали мы наш спектакль и в Доме Дружбы, и в Фонде Культуры в Москве. Единственное, чего терпеть не может Филипп - это русскую болтливость, длинные торжественные речи перед спектаклем. Избыток пафоса его подавляет.
А потом Филипп вместе с русской женой Сашей, обретённой им в пору работы над спектаклем и русских гастролей, и несколькими друзьями из Гренобля организовали свой франко-русский проект. Французские исполнители перевели на стиль шансон русские песни - Высоцкого, Окуджаву… С этой франко-русской программой они поехали по городам Поволжья…
http://www.mecenat-and-world.ru/49-52/france-pushkin.htm