"Taking sides" (2001) - фильм Иштвана Сабо по пьесе Рональда Харвуда про Вильгельмa Фуртвенглерa и его дилемму.
Speaking from his London home, the droll, precise Harwood - who won a screenwriting Oscar for "The Pianist" - said he tried not to take sides while writing the play and the film. "I attempted to make both arguments compelling because I want viewers to ask themselves what they would have done in Furtwängler’s place," he said. "’Was protesting from the inside a legitimate moral response to Hitler? Can art remain separate from politics?’ These are some of the questions I want people to explore." <...> Harwood’s analysis of an artist’s responsibility under a dictatorship personally resonated for the Hungarian Szabo ("Sunshine"), who survived the communists and won a 1981 Oscar for "Mephisto," about a Nazi-era actor. "The audience must be able to pick up on the contemporary dilemma in the conflict," he said of "Taking Sides." "Is it right and justifiable to survive a dictatorship by compromises?" <...> Harwood wondered how outspoken he would have been had he lived in a totalitarian society - which is why he was riveted by a 1994 book on Furtwängler’s dilemma. "I loved the ambiguity of his case," said the author, who views Hitler’s favorite filmmaker, Leni Riefenstahl as an "unabashed Nazi." He went on to comb archives for denazification transcripts and to interview officials who had supervised such proceedings. "They were morally brutal," he said. "They bullied people, and they did behave in an extreme way. But they had just seen the camps, and no one in the world had seen that before." After director Roman Polanski saw "Taking Sides" in Paris, he asked the author to write another film involving music and the Holocaust, 2003’s "The Pianist." But even Polanski doesn’t know which side Harwood personally takes regarding Furtwängler. "Look, I won’t even tell my wife," Harwood said. "Of course, I might leave a little note to be opened after my death," he added, coyly. "But I want audience members to make up their own minds. I don’t want them to think I’m plugging a line." https://jewishjournal.com/culture/arts/8392/
Реальный спор Манна и Фуртвенглерa о "двух Германиях" и образ полковника Дымшица в исполнении Олега Табакова.
For Furtwängler, there were always two Germanys. ‘Hitler's propaganda has increasingly silenced the real Germany,’ he wrote in his notebook in 1945. ‘Of anyone who condemns Germany today [and by inference we can assume he also meant those who stayed], one can only say that he does not know Germany. Since for twelve years Germany has been silent.’ Mann was to counter, when the same line was taken in their correspondence two years later: ‘There are not two Germanys, a good and a bad one, but only one, whose best turned into evil through devilish cunning.’ But Furtwängler clung to this belief in the ‘two Germanys,’ a belief he had already worked out for himself before the end of the war. In 1944, he had declared in his notebook: ‘I am one of the most convincing proofs that the real Germany is alive and will remain alive. The will to live and work in me is, however critically I view myself, that of a completely unbroken nation.’ <...> Dymshitz, played by Oleg Tabakov, is a delightful creation. Cultured and humorous, he exudes a scent of vodka and steely determination. He is resolved to have Furtwängler at all costs, partly, it becomes clear, because he is answerable to Stalin. For the Soviets, just as for the Nazis, Furtwängler is a cultural asset. Dymshitz plies Arnold with alcohol and offers him ‘a whole orchestra, four or five conductors’ in exchange, like so many goods to be bartered. This may make Dymshitz seem more of a philistine than Arnold, but Dymshitz is genuinely an admirer of Furtwängler's art, and he is merely talking the language of hard-headed diplomacy. Dymshitz is important within the scheme of Taking Sides because he and his fellow Soviets, like Straube and Wills, do not have the ability to return to the life of ease awaiting Arnold back home. The scene where Dymshitz and Arnold get drunk together offers a little humorous relief, but it also goes some way towards puncturing Arnold's moral self-righteousness. Arnold drunkenly attacks the ‘degenerate’ Germans and Furtwängler in particular, returning to his key question of why Furtwängler did not leave. Dymshitz is amused by this question, seeming to think Arnold naïve. He goes on to point out all sorts of perfectly good reasons why Furtwängler might not have left. The vodka may loosen Dymshitz's tongue about living in a totalitarian state, but it also heightens his sentiment about Mother Russia. ‘Why he should leave his country, Major?’ he appeals. ‘His mother tongue, his family, his history, his past, his future? Just because now suddenly there is a dictatorship? Why?’ We are reminded at this point that the Nazis were (and are) not the only dictators in the world, and that artists who work in a totalitarian state have to make compromises. We are right to engage with the moral issues involved in such cases, but should remember that taking sides is easier done in hindsight, or when safe from political harassment. The claim of Taking Sides to historical and artistic importance is that it encourages us to consider what is humanly at risk when we take sides, or decide not to. https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/01439680903577300
Именно реальный майор Дымшиц (до полковника он не дослужился), еврей и сотрудник отдела пропаганды Советской военной администрации в Германии, спас уникальные записи прославленного маэстро. https://www.svoboda.org/a/30309614.html
Племянник художницы Софьи Исааковны Дымшиц-Толстой, до 1914 - жены Алексея Толстого.
Двоюродный брат Дымшица - рождённый в Петербурге Абрам Наумович Костелянец, ставший популярным американским дирижером по имени Andre Kostelanetz.
Kostelanetz strives to achieve universal acceptance for “good” music. “I am concerned,” he says with import. “Music as a totality has to cross the threshold. If I can leave an inheritance of a growing audience for the concert hall, I have accomplished everything. All the rest are second‐class accomplishments. Somebody might say, he conducted the best Beethoven Second, but who even remembers such things?” Nobody will say that Kostelanetz conducted the best Beethoven Second. That is entirely beside the point. Kostelanetz's great strength is not conducting anyway, but crusading. He is to music what Billy Graham is to religion. An initiator, he introduces fledglings to the felicities of “serious” music. A magnet, he draws them into the record shops and concert halls. Kostelanetz desperately craves to enlighten the masses, to awaken in them a feeling for Culture, to enrich their souls, to feed their minds. In this striving, he has become the High Lama of popular musical art, the quintessential middlebrow, everyman's Toscanini. He has also become very rich and very famous and very successful. <…> Kostelanetz is as conservative as his music. There is something about him, an aura of sorts, that suggests the invisible shield of which toothpaste advertisers are so fond. Somehow he manages to project a presence, which is surely not physical because he is a mere wisp of a man and looks smaller than his 5 feet 6 inches. Gracious, understated, the perfect host and model Old World gentleman, he is, nonetheless, detached. To say that he exists in an ivory tower may not be stretching a point. There, is something decidedly otherworldly about his Gracie Square duplex penthouse with its Cinemascopic views, enormous rooms, sparse and expensive decor and original paintings by Mirb, Renoir, Pissarro and Braque. <…> Everything comes full circle to Kostelanetz and his allencompassing desire to reach the masses But one wonders if he ever wanted to become simple conductor with his own orchestra and no extra overriding educational, moral or esthetic responsibilities. “I was offered the musical directorships of orchestra in this country and abroad,” he says, refusing to name them. “And even though I thought about it, I realized that I would have limited myself. I would have hopefully had a faithful group of the same people who would come every week. Frankly speaking, I was not taken by that idea. I thought that through what I'm doing by conducting many orchestras, I was doing more for music. Maybe not -I don't know. “There is one thing I can rightfully say. I'm extremely fortunate and I don't mean with materialistic things. I survived revolutions, I heard Lenin speak, I crashed in a plane in Cambodia-all this in one lifetime. I was born totally unknown and some how or other it seems that now everybody knows me. I also think that most of the people like what I'm doing” https://www.nytimes.com/1973/05/06/archives/andre-kostelanetzmiddlebrow-toscanini-about-kostelanetz.html
По соседству с квартирой Костелянеца в Манхэттене (" duplex penthouse with its Cinemascopic views, enormous rooms, sparse and expensive decor and original paintings by Mirb, Renoir, Pissarro and Braque") жила Глория Вандербильт. 10 лет назад эту квартиру продавали за $23 миллиона.
The ten-room duplex co-op sits right next to Gloria Vanderbilt’s old digs (her second choice, after she was rebuffed by the board at River House next door-she says because she was dating a black man, the board says because she would draw unwanted attention), where she raised Anderson Cooper in between acid trips (“After a while,” wrote The Telegraph, “the therapist removed her blindfold. To her surprise, everything in the penthouse room at 10 Gracie Square looked entirely normal”). But it was also the site of a more tragic event, when her oldest son, Carter, committed suicide by jumping from the terrace, with Ms. Vanderbilt recalling twenty years later, “He let go, and there was a moment when I thought I was going to jump over after him.” Other bold-faced names to reside at 10 Gracie Square include Madame Chiang Kai-Shek, wife to the Kuomintang leader who was pushed out of mainland China by Communist forces and ended his life as a Taiwanese dictator, as well as Eric Rudin of the eponymous dynastic development firm, who picked up a $12 million triplex in the building in 2011. https://observer.com/2013/05/23-m-to-live-next-to-gloria-vanderbilts-old-penthouse/
Владимир Фрумкин пересказывает воспоминания Ефима Эткинда об Александре Дымшице:
С властью не конфликтовал ни по каким вопросам, включая болезненную тему государственного антисемитизма - если верить хлесткой эпиграмме неподражаемого Зиновия Паперного: Там на неведомых дорожках Следы невиданных зверей. Там Дымшиц на коротких ножках, Погрома жаждущий еврей. <…> Когда-то, по словам Ефима, у Дымшица было сытое, розовое лицо и комическое брюшко… "А я ведь, знаете, с ним сотрудничал…" Как? Блестящий и либеральный Эткинд, друг Солженицына и защитник Бродского - и реакционер Дымшиц? "В одну телегу впрячь не можно"… Увидев мое неподдельное недоумение, Эткинд пояснил, что его совместная работа с маститым критиком началась в середине 50-х, когда Дымшиц, который до войны был его университетским преподавателем, предложил ему вместе издавать переводы зарубежных поэтов. Работать с Дымшицем, рассказывал Ефим, было поначалу легко и весело, но потом все больше стала раздражать поверхностность его предисловий и то, что в них всячески подчеркивались детали, призванные ублажить издательство: скажем, близость переведенного поэта к Марксу и Энгельсу, к рабочему движению, к радикальной революционности… На попытки возразить, что все это явно смахивает на демагогию, Дымшиц отшучивался: не объяснять же нашим жлобам, что Фердинанд Фрейлиграт обновил стих "Поэмы о Нибелунгах" или что он связан с поэтикой Лонгфелло! Тем временем официальная карьера Дымшица шла вверх, тогда как в литературе он все глубже увязал в трясине компромиссов, ибо, как заметил Эткинд, "спускаясь по лестнице в преисподнюю, остановиться нельзя"… Но окончательно понять тщетность попыток образумить своего партнера помог Ефиму эпизод с изданием первого после 1928 года сборника стихов Мандельштама, составленного Дымшицем. Ему же принадлежало и предисловие, которое Эткинд прочитал еще в рукописи - за много лет до того, как книжку пропустили в печать. "Как вы могли? - возмутился Эткинд. - Вы набили свою статью ложными осмыслениями и лживыми сведениями!" Читавшие это предисловие, вероятно, помнят, что его автор скрыл важнейшие факты биографии Мандельштама и, в частности, ни слова не сказал о том, когда и как прервалась жизнь поэта. <…> На вопрос, поставленный ребром, Дымшиц ответил не прямо: мы живем в сложное время; люди, не желающие издавать Мандельштама и ничего в нем не понимающие, обладают диктаторской властью, и наша задача - любой ценой его издать. "Если так, - заметил на эту тираду Эткинд, - не удивляйтесь, если вам не станут подавать руки". "А я на это шел. Я знал, что ваши чистоплюи меня отвергнут - вместо того, чтобы поблагодарить. Ну и пес с ними. Стихи Мандельштама выйдут в свет, и это моя заслуга!" <…> Но окончательный разрыв, - продолжал он, - произошел позже, когда вышел в свет роман Дудинцева "Не хлебом единым", где впервые была сказана правда о новом господствующем классе - о номенклатуре, душившей все живое". Критики, осмелившиеся похвалить роман, делали это робко и с оговорками. И тогда Дымшиц разразился статьей в "Ленинградской правде", в которой обрушился и на этих критиков, и на Дудинцева: его роман - клевета на советскую действительность, автор не показал "руководящей роли партии в нашем обществе" - партии, которая поддерживает все передовое и неизменно побеждает реакционеров… В то же утро, когда Эткинд прочитал статью, он отправился домой к ее автору, жившему на той же улице, Кировском проспекте. "Зачем вы это сделали!? Ведь вы обо всем думаете иначе!" Терпеливо выслушав обвинительную речь своего младшего коллеги, мэтр подвел его к окну. "Поглядите на те два фонаря. На одном из них будете висеть вы, на другом я - если мы будем раскачивать стихию. Дудинцев этого не понимает, ему хочется вызвать бурю. А те, кто хвалит его роман, дураки и самоубийцы. Только твердая власть может защитить нас от ярости народных масс". И тут Дымшиц произнес непривычное для Ефима слово: "Жлобократия". И добавил: "Это и есть то самое, что построено в нашей стране и что они называют социализмом"… https://berkovich-zametki.com/2006/Zametki/Nomer7/
"В 1957 году в Ленинград приехал «Берлинский ансамбль» театр, созданный и взращенный Брехтом. Привезенные им спектакли нас покорили; больше всего поразила «Матушка Кураж», где заглавную роль играла Елена Вайгель, вдова Брехта, гениальная актриса. После одного из спектаклей состоялся торжественный ужин в Европейской гостинице; кто-то поднял бокал за здоровье человека, добившегося приезда к нам берлинского театра, - Александра Львовича Дымшица. Елена Вайгель, сидевшая за столом рядом со мной, наклонилась и тихо сказала: «Знаете ли вы, чем был Дымшиц для каждого из нас? Он - наш спаситель». Потом она рассказала подробно то, что я уже знал из других источников. Сразу после победы над Германией майор Дымшиц был назначен ответственным за немецкую культуру - в составе оккупационных властей он был чем-то вроде министра. Он воспользовался своими полномочиями, чтобы организовать пайки для голодавшей в ту пору интеллигенции, - об этом мне в разное время говорили писатели, актеры, художники; кроме того, он ведал субсидиями для театров, издательств, оркестров. Его роль в послевоенной Германии была в самом деле огромной; сам он позднее смеясь уверял, что исполнял обязанности Геббельса, - точнее, анти-Геббельса. Уже после ужина Вайгель подозвала Эрнста Буша и велела ему рассказать про Дымшица; Буш чуть ли не в стихах повторил ее слова о Дымшице-спасителе. Мне это показалось убедительным: Эрнст Буш был живой легендой; его неповторимый баритональный бас создал песенную утопию Брехта, определившую революционную атмосферу антифашистского поколения: «Und weil der Mensch ein Mensch ist / Drum will er was zu essen, bitte sehr…» Эрнсту Бушу, как, впрочем, и Елене Вайгель, я верил безоговорочно. Значит, был и такой Дымшиц - немецкий: человек, спасший культуру Германии и деятелей этой культуры. Не раз позднее я задавал себе неразрешимый вопрос: почему благодетель немецкой культуры стал душителем своей, российской?" http://library.khpg.org/files/docs/1369299590.pdf
После окончания войны Менухин стал первым еврейским музыкантом, заявившим, что собирается реабилитировать немецкую музыку и немецкий дух. Уже в июле 1945 г. он приехал в Германию, где играл для освобожденных узников концлагерей, перемещенных лиц. Тогда же он узнал про ситуацию с Фуртвенглером и публично заявил о его полной поддержке, повторив доводы его защитников. Это вызвало большой скандал и самые резкие обвинения в адрес Менухина, сопряженные с угрозами бойкотов и запретов на выступления с известными оркестрами. Но Менухин упорно стоял на своем, подчеркивая, что во всех его беседах с Фуртвенглером тот отзывался о нацизме негативно и добавлял, что «из всех великих дирижеров, с которыми я играл, только Фуртвенглер заставил меня искать в музыке правду». Он категорически заявлял, что будет играть с Фуртвенглером. Однако в силу ограничений, налагаемых на Фуртвенглера в период процесса, только 13 августа 1947 г. они впервые выступили совместно, исполнив в Зальцбурге скрипичный концерт Брамса. https://stmegi.com/posts/92976/yegudi-menukhin-skripach-s-nesgibaemymi-printsipami/
"If this diseased nation should ever grow up to become a self-respecting member of the community of nations, it will be due to the efforts of men like Furtwängler who have proven that they are able to rescue from the war at least part of their soul. Witness the Berlin Philharmonic. These men alone are able to build on this unsullied base a better society. It is not by stifling such men that you will achieve your aim." http://patangel.free.fr/furt/nyt_en.htm
When Javier Hernández, of the Times, brought up Gergiev with Daniel Froschauer, the Philharmonic’s chairman, Froschauer replied: “He’s going as a performer, not a politician. We are not politicians. We’re trying to build bridges.” Clive Gillinson, Carnegie’s executive and artistic director, had drawn the same imaginary line when he was asked about the Gergiev matter last fall: “Why should artists be the only people in the world who are not allowed to have political opinions?” The idea was that Gergiev could somehow retract his blatant politicization of music and adopt a purist guise when he walked onstage. In fact, if he had appeared at Carnegie during the invasion, it would have been a Putinist triumph: hard power and soft power operating in tandem. All this was particularly stupefying given that the Vienna Philharmonic has lately made a show of reëxamining its Nazi past. Music is no more apolitical under Putin than it was under Hitler. Then, overnight, the charade ended. On February 23rd, Gergiev led the first performance in a run of Tchaikovsky’s “Queen of Spades” at La Scala, in Milan. (Yes, he was supposed to be leading an American orchestral tour and an Italian opera production simultaneously.) The following day, as the invasion began, Beppe Sala, the mayor of Milan, declared that Gergiev’s engagement would be cut short unless he denounced the assault on Ukraine. That decisive action changed the conversation. Rotterdam and Munich issued similar ultimatums, and, one day before the first Vienna concert, Carnegie announced that Yannick Nézet-Séguin would take Gergiev’s place on the tour. Not surprisingly, Putin’s court conductor condemned nothing. His posts in Munich and Rotterdam were rescinded, and other engagements in Europe and America were cancelled. Gergiev’s career outside Russia was effectively over. https://www.newyorker.com/culture/cultural-comment/valery-gergiev-and-the-nightmare-of-music-under-putin
Mr. Gergiev’s international career, built over decades, seems to have unraveled in just a few days. He can’t look to Furtwängler’s example for solace: Several years after World War II, the Chicago Symphony Orchestra was also forced under pressure to withdraw a position it offered him. “Now he wants to earn American dollars and American prestige,” the eminent pianist Arthur Rubinstein said at the time. “He does not merit either.” https://www.nytimes.com/2022/03/02/arts/music/ukraine-putin-valery-gergiev-anna-netrebko.html
Из 1949:
Pianists Artur Rubinstein, Vladimir Horowitz and Alexander Brailowsky, Violinists Jascha Heifetz, Nathan Milstein and Isaac Stern, among others, fired off statements aimed at Chicago, warning that they would refuse to appear with the orchestra if Furtwangler conducted. Rubinstein summed it up: "Had Furtwangler been firm in his democratic convictions he would have left Germany . . . Mr. Furtwangler chose to stay and chose to perform, believing he would be on the side of the victors . . . Now he wants to earn American dollars and American prestige. He does not merit either."* https://content.time.com/time/subscriber/article/0,33009,780132-1,00.html
Now, out of the blue, a letter has turned up that shows Furtwängler in a less noble light. The letter is written by the eminent pianist Artur Schnabel to his secret American lover (which may be why it took so long to turn up). Schnabel, who was forced to leave Germany, recounts a summer’s evening he spent with Furtwängler in Italy shortly after he was cleared to resume conducting in 1947. ‘Last night Furtwängler and wife came to see me,’ Schnabel reports to Mary Virginia Foreman. ‘It was partly pleasant, partly opposite. So far it seems to me that these Germans cannot be helped, nor can they help themselves. He demonstrated the same old blending of arrogance, cowardice, and self-pity.’ Schnabel, the first to record the 32 Beethoven sonatas, was one of few living musicians whom Furtwängler acknowledged as an intellectual equal and whose opinion he valued. Schnabel continues: ‘After the first “world war” the German leaders circulated as facts what obviously had been fake. For instance: that they had lost the war only because the home front had stabbed the army in the back. The Germans had no guilt whatsoever… Now Furtwängler went as far last night (he got terribly excite [sic], hysterical, shouted and roared), as to say that he has never known any Nazi. And that Germans and Nazis are not only absolutely different beings but hostile to each other.’ Imagine that. Furtwängler had been made vice-president of the Reichsmusikkammer in 1933 by Joseph Goebbels and had conducted often in Hitler’s presence. I have a photograph of him extending a hand to be shaken as Hitler approaches him after a concert, and another of him standing with the Führer at Bayreuth. ‘Never known any Nazi’? Take it from the top, Willi. Schnabel hears his guest complain that ‘millions of Germans are now murdered daily, and that the whole world shows its decadence by its total lack of charity’. Furtwängler goes on to admit ‘without having been asked, that he has had quite a good time during the “regime”.’ This letter, from an impeccable source with no axe to grind, is a massive iconoclasm. It shatters the long-held image of Wilhelm Furtwängler as a man who did his best for music in terrible times, and replaces it with a man in denial of his central role in the Nazi cultural myth, a willing executioner of music for the greater glory of the regime. He had a good time in the Reich, he admits. Any pity he feels is not for Hitler’s victims but, first, for himself, and second for Germans now living under Allied occupation. Furtwängler, seen through Schnabel’s eyes, is a shoddy hypocrite who, like Germans as a whole, is unwilling to admit a scintilla of guilt for his complicity with Hitler. He is not a saviour of great art. He’s just a very slippery character. https://www.spectator.co.uk/article/conduct-unbecoming-18-october-2018
Дирижер Томас Зандерлинг (Thomas Sanderling) оставил свой пост главного дирижера Новосибирского симфонического оркестра в знак протеста против войны в Украине. До него заявление об уходе подали также дирижеры Василий Петренко (Государственный академический симфонический оркестр) и Туган Сохиев (Большой театр). Томас Зандерлинг - не просто один из капитанов, это патриарх среди дирижеров России. Родился он в Новосибирске в 1942 году. Его отец, дирижер Курт Зандерлинг, бежал от нацистов в Советский Союз. В последние десятилетия Зандерлинг работал одновременно с ведущими оркестрами России и Западной Европы. DW: Господин Зандерлинг, учитывая ваше происхождение и имя, вы занимаете особое место в культуре России. Вы - как связующее звено между Восточной и Западной Европой. Вы в течение 15 лет дирижировали оркестром Новосибирской филармонии, одной из самых значительных в России. В конце марта вы должны были приехать со своим оркестром в Москву, а теперь увольняетесь. Насколько сложным было для вас это решение? Томас Зандерлинг: Когда началось вторжение, оно вызвало во мне внутреннее неприятие. Но я также думал о своем оркестре и важных концертах. Но когда российское руководство жестоко бомбит украинские города, когда гибнут люди, растет число беженцев и принимаются законы, которые означают усиление тоталитаризма... Все это привело к такому решению: чувствую, что уйти с поста надо. - В октябре 2021 года Вы дирижировали в Киеве. Это был концерт памяти жертв в Бабьем Яре. Теперь Киев подвергается обстрелам. Как с этим жить? - Я не политик и не могу дать этому профессионального объяснения. Могу только сказать: это ужасно. У меня просто нет слов. - Что вы хотите сказать своим уходом российскому руководству, российским артистам и народу России? - У меня нет иллюзий относительно того, что мое решение может как-то повлиять на руководство России или на людей, которые поддерживают эту акцию. И, судя по всему, их довольно много - и это тоже одна из причин моего разочарования. Я сейчас на стороне тех, кто не может молчать https://www.dw.com/ru/thomas-sanderling-w-interview-dw/a-61061032
Пока немец уходит с поста дирижера в Сибири, Берлинским симфоническим оркестром - прежней вотчиной Фуртванглера - руководит рождённый в Омске Кирилл Петренко.
Russian conductor Kirill Petrenko, chief conductor of the Berliner Philharmoniker released a statement, “Putin’s insidious attack on Ukraine, which violates international law, is a knife in the back of the entire peaceful world. It is also an attack on the arts, which, as we know, unite across all borders. I am in complete solidarity with all my Ukrainian colleagues and can only hope that all artists will stand together for freedom, sovereignty and against aggression.” https://operawire.com/artists-condemn-war-show-solidarity-with-ukraine/
"Taking sides" (2001) - фильм Иштвана Сабо по пьесе Рональда Харвуда про Вильгельмa Фуртвенглерa и его дилемму.
Speaking from his London home, the droll, precise Harwood - who won a screenwriting Oscar for "The Pianist" - said he tried not to take sides while writing the play and the film.
"I attempted to make both arguments compelling because I want viewers to ask themselves what they would have done in Furtwängler’s place," he said. "’Was protesting from the inside a legitimate moral response to Hitler? Can art remain separate from politics?’ These are some of the questions I want people to explore." <...>
Harwood’s analysis of an artist’s responsibility under a dictatorship personally resonated for the Hungarian Szabo ("Sunshine"), who survived the communists and won a 1981 Oscar for "Mephisto," about a Nazi-era actor.
"The audience must be able to pick up on the contemporary dilemma in the conflict," he said of "Taking Sides." "Is it right and justifiable to survive a dictatorship by compromises?" <...>
Harwood wondered how outspoken he would have been had he lived in a totalitarian society - which is why he was riveted by a 1994 book on Furtwängler’s dilemma.
"I loved the ambiguity of his case," said the author, who views Hitler’s favorite filmmaker, Leni Riefenstahl as an "unabashed Nazi."
He went on to comb archives for denazification transcripts and to interview officials who had supervised such proceedings.
"They were morally brutal," he said. "They bullied people, and they did behave in an extreme way. But they had just seen the camps, and no one in the world had seen that before."
After director Roman Polanski saw "Taking Sides" in Paris, he asked the author to write another film involving music and the Holocaust, 2003’s "The Pianist." But even Polanski doesn’t know which side Harwood personally takes regarding Furtwängler.
"Look, I won’t even tell my wife," Harwood said.
"Of course, I might leave a little note to be opened after my death," he added, coyly. "But I want audience members to make up their own minds. I don’t want them to think I’m plugging a line."
https://jewishjournal.com/culture/arts/8392/
Reply
For Furtwängler, there were always two Germanys. ‘Hitler's propaganda has increasingly silenced the real Germany,’ he wrote in his notebook in 1945. ‘Of anyone who condemns Germany today [and by inference we can assume he also meant those who stayed], one can only say that he does not know Germany. Since for twelve years Germany has been silent.’ Mann was to counter, when the same line was taken in their correspondence two years later: ‘There are not two Germanys, a good and a bad one, but only one, whose best turned into evil through devilish cunning.’ But Furtwängler clung to this belief in the ‘two Germanys,’ a belief he had already worked out for himself before the end of the war. In 1944, he had declared in his notebook: ‘I am one of the most convincing proofs that the real Germany is alive and will remain alive. The will to live and work in me is, however critically I view myself, that of a completely unbroken nation.’ <...>
Dymshitz, played by Oleg Tabakov, is a delightful creation. Cultured and humorous, he exudes a scent of vodka and steely determination. He is resolved to have Furtwängler at all costs, partly, it becomes clear, because he is answerable to Stalin. For the Soviets, just as for the Nazis, Furtwängler is a cultural asset. Dymshitz plies Arnold with alcohol and offers him ‘a whole orchestra, four or five conductors’ in exchange, like so many goods to be bartered. This may make Dymshitz seem more of a philistine than Arnold, but Dymshitz is genuinely an admirer of Furtwängler's art, and he is merely talking the language of hard-headed diplomacy.
Dymshitz is important within the scheme of Taking Sides because he and his fellow Soviets, like Straube and Wills, do not have the ability to return to the life of ease awaiting Arnold back home. The scene where Dymshitz and Arnold get drunk together offers a little humorous relief, but it also goes some way towards puncturing Arnold's moral self-righteousness. Arnold drunkenly attacks the ‘degenerate’ Germans and Furtwängler in particular, returning to his key question of why Furtwängler did not leave. Dymshitz is amused by this question, seeming to think Arnold naïve. He goes on to point out all sorts of perfectly good reasons why Furtwängler might not have left. The vodka may loosen Dymshitz's tongue about living in a totalitarian state, but it also heightens his sentiment about Mother Russia. ‘Why he should leave his country, Major?’ he appeals. ‘His mother tongue, his family, his history, his past, his future? Just because now suddenly there is a dictatorship? Why?’
We are reminded at this point that the Nazis were (and are) not the only dictators in the world, and that artists who work in a totalitarian state have to make compromises. We are right to engage with the moral issues involved in such cases, but should remember that taking sides is easier done in hindsight, or when safe from political harassment. The claim of Taking Sides to historical and artistic importance is that it encourages us to consider what is humanly at risk when we take sides, or decide not to.
https://www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/01439680903577300
Reply
Александр Львович Дымшиц - реальный персонаж https://ru.m.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D1%8B%D0%BC%D1%88%D0%B8%D1%86,_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80_%D0%9B%D1%8C%D0%B2%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
Именно реальный майор Дымшиц (до полковника он не дослужился), еврей и сотрудник отдела пропаганды Советской военной администрации в Германии, спас уникальные записи прославленного маэстро.
https://www.svoboda.org/a/30309614.html
Племянник художницы Софьи Исааковны Дымшиц-Толстой, до 1914 - жены Алексея Толстого.
Софья Исааковна (Сара Айзиковна) Дымшиц родилась 23 апреля 1884 года в Санкт-Петербурге, в большой семье коммерсанта иудейского вероисповедания Айзика Евелевича Дымшица, занятого в лесопромышленности. Сыном её сестры Розы и её мужа, биржевого маклера Нахмана Йохелевича (Наума Игнатьевича) Костелянеца, был американский композитор и эстрадный дирижёр Абрам Наумович Костелянец. Сыном брата, инженера Льва Исааковича Дымшица, был литературовед А. Л. Дымшиц.
https://ru.m.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D1%8B%D0%BC%D1%88%D0%B8%D1%86-%D0%A2%D0%BE%D0%BB%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%8F,_%D0%A1%D0%BE%D1%84%D1%8C%D1%8F_%D0%98%D1%81%D0%B0%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0
Reply
Двоюродный брат Дымшица - рождённый в Петербурге Абрам Наумович Костелянец, ставший популярным американским дирижером по имени Andre Kostelanetz.
Kostelanetz strives to achieve universal acceptance for “good” music. “I am concerned,” he says with import. “Music as a totality has to cross the threshold. If I can leave an inheritance of a growing audience for the concert hall, I have accomplished everything. All the rest are second‐class accomplishments. Somebody might say, he conducted the best Beethoven Second, but who even remembers such things?”
Nobody will say that Kostelanetz conducted the best Beethoven Second. That is entirely beside the point. Kostelanetz's great strength is not conducting anyway, but crusading. He is to music what Billy Graham is to religion. An initiator, he introduces fledglings to the felicities of “serious” music. A magnet, he draws them into the record shops and concert halls. Kostelanetz desperately craves to enlighten the masses, to awaken in them a feeling for Culture, to enrich their souls, to feed their minds. In this striving, he has become the High Lama of popular musical art, the quintessential middlebrow, everyman's Toscanini. He has also become very rich and very famous and very successful. <…>
Kostelanetz is as conservative as his music. There is something about him, an aura of sorts, that suggests the invisible shield of which toothpaste advertisers are so fond. Somehow he manages to project a presence, which is surely not physical because he is a mere wisp of a man and looks smaller than his 5 feet 6 inches. Gracious, understated, the perfect host and model Old World gentleman, he is, nonetheless, detached. To say that he exists in an ivory tower may not be stretching a point. There, is something decidedly otherworldly about his Gracie Square duplex penthouse with its Cinemascopic views, enormous rooms, sparse and expensive decor and original paintings by Mirb, Renoir, Pissarro and Braque. <…>
Everything comes full circle to Kostelanetz and his allencompassing desire to reach the masses But one wonders if he ever wanted to become simple conductor with his own orchestra and no extra overriding educational, moral or esthetic responsibilities. “I was offered the musical directorships of orchestra in this country and abroad,” he says, refusing to name them. “And even though I thought about it, I realized that I would have limited myself. I would have hopefully had a faithful group of the same people who would come every week. Frankly speaking, I was not taken by that idea. I thought that through what I'm doing by conducting many orchestras, I was doing more for music. Maybe not -I don't know.
“There is one thing I can rightfully say. I'm extremely fortunate and I don't mean with materialistic things. I survived revolutions, I heard Lenin speak, I crashed in a plane in Cambodia-all this in one lifetime. I was born totally unknown and some how or other it seems that now everybody knows me. I also think that most of the people like what I'm doing”
https://www.nytimes.com/1973/05/06/archives/andre-kostelanetzmiddlebrow-toscanini-about-kostelanetz.html
Reply
По соседству с квартирой Костелянеца в Манхэттене (" duplex penthouse with its Cinemascopic views, enormous rooms, sparse and expensive decor and original paintings by Mirb, Renoir, Pissarro and Braque") жила Глория Вандербильт. 10 лет назад эту квартиру продавали за $23 миллиона.
The ten-room duplex co-op sits right next to Gloria Vanderbilt’s old digs (her second choice, after she was rebuffed by the board at River House next door-she says because she was dating a black man, the board says because she would draw unwanted attention), where she raised Anderson Cooper in between acid trips (“After a while,” wrote The Telegraph, “the therapist removed her blindfold. To her surprise, everything in the penthouse room at 10 Gracie Square looked entirely normal”).
But it was also the site of a more tragic event, when her oldest son, Carter, committed suicide by jumping from the terrace, with Ms. Vanderbilt recalling twenty years later, “He let go, and there was a moment when I thought I was going to jump over after him.”
Other bold-faced names to reside at 10 Gracie Square include Madame Chiang Kai-Shek, wife to the Kuomintang leader who was pushed out of mainland China by Communist forces and ended his life as a Taiwanese dictator, as well as Eric Rudin of the eponymous dynastic development firm, who picked up a $12 million triplex in the building in 2011.
https://observer.com/2013/05/23-m-to-live-next-to-gloria-vanderbilts-old-penthouse/
Reply
С властью не конфликтовал ни по каким вопросам, включая болезненную тему государственного антисемитизма - если верить хлесткой эпиграмме неподражаемого Зиновия Паперного:
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей.
Там Дымшиц на коротких ножках,
Погрома жаждущий еврей.
<…>
Когда-то, по словам Ефима, у Дымшица было сытое, розовое лицо и комическое брюшко… "А я ведь, знаете, с ним сотрудничал…" Как? Блестящий и либеральный Эткинд, друг Солженицына и защитник Бродского - и реакционер Дымшиц? "В одну телегу впрячь не можно"… Увидев мое неподдельное недоумение, Эткинд пояснил, что его совместная работа с маститым критиком началась в середине 50-х, когда Дымшиц, который до войны был его университетским преподавателем, предложил ему вместе издавать переводы зарубежных поэтов. Работать с Дымшицем, рассказывал Ефим, было поначалу легко и весело, но потом все больше стала раздражать поверхностность его предисловий и то, что в них всячески подчеркивались детали, призванные ублажить издательство: скажем, близость переведенного поэта к Марксу и Энгельсу, к рабочему движению, к радикальной революционности… На попытки возразить, что все это явно смахивает на демагогию, Дымшиц отшучивался: не объяснять же нашим жлобам, что Фердинанд Фрейлиграт обновил стих "Поэмы о Нибелунгах" или что он связан с поэтикой Лонгфелло!
Тем временем официальная карьера Дымшица шла вверх, тогда как в литературе он все глубже увязал в трясине компромиссов, ибо, как заметил Эткинд, "спускаясь по лестнице в преисподнюю, остановиться нельзя"… Но окончательно понять тщетность попыток образумить своего партнера помог Ефиму эпизод с изданием первого после 1928 года сборника стихов Мандельштама, составленного Дымшицем. Ему же принадлежало и предисловие, которое Эткинд прочитал еще в рукописи - за много лет до того, как книжку пропустили в печать.
"Как вы могли? - возмутился Эткинд. - Вы набили свою статью ложными осмыслениями и лживыми сведениями!" Читавшие это предисловие, вероятно, помнят, что его автор скрыл важнейшие факты биографии Мандельштама и, в частности, ни слова не сказал о том, когда и как прервалась жизнь поэта. <…>
На вопрос, поставленный ребром, Дымшиц ответил не прямо: мы живем в сложное время; люди, не желающие издавать Мандельштама и ничего в нем не понимающие, обладают диктаторской властью, и наша задача - любой ценой его издать. "Если так, - заметил на эту тираду Эткинд, - не удивляйтесь, если вам не станут подавать руки". "А я на это шел. Я знал, что ваши чистоплюи меня отвергнут - вместо того, чтобы поблагодарить. Ну и пес с ними. Стихи Мандельштама выйдут в свет, и это моя заслуга!" <…>
Но окончательный разрыв, - продолжал он, - произошел позже, когда вышел в свет роман Дудинцева "Не хлебом единым", где впервые была сказана правда о новом господствующем классе - о номенклатуре, душившей все живое". Критики, осмелившиеся похвалить роман, делали это робко и с оговорками. И тогда Дымшиц разразился статьей в "Ленинградской правде", в которой обрушился и на этих критиков, и на Дудинцева: его роман - клевета на советскую действительность, автор не показал "руководящей роли партии в нашем обществе" - партии, которая поддерживает все передовое и неизменно побеждает реакционеров…
В то же утро, когда Эткинд прочитал статью, он отправился домой к ее автору, жившему на той же улице, Кировском проспекте. "Зачем вы это сделали!? Ведь вы обо всем думаете иначе!" Терпеливо выслушав обвинительную речь своего младшего коллеги, мэтр подвел его к окну. "Поглядите на те два фонаря. На одном из них будете висеть вы, на другом я - если мы будем раскачивать стихию. Дудинцев этого не понимает, ему хочется вызвать бурю. А те, кто хвалит его роман, дураки и самоубийцы. Только твердая власть может защитить нас от ярости народных масс". И тут Дымшиц произнес непривычное для Ефима слово: "Жлобократия". И добавил: "Это и есть то самое, что построено в нашей стране и что они называют социализмом"…
https://berkovich-zametki.com/2006/Zametki/Nomer7/
Reply
Эткинд своими словами:
"В 1957 году в Ленинград приехал «Берлинский ансамбль» театр, созданный и взращенный Брехтом. Привезенные им спектакли нас покорили; больше всего поразила «Матушка Кураж», где заглавную роль играла Елена Вайгель, вдова Брехта, гениальная актриса. После одного из спектаклей состоялся торжественный ужин в Европейской гостинице; кто-то поднял бокал за здоровье человека, добившегося приезда к нам берлинского театра, - Александра Львовича Дымшица. Елена Вайгель, сидевшая за столом рядом со мной, наклонилась и тихо сказала: «Знаете ли вы, чем был Дымшиц для каждого из нас? Он - наш спаситель». Потом она рассказала подробно то, что я уже знал из других источников.
Сразу после победы над Германией майор Дымшиц был назначен ответственным за немецкую культуру - в составе оккупационных властей он был чем-то вроде министра. Он воспользовался своими полномочиями, чтобы организовать пайки для голодавшей в ту пору интеллигенции, - об этом мне в разное время говорили писатели, актеры, художники; кроме того, он ведал субсидиями для театров, издательств, оркестров. Его роль в послевоенной Германии была в самом деле огромной; сам он позднее смеясь уверял, что исполнял обязанности Геббельса, - точнее, анти-Геббельса. Уже после ужина Вайгель подозвала Эрнста Буша и велела ему рассказать про Дымшица; Буш чуть ли не в стихах повторил ее слова о Дымшице-спасителе. Мне это показалось убедительным: Эрнст Буш был живой легендой; его неповторимый баритональный бас создал песенную утопию Брехта, определившую революционную атмосферу антифашистского поколения: «Und weil der Mensch ein Mensch ist / Drum will er was zu essen, bitte sehr…» Эрнсту Бушу, как, впрочем, и Елене Вайгель, я верил безоговорочно. Значит, был и такой Дымшиц - немецкий: человек, спасший культуру Германии и деятелей этой культуры. Не раз позднее я задавал себе неразрешимый вопрос: почему благодетель немецкой культуры стал душителем своей, российской?"
http://library.khpg.org/files/docs/1369299590.pdf
Reply
История о том, как в 1941 30-летнего Дымшица завалили на защите докторской диссертации о Маяковском: https://magazines.gorky.media/nlo/2012/3/odna-absolyutno-obglodannaya-kost-istoriya-zashhity-a-l-dymshiczem-doktorskoj-dissertaczii.html
Reply
За Фуртвенглера вступился Йегуди Менухин.
После окончания войны Менухин стал первым еврейским музыкантом, заявившим, что собирается реабилитировать немецкую музыку и немецкий дух. Уже в июле 1945 г. он приехал в Германию, где играл для освобожденных узников концлагерей, перемещенных лиц. Тогда же он узнал про ситуацию с Фуртвенглером и публично заявил о его полной поддержке, повторив доводы его защитников. Это вызвало большой скандал и самые резкие обвинения в адрес Менухина, сопряженные с угрозами бойкотов и запретов на выступления с известными оркестрами. Но Менухин упорно стоял на своем, подчеркивая, что во всех его беседах с Фуртвенглером тот отзывался о нацизме негативно и добавлял, что «из всех великих дирижеров, с которыми я играл, только Фуртвенглер заставил меня искать в музыке правду». Он категорически заявлял, что будет играть с Фуртвенглером. Однако в силу ограничений, налагаемых на Фуртвенглера в период процесса, только 13 августа 1947 г. они впервые выступили совместно, исполнив в Зальцбурге скрипичный концерт Брамса.
https://stmegi.com/posts/92976/yegudi-menukhin-skripach-s-nesgibaemymi-printsipami/
"If this diseased nation should ever grow up to become a self-respecting member of the community of nations, it will be due to the efforts of men like Furtwängler who have proven that they are able to rescue from the war at least part of their soul. Witness the Berlin Philharmonic. These men alone are able to build on this unsullied base a better society. It is not by stifling such men that you will achieve your aim."
http://patangel.free.fr/furt/nyt_en.htm
Reply
When Javier Hernández, of the Times, brought up Gergiev with Daniel Froschauer, the Philharmonic’s chairman, Froschauer replied: “He’s going as a performer, not a politician. We are not politicians. We’re trying to build bridges.” Clive Gillinson, Carnegie’s executive and artistic director, had drawn the same imaginary line when he was asked about the Gergiev matter last fall: “Why should artists be the only people in the world who are not allowed to have political opinions?” The idea was that Gergiev could somehow retract his blatant politicization of music and adopt a purist guise when he walked onstage. In fact, if he had appeared at Carnegie during the invasion, it would have been a Putinist triumph: hard power and soft power operating in tandem. All this was particularly stupefying given that the Vienna Philharmonic has lately made a show of reëxamining its Nazi past. Music is no more apolitical under Putin than it was under Hitler.
Then, overnight, the charade ended. On February 23rd, Gergiev led the first performance in a run of Tchaikovsky’s “Queen of Spades” at La Scala, in Milan. (Yes, he was supposed to be leading an American orchestral tour and an Italian opera production simultaneously.) The following day, as the invasion began, Beppe Sala, the mayor of Milan, declared that Gergiev’s engagement would be cut short unless he denounced the assault on Ukraine. That decisive action changed the conversation. Rotterdam and Munich issued similar ultimatums, and, one day before the first Vienna concert, Carnegie announced that Yannick Nézet-Séguin would take Gergiev’s place on the tour. Not surprisingly, Putin’s court conductor condemned nothing. His posts in Munich and Rotterdam were rescinded, and other engagements in Europe and America were cancelled. Gergiev’s career outside Russia was effectively over.
https://www.newyorker.com/culture/cultural-comment/valery-gergiev-and-the-nightmare-of-music-under-putin
Mr. Gergiev’s international career, built over decades, seems to have unraveled in just a few days.
He can’t look to Furtwängler’s example for solace: Several years after World War II, the Chicago Symphony Orchestra was also forced under pressure to withdraw a position it offered him.
“Now he wants to earn American dollars and American prestige,” the eminent pianist Arthur Rubinstein said at the time. “He does not merit either.”
https://www.nytimes.com/2022/03/02/arts/music/ukraine-putin-valery-gergiev-anna-netrebko.html
Из 1949:
Pianists Artur Rubinstein, Vladimir Horowitz and Alexander Brailowsky, Violinists Jascha Heifetz, Nathan Milstein and Isaac Stern, among others, fired off statements aimed at Chicago, warning that they would refuse to appear with the orchestra if Furtwangler conducted. Rubinstein summed it up: "Had Furtwangler been firm in his democratic convictions he would have left Germany . . . Mr. Furtwangler chose to stay and chose to perform, believing he would be on the side of the victors . . . Now he wants to earn American dollars and American prestige. He does not merit either."*
https://content.time.com/time/subscriber/article/0,33009,780132-1,00.html
Reply
Now, out of the blue, a letter has turned up that shows Furtwängler in a less noble light. The letter is written by the eminent pianist Artur Schnabel to his secret American lover (which may be why it took so long to turn up). Schnabel, who was forced to leave Germany, recounts a summer’s evening he spent with Furtwängler in Italy shortly after he was cleared to resume conducting in 1947.
‘Last night Furtwängler and wife came to see me,’ Schnabel reports to Mary Virginia Foreman. ‘It was partly pleasant, partly opposite. So far it seems to me that these Germans cannot be helped, nor can they help themselves. He demonstrated the same old blending of arrogance, cowardice, and self-pity.’ Schnabel, the first to record the 32 Beethoven sonatas, was one of few living musicians whom Furtwängler acknowledged as an intellectual equal and whose opinion he valued.
Schnabel continues: ‘After the first “world war” the German leaders circulated as facts what obviously had been fake. For instance: that they had lost the war only because the home front had stabbed the army in the back. The Germans had no guilt whatsoever… Now Furtwängler went as far last night (he got terribly excite [sic], hysterical, shouted and roared), as to say that he has never known any Nazi. And that Germans and Nazis are not only absolutely different beings but hostile to each other.’
Imagine that. Furtwängler had been made vice-president of the Reichsmusikkammer in 1933 by Joseph Goebbels and had conducted often in Hitler’s presence. I have a photograph of him extending a hand to be shaken as Hitler approaches him after a concert, and another of him standing with the Führer at Bayreuth. ‘Never known any Nazi’? Take it from the top, Willi.
Schnabel hears his guest complain that ‘millions of Germans are now murdered daily, and that the whole world shows its decadence by its total lack of charity’. Furtwängler goes on to admit ‘without having been asked, that he has had quite a good time during the “regime”.’
This letter, from an impeccable source with no axe to grind, is a massive iconoclasm. It shatters the long-held image of Wilhelm Furtwängler as a man who did his best for music in terrible times, and replaces it with a man in denial of his central role in the Nazi cultural myth, a willing executioner of music for the greater glory of the regime.
He had a good time in the Reich, he admits. Any pity he feels is not for Hitler’s victims but, first, for himself, and second for Germans now living under Allied occupation. Furtwängler, seen through Schnabel’s eyes, is a shoddy hypocrite who, like Germans as a whole, is unwilling to admit a scintilla of guilt for his complicity with Hitler. He is not a saviour of great art. He’s just a very slippery character.
https://www.spectator.co.uk/article/conduct-unbecoming-18-october-2018
Reply
Томас Зандерлинг - не просто один из капитанов, это патриарх среди дирижеров России. Родился он в Новосибирске в 1942 году. Его отец, дирижер Курт Зандерлинг, бежал от нацистов в Советский Союз. В последние десятилетия Зандерлинг работал одновременно с ведущими оркестрами России и Западной Европы.
DW: Господин Зандерлинг, учитывая ваше происхождение и имя, вы занимаете особое место в культуре России. Вы - как связующее звено между Восточной и Западной Европой. Вы в течение 15 лет дирижировали оркестром Новосибирской филармонии, одной из самых значительных в России. В конце марта вы должны были приехать со своим оркестром в Москву, а теперь увольняетесь. Насколько сложным было для вас это решение?
Томас Зандерлинг: Когда началось вторжение, оно вызвало во мне внутреннее неприятие. Но я также думал о своем оркестре и важных концертах. Но когда российское руководство жестоко бомбит украинские города, когда гибнут люди, растет число беженцев и принимаются законы, которые означают усиление тоталитаризма... Все это привело к такому решению: чувствую, что уйти с поста надо.
- В октябре 2021 года Вы дирижировали в Киеве. Это был концерт памяти жертв в Бабьем Яре. Теперь Киев подвергается обстрелам. Как с этим жить?
- Я не политик и не могу дать этому профессионального объяснения. Могу только сказать: это ужасно. У меня просто нет слов.
- Что вы хотите сказать своим уходом российскому руководству, российским артистам и народу России?
- У меня нет иллюзий относительно того, что мое решение может как-то повлиять на руководство России или на людей, которые поддерживают эту акцию. И, судя по всему, их довольно много - и это тоже одна из причин моего разочарования. Я сейчас на стороне тех, кто не может молчать
https://www.dw.com/ru/thomas-sanderling-w-interview-dw/a-61061032
Пока немец уходит с поста дирижера в Сибири, Берлинским симфоническим оркестром - прежней вотчиной Фуртванглера - руководит рождённый в Омске Кирилл Петренко.
Russian conductor Kirill Petrenko, chief conductor of the Berliner Philharmoniker released a statement, “Putin’s insidious attack on Ukraine, which violates international law, is a knife in the back of the entire peaceful world. It is also an attack on the arts, which, as we know, unite across all borders. I am in complete solidarity with all my Ukrainian colleagues and can only hope that all artists will stand together for freedom, sovereignty and against aggression.”
https://operawire.com/artists-condemn-war-show-solidarity-with-ukraine/
Reply
Leave a comment