Бытие
Как я, советский подросток, в советское время знакомилась с Писанием.
Нет, конечно, была в нашем доме всегда Пасха, дед принес мне с базара полховское багрово-красное яичко. "Христос воскрес! - Воинственный воскрес!" - откликалась, как поняла. Но это не раскрывало содержания.
"И распятого при Понтийском Пилате..." - бабушка, как могла, объясняла молитву, и я потрясена была жестокостью и ненавидела этого Пилата. Как белых, убивших в кино Чапаева. Что "Никола- чудотворец - скорый помощник". Опять не то, не то.
...С сестрой мы росли любознательными. А она еще и деятельной. И вот, вдвоем, кряхтя и чихая от пыли, мы выволакиваем из-под дедушкиной кровати тяжелую коробку с квадратными картонками. На каждой картонке гравюра и подпись на непонятном языке. Мы только редкие слова узнаем. А многих букв совсем не знаем.
Больше всего, конечно, заинтересовали голенькие - Адам и Ева, и змея с яблоком. Потом жалели Авеля, коварно убитого братом. Еще увлекал сюжет про малыша в тростниковой корзинке и египетскую принцессу. И еще потоп. Каждой твари по паре. И Моисей - почему-то с рожками. Остальное было неинтересное: какие-то войны, Давид, Исус Навин. И мы возвращались к первым дням творения.
Гравюр было 240. И теперь я знаю, что это было русское издание, кажется, в тип. Вольфа, библейского цикла Юлиуса Шнорр фон Карольсфельда.
Сестра моя быстро на что-то переключилась, а я-таки залипла. И много, долго терзала деда вопросами. Представляю, как неловко было ему сеять в мою пионерскую голову основы Закона Божия. А З.Б. он успел изучить в школе еще при царизме. И Писание знал прекрасно.
Осторожно он рассказал мне про плоскую Землю на трех китах и сопроводил демонстрацией глобуса. Показал с чердачной площадки как закругляется горизонт. Про Нойев ковчег вспоминал каждый раз при затяжных ливнях.
С экрана библейская история проникла в наши головы благодаря Образцову. Его "Божественная комедия" захватила нас навсегда. До сих пор помним мемы оттуда: "Что ты мне за хапугу сделал?", "Сплошное надувательство", "Ничего, потерпим!" и "Поймай мне селедочку. Что-то солененького хочется". Мы все лето создавали первых людей по образцу образцовских, из яблок, гвоздей и зонтиков укропа. Потом нам доставалось за гвозди, который дед доставал со дна бочки. Наши герои в финале в ней топились. Всплывали только истыканные яблоки.
Но Образцов облегчил дедушке задачу, Бытие стало проще излагать. И про ковчег. И про Моисея.
Чуть позже библейские сюжеты нагнали меня в книге Я.Гашека "Бравый солдат Швейк в плену и др. рассказы". Читала я ее совсем постмодернично - начав с комментариев. Какие комментарии были в тех советских изданиях! Это было буквально чтение между строк, контекста, которого не было.
Немножко что-то в голове своей уяснив, в 10-м классе я вцепилась в "Мастера и Маргариту", ловко добытых сестрой на каникулах. Успела прочесть легенду об Иешуа Га-Ноцри и, уезжая, взяла у бабушки синодальное школьное Евангелие на русском языке. От Матфея было почти полностью выдрано - с его текстом я познакомлюсь позже.
Уже в детской библиотеке. На полке нашла Зенона Косидовского "Библейские сказания" - и не выпускала из рук весь первый курс, пока работала на младшкм абонементе. Вот теперь все встало на места, пришло в систему. Лакуны в представлениях затянулись. Потом были его же "Сказания евангелистов". К курсу старославянского я была содержательно готова и уже легко понимала евангельский текст.
И помню свой испанский стыд на старших курсах, когда И.К.Полуяхтова бросила в аудиторию неосторожный вопрос: "Кто такой Каин?" - а курс, только что фарцевавший под партой колготками и сигаретами, заблеял невнятное...
Немецкий романтик Юлиус Шнорр фон Карольсфельд давно, в 1991, издан и переиздан. Он не чета, конечно, Г.Доре, и не все его гравюры равноценны. Пыльные гравюры забрал наследник, брат моей тети, кажется, в Грозный.
Но я очень признательна сестре, которая первая сунула нос в этот ящик библейской Пандоры. Одна бы я стормозила.
Нет, конечно, была в нашем доме всегда Пасха, дед принес мне с базара полховское багрово-красное яичко. "Христос воскрес! - Воинственный воскрес!" - откликалась, как поняла. Но это не раскрывало содержания.
"И распятого при Понтийском Пилате..." - бабушка, как могла, объясняла молитву, и я потрясена была жестокостью и ненавидела этого Пилата. Как белых, убивших в кино Чапаева. Что "Никола- чудотворец - скорый помощник". Опять не то, не то.
...С сестрой мы росли любознательными. А она еще и деятельной. И вот, вдвоем, кряхтя и чихая от пыли, мы выволакиваем из-под дедушкиной кровати тяжелую коробку с квадратными картонками. На каждой картонке гравюра и подпись на непонятном языке. Мы только редкие слова узнаем. А многих букв совсем не знаем.
Больше всего, конечно, заинтересовали голенькие - Адам и Ева, и змея с яблоком. Потом жалели Авеля, коварно убитого братом. Еще увлекал сюжет про малыша в тростниковой корзинке и египетскую принцессу. И еще потоп. Каждой твари по паре. И Моисей - почему-то с рожками. Остальное было неинтересное: какие-то войны, Давид, Исус Навин. И мы возвращались к первым дням творения.
Гравюр было 240. И теперь я знаю, что это было русское издание, кажется, в тип. Вольфа, библейского цикла Юлиуса Шнорр фон Карольсфельда.
Сестра моя быстро на что-то переключилась, а я-таки залипла. И много, долго терзала деда вопросами. Представляю, как неловко было ему сеять в мою пионерскую голову основы Закона Божия. А З.Б. он успел изучить в школе еще при царизме. И Писание знал прекрасно.
Осторожно он рассказал мне про плоскую Землю на трех китах и сопроводил демонстрацией глобуса. Показал с чердачной площадки как закругляется горизонт. Про Нойев ковчег вспоминал каждый раз при затяжных ливнях.
С экрана библейская история проникла в наши головы благодаря Образцову. Его "Божественная комедия" захватила нас навсегда. До сих пор помним мемы оттуда: "Что ты мне за хапугу сделал?", "Сплошное надувательство", "Ничего, потерпим!" и "Поймай мне селедочку. Что-то солененького хочется". Мы все лето создавали первых людей по образцу образцовских, из яблок, гвоздей и зонтиков укропа. Потом нам доставалось за гвозди, который дед доставал со дна бочки. Наши герои в финале в ней топились. Всплывали только истыканные яблоки.
Но Образцов облегчил дедушке задачу, Бытие стало проще излагать. И про ковчег. И про Моисея.
Чуть позже библейские сюжеты нагнали меня в книге Я.Гашека "Бравый солдат Швейк в плену и др. рассказы". Читала я ее совсем постмодернично - начав с комментариев. Какие комментарии были в тех советских изданиях! Это было буквально чтение между строк, контекста, которого не было.
Немножко что-то в голове своей уяснив, в 10-м классе я вцепилась в "Мастера и Маргариту", ловко добытых сестрой на каникулах. Успела прочесть легенду об Иешуа Га-Ноцри и, уезжая, взяла у бабушки синодальное школьное Евангелие на русском языке. От Матфея было почти полностью выдрано - с его текстом я познакомлюсь позже.
Уже в детской библиотеке. На полке нашла Зенона Косидовского "Библейские сказания" - и не выпускала из рук весь первый курс, пока работала на младшкм абонементе. Вот теперь все встало на места, пришло в систему. Лакуны в представлениях затянулись. Потом были его же "Сказания евангелистов". К курсу старославянского я была содержательно готова и уже легко понимала евангельский текст.
И помню свой испанский стыд на старших курсах, когда И.К.Полуяхтова бросила в аудиторию неосторожный вопрос: "Кто такой Каин?" - а курс, только что фарцевавший под партой колготками и сигаретами, заблеял невнятное...
Немецкий романтик Юлиус Шнорр фон Карольсфельд давно, в 1991, издан и переиздан. Он не чета, конечно, Г.Доре, и не все его гравюры равноценны. Пыльные гравюры забрал наследник, брат моей тети, кажется, в Грозный.
Но я очень признательна сестре, которая первая сунула нос в этот ящик библейской Пандоры. Одна бы я стормозила.