Люблю грозу в начале мая
(кажется Тютчев)
Тёплые солнечные деньки, запахи сирени и черёмух, ночные трели соловья и первые грозы. И всю эту яркую палитру впечатлений нам дарит этот цветущий и благоухающий месяц май, делая нас на время поэтами и философами. Но таким, как мы с коллегой Прибрёхиным, он... Но начну всё по порядку.
Находясь с Прибрёхиным на очередном обходе территории, мы наслаждались с ним весенними пейзажами депо и вели интеллектуальную беседу.
- Афанасьевич, а какие тебе бабы нравятся? - задал я ему, интересующий меня вопрос.
- Всех, не отказывающих мне, эт самое, - не раздумывая ответил он.
- Ну, а из не отказывающих тебе какие всё - таки нравятся больше? - не отставал я.
- Более инициативненькие, эт самое!
- В смысле? - не понял я.
- Более задорненькие, эт самое!
- Любую интеллектуальную тему ты, Афанасьевич, сводишь на пошлость. Как с тобой можно говорить о высоком и духовном?
- А разве, Федя, задорненькие и инициативненькие бабёнки это не высокое и духовное, эт самое?
А пока мы с Афанасьевичем вели нашу интеллектуальную беседу, на небе стали появляться тучки.
- Никак дождь собирается, эт самое, - взглянув на небо, произнёс мой коллега.
- Не прибавить ли нам шагу? - спросил я у него.
- Была у меня, Федя, однажды блондиночка по имени Изольдочка, эт самое, - будто не слыша меня начал разглагольствовать Афанасьевич. - Какая же она была инициативненькая! А какая она была, эт самое, задорненькая! Вот то, Федя, была действительно, как ты говоришь "высокая и духовная"!
А где - то совсем близко раздались первые раскаты грома.
- Афанасьевич, побежали быстрее на КПП! - предложил я.
- А я, Федя, эт самое, грозы не боюсь! Она ведь молния целит только в вас грешников!
- А ты, Афанасьевич, праведник?
- Дааа! - единственное, что успел произнести в ту минуту мой напарник.
Разряд молнии пронзил насквозь его тощее веснушчатое тело и ушёл в бездну Земли. Редкие волосёнки Прибрёхина встали дыбом глаза вылезли из орбит его рот скривился в ужасной мине, а ботинки задымились. И уже через мгновение он с грохотом рухнул, как ясень подкошенный разрывом снаряда. От неожиданности случившегося я даже подпрыгнул, после чего осторожно подошёл к лежащему на земле телу.
- Афанасьевич! - тихо позвал я коллегу, склонившись над его несчастным телом.
Штаны его в нескольких местах прогорели, от кепки осталась только одна кокарда и лишь резиновая дубинка осталась в целости и сохранности.
- Афанасьевич, ты что умер? - спросил я.
- Мы праведники не умираем, эт самое, а только переходим в жизнь вечную, - ответил мне он.