Анна Монахова. Жители Водлы (продолжение).
Часть 2. Продолжение. Начало с 1 по 17 сентября, 13 октября, 8,9 ноября, с 23 по 27 ноября, 29, 30 ноября, с1-6, с 10 по 16, с 18 по 23 декабря 2010 года.
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА ПЕТРОВА (ИСАЕВА)
1931 г.р., дер. Верхняя Половина (продолжение).
Беседа с этнографом К.К.Логиновым.
2002г.
Родила Раеньку-то, дак в Митину рубаху
- А вы не слышали, бабушки в мужскую рубашку принимали теленка?
- Слыхала. И чтобы отец любил ребенка, так мокрого дома родишь, вот в целу рубашку сразу запеленам сырого, немытого младенца. Отец хорошо любит и жалеет этого ребёночка, я это слыхала. А у меня-от, дома родила Раеньку-то, дак в Митину рубаху. Он ей ой как жалел! Потом парень родилси, не подошел. А парня-то в больнице в рубаху-то не завернёшь его. Ой, пуля вытекла. Да и эти все в больнице дак, где рубаха?
- А правда, что надо правую грудь сначала дать?
- Но, праву, праву, чтобы он правой рукой работал, вот, а леву даёшь, он левша. Все время стараешься правую грудь давать. И говоря, когды пысать, дак старашси на правую ногу ставить ребёнка, ни на левую, а на правую. Пысать поставишь дак это ногу подымешь леву, а на правую потом кладёшь. Раньше у нас ведь это горшочков-то не было, сейцяс горшочки, дак на горшок посадят да. А у нас не было ницё того места. Ну поставим на пол на праву, вот она попысат, а потом оботрём сразу да. Горшочков-то этых ни было, а теперь горшочки, дак дивья . На горшочки так всё равно правую.
- А не слышали такого, чтобы ребёнок сладко ел, дак первый раз надо сладким мазнуть, прежде чем грудь давать, слышали?
- Нет, тако я ни слыхала, не было, не было. Этого мы не делали. Может там в старину когды.
- «Что деревня, то и поредня»?
- Так, так. «Кака деревня, така и поредня». Всяк по-своему с ума сходит.
Чтобы ребёнка не обменил домовой
- А надо было правой ногой ребёнка перекрестить, чтобы не утащил домовой?
- Вот этого не знаю, правой рукой дак крестили, а ногой, я не знаю. Ребёнка спать валишь, дак его перво перекрестишь в ночь.
- Чтобы спал спокойно?
- А спокойно да, всё говорят, чтобы домовой не утащил. Или уйдешь и он дома один оставаитца, так или клади веник под койку, или ножик в зголовье, чтобы его не унёс домовой. Домовой всё равно есь.
- Чтобы не обменил?
- Ну, не обменил. Обменит, дак калека будет ребёнок.
- Здесь такие случаи были?
- Дак вот, правда ли, нет, я не знаю, здесь не были, а вот в Заволочье, всё это деенка-то наша рассказывала. Мужик с бабой роботали, а няньки не на что тоже взять у них в деревне там. Вот этого ребёночка оставят, а и, верно, ничего не полагают, а ребёночек, дак уж годика два был. Мальчик ли девочка, там ни знаю кто. И вот жать это, страда-то, когды жнут хдеб-то, дак оны ушли, да этого ребёночка-то клала она, может, благославясь, а ницё ему не положила. Приходят, а ребенка и дома-то нет. Нигде нету. Оны туды-сюды, нету. Замков не кладовали, колья, но кто-то ребёнка унёс. Вот и пошли по деревне, всю деревню обошли: «Не, не видели, чтобы к вам кто-то заходил». Вот, а он там заспал под печкой-от. Печка, а там тако окно, а он затащил туда под печку-то, и всё. Но там в подпечье тако окно.
- У нас там куриц держат.
- Ну, куриц. А котам делают, у нас-то для котов делают, коты туды ходят в туалет. И оны до то доходили, всё с ног пали. Потом вечёром заплакал, знаш, проснулся, там темно, ведь нету окна-то. «Ой, - а оны и грят, - да где же он?» А мать-то прибежит, говрит: «Дак он ведь у нас с тобой в подпецье». И вот уговорили его да вытянули. Вытянули, да этот паренёк заболел, заболел, или девочка, не знаю, и стал болеть, болеть и говорить худо стал. Говорит, так ой, руки да ноги - всё зашоталось у паренька, паренёк или девка, не знаю. Обменил, от оны это и догадались ищё, россказали взяли в деревне, а там тоже бабка, а оны-то молоды были. А бабка: «Вот так вы уходите, так цё ни веника, ни ножика - ничё не клали, одного младенця оставили?» Ну ак поздно, вот говорят, до шестнадцати лет жил, а потом помер.
- А обратно не умели разменять?
- А вот уж не умели, видно. Розменять не умели, может, кто и.
- Это обычно двери задом-наоборот перевешивают. Домовые сразу на улицу вылетают и просятся.
- Да? Вот этого я не слыхала. Дак двери-то в комнаты? Эти? Но-но. Я ещё девкой была, дейна нам всё, тётка Марья Васильевна, так она всякие побасёнки нароссказыват - дак Осподи! Тут она рассказыват, мы и забудем вси, дак у ей и ночуем.
«Я, - говорит, - с водяником знаюси, с лесным знаюси»
- А на Водлозере всяко народу наехало дак. Раньше-то этого мы не слыхали, чтобы там таки колдуны у нас были на Водлозере. Ак теперь отвсюду наехало дак. Всё говоря, карелы много знают, дак там и карелов… Был карел у нас в Водлозере, Кошкуев. Но, Василий. Он всё знал, он знал дак. С водянымы и с леснымы. У меня ночевал, дак дорассказывал, я испугалась. А рассказывал, он вишь ходил да день проблудил взял. Его отправили, не знаю, кто отправил. Да он взял ушёл туда в Заволочье, на лыжах ушёл, не по той лыжне. А он охотник, а тут он воду ище в Машанино измерял. И как его отправили, ён с Водлы, а ушёл в Заволочьё, тамака собака у него была, и со Заволочья ни знаю куды пришёл, к какой-то реки, сказал, и от ходил-ходил, сутки проходил, на вторы токо к нам пришёл. Пришёл он вечером уже, ну мы хотели спать валиться, а лампы у нас ведь были, огня не було там. Вот стучит, а наши собаки, у нас две было, так лают и лают. Я го, это, Митя, к нам кто-то пришел, открыть-то. Дак все надо спрятать. Кто там? Говорит: «А я Кошкуев, или как-то так». Но. Но а мы-то знаем, что он, этого, в Чуялы жил дак . «А, - гооит, - какима судьбами-то?» «Ой, Дмитрий Матвеич, пусти переночевать, весь устал. Хлеба нету, знашь, и еле дошёл до вас, пусти ночевать. Тут, знашь, Половина, ты живешь». Пустили мы ночевать, от я самовар согрела, цё, чайника нету, а у нас там мясо и рыба - всё было, рыбу ловил хорошо. Вот щиц собрала, супу, да молока наклала. Он поел, а вот на, собацка-то тоже не кормлена, собацке корку-то верхом всю эту с рыбника сняла, собацку накормила. «Ой, те спасибо большое. Но, говорит, хозяйка, что у тебя кака неурядица будё… (Он наверно теперь и не живой. А дети-то, може, и знают. Ну ак знают, передано). Кака бы невзгода у тя ни случитцы, ты обращайся ко мне, я тебе всё, всё исправлю». Вот он стал говорить: «Я, - говорит, - с водяником знаюси, с лесным знаюси». А ночью, я говорю.: «Что тут ночью-то? Напугал всю». «С домовым, - говорит, - знаюси. С баенным, но, я со всеми знаюси. Вот, я тебе помогу. Ты уж мою собаку накормила, дак я те в долгу не остануси, меня накормила и собаку». Я гу: «Дак что, как это добрых людей не накормить?» Уж я встала, чтобы он не говорил-то больше. Но и вот, я гу: «Давай, устал, дак свались-ко спать, отдыхай давай, ночь идё». А и он говорил-говорил, а потом наговорил, что там у его, он ловил сетямы рыбу, да, верно, нельзя сеток ставить, ловить неводамы, у него взяли рыбу-то эту. «Я, - гот, - взял эту тоню-то, ни я не буду ловить, ни вы не будете». Его выгнано с этой тони-то. «И я не буду, да и вы не заловите. Мне лягухи, и вам будут лягухи». Как оны запустили невод, им этот полон-то невод лягух. А ему говорят: «Ты цё сделал?» Они-то не могут вытянуть, так они целой-то день трудились. Да. Вот те лягухи. Вот ведь. И они отопрались. «Я, - гот, - отопрался, я ловить не буду, и они не будут». Была сама лучшая тоня. Рыбная.
- А название ее не помните?
- Не знаю, я и не спрашивала, в Маткалах или где у них там таки тони. Так вот ёны ещё посля ещё один раз вытянули да и догадалися, что не на свое место оны попали. Вот так знал этот.
Собацка маленька
- А здесь так не говорили, что если путника обидеть, что он скажет, то и сбудется?
- Вот этого я не слыхала, нет. Не слыхала этого места. А слыхала так, я сама ходила по грибы. Тут мне тоже надо привидение тоже, оно же это лесной так. Вот это слыхала, что лесной, можё, обратится в зайца, или в белку, или в собаку. Я ходила грибы собирала. И вот зашла в лес темный, чаща така, дак и некуды пропихатьси. Впереди меня вот така собацка маленька. Я: «Кути-ку-кусь-кусь!» ей, маню ей, а она от меня всё убега. Бежит, а как грибов белых, дак Боже мой! Я и не знаю, грибы ломать или за собацкой бежать. Така маленька, а сама гладенька. Как листик.
- Чёрна?
- Нет, рыжа. Я потом, мине в голову-то стукнуло, я это место-то слыхала: ли в зайца, или в ну собаку или в какую зверюшку. Ой, Господи, ты, Господи, что как эта собачка-то, тут никого и нету. И меня завела в такой лес, это, грибов-то много, я не смела ни одного гриба. Говоря, как не наа брать, если возьмешь, он силу уведёт от тебя. Я вспомнила это место-то, дейна Маня-то россказывала, как если ты ходишь одна да тебе покажутся, ты знашь, что там нету, не бери этого зверька. Не выйти с лесу, он бы меня увел. Таки грибы-то, белы, дак я не смела никакого взять, вспомнила эту дееньку Маню. Так токо: «Господи, спаси ты меня, сбереги! Господи, спаси!» А боле не знаю. «Выведи ты меня на путь-дорогу!» Дак еле вышла, с этого лесу, вышла да: «Господи, - думаю, - пришла». Не смела рассказать дедку. Вот это есть еще - привидение како-то. Да и говорят, что ести.
Лешовик, хозяин
- А кто-нибудь видел самого лесного?
- Нет, этого. А у меня брат Иван в экспедиции ходил, ему было семнадцать лет. Вот на Падуне что была экспедиция. Вот сюда вот десять иль восемь километров Падун. И он у тётушки спал, а тут взял цё-то запоздал да, он гот: «Ай, сёдни не пойду, а ночую я в лесу». Делал, гот, шалаш маленькой и прикорнул, стал засыпать, а, гот, мохнатый человек, весь в шерсти: «Эй, парень, ты чё, - гот, - спишь-то? Вставай, пора вставать». Передо мной это чудилище стоит. Я одряб, весь спугался, да вскочил, да на Падун бежать. Дак прибежал да токо рассказывал, говорю: «Тут лесной такой был. Высокой, такой высокой дак, Господи, высокой!»
- Выше человека?
- Выше, - гот, - большой, весь в шерсти. «Э, - гот, - вставай, хватит спать!» Передо мной такой верзила стоит, дак как я добежал до Падуна? А было недалеко. Три километра. Да, гот, всё бежал, бегом. А чего вздумал? Больше ён в лесу не ночевал. Вот какой он ему показалси. Дак он рассказал-то, а говорят, что лешовик, хозяин.
А русалка-то сидит на камню
- А русалок никто не говорил, чтобы видели, там у порога?
- Русалки на Вамы . Вот мужик поехал сетки пускать, вытягивать, уже запущено, похожать. Он потом плавцём работал, Спирин-то Василий Алексеевич. Можё, слыхали такого? Ну и вот. А два километра от деревни, и он приехал это, стал похожать, а русалка-то сидит на камню. «Женщина, волосы, - гот, - длинные, сидит да это волосы-то росчесыва, да рукой шевелит там, а рука в шерсти тоже, шерстяная, токо вот лицё бело». Да он спугался.
- У русалки ноги были или хвост?
- Он не видел, русалка, гот, сидела, ноги у ей согнуты эдак на камешку, скамеечкой. «Лицо белое, а сама в шерсти, волосы чёрны дак туды ниже пояса. Да я, - говорит, - сетку бросил, да на лодке, ни знаю как у миня сил хватило, токо до берега, лодку натянул», а на берег выскочил, а у его ноги-то ак свило, крёстами сразу, нерв видно прошёл или цё у него тут сделалось? И он оттуда два километра дак, гот, до вечера, с утра-то до вечера скакал, батог нашёл ищи. А на батоги, дак мать-то спугалась: «Что с тобой, Васенька?» Он перво-то не може сказать, што, горит, како-то чудо увидел, а потом-то, - говорит, - русалку он видал, русалка сидела-та». И он так всё ходил крестамы, и до старости так ходил. Скрестило вот в коленах-то эдак, он скакал дак, ногой скацет, скацет, палочка да скацет, быстро скакал. Продавцом всё роботал. На Вамы этот случай был. А если бы пал да сознанье потерял, дак, можё, и умер. Дак ище не потерял сознание, как-то ускакал домой.
- А водяного не видели?
- Водяного не видели. Тут-то говорит, что русалка самая настоящая была.
Кто первый приедет, тот и потонет
- А вот если мельник весной чёрную кошку не утопит, то обязательно там кто-нибуть утонет. Не говорили такое?
- Не знаю. Я вот мёртвых навспоминала, ну сёдни покажутси мине.
- Ничего, тётя Шура, мы на себя возьмём.
- Вот деенка Марья-то Васильевна была, ак у ей дядя всё-всё на свете знал. Если его не позовут на мельницу, никак запруды не запустить, не могут никак вот. А он жил в Архангельской области, в Кенозере там, и вот его всё возили на мельницу, наа запруда-то сделать, чтоб колесо-то крутилось там. Вот и скоко мужиков, несёт всё равно. Скоко брёвен, всё равно унесёт. Бьютси-бьютси, вот за им поедут, за дядей. Ондрий, дядя Ондрий его звали. Вот и, говорит, привезут, и он топор стукнет токо туды в дерево, дерево потонет, и всё, камень. Установитцы там, вот скоко, три дерева ли что, он топор токо тукне, и то опеть на дно. Дак мужики дивились, и что он, он отдавал этого, если отдает шапку ли рукавицу. А если человека отдаёт, кто первый приедет, тот и потонет. А как человека не отдаёт, шапку, кто приедет на мельницу потом зерно-то засыпать, у его шапка или руковица падет. От как дядька у их знал. И он с водяным тоже так зналси.
- То есть, он обещал шапку, рукавицу или человека, и тогда удавалось поставить?
- То, гот, шапка, а то человек утонет, но у нас, гот, на Половины не тонули на мельницы. У нас небольша мельница была дак. То шапка, то руковица потонет, а больши где мельницы, дак отдавал людей, говорит. Она говорила у ей такой дядька был… Везли на мельницы, запруду не могут никак запустить, а он запускал. Отдает человека и запустит запруду. Был такой старицёк в Архангельской области. Ак он, что надо, говорил. Хто его зна, как он, чем там. А как-то, что он запруду сделат, и колесо завертится и муку мелет.
Женщина в белом
- А домового или баенного никому на деревне не приходилось видеть?
- А домовой-то, я не знаю, не слыхала.
- А бывает так, что сидит человек дома, идут в хлев и встречают точно такого же человека в хлеву?
- Я была на Половины, дак тут у нас Митина мать померла. Мне бы не наа было россказать, она, можё бы, и не померла. Я пошла корову доить, а женщина в белом, во всём белом, на голове шапочка бела, коленкоровый ситец, но вся бела, бежит из этого угла и туды в другой, у нас там была заднюшка така небольша, туды ушла. И я и не знаю, идти мне корову доить, хто там такой зашёл к нам? Ну постояла-постояла и вернулась домой сама. Бабка и говорит, мать-то: «Ты цё вернулась?» И я гу: «К нам кто-то зашёл, кака-то женщина по двору идёт, во всём, во всём белом, и в заднюшку туды, в те ворота ушла. Она горит: «Поди благословись, да не рассказывай никому-то больше, молчи». А ей-то рассказала, она того году у нас и умерла. «Это большо большушка, - гот, - шла». Вот в белом во всём и на головы белой тоже шапочка бела была. А мне бы идти доить да, а я не слыхала ницё такого дак, а взяла рассказала. А она умерла в декабре месяце.
- Вы думаете, что Вы рассказали, поэтому и случилось, да?
- А как же? Поэтому, наверное, случилось. Она в заднюшку, мать-то в заднюшке жила, а мы-то большу, там какой дом большой! Митиного брата этот дом-то, все уехали, ак мы туды въехали, в этот дом.
- А эта женщина лицом не была похожа?
- А я лица не видела. Я только зад ей, она бежит, зад только видела. Мне дейна Маня говорила: «Ты, - грит, - шла дак, шла да ушла, пусть бы она прошла». Бабка-то така здорова всё была, а умерла. Летом выглядела, а в декабре умерла. «Тут, - грит, - у тебя большушка шла».
С топором гадают
- А ребёнка, говорят, тоже одного в бане не оставляют?
- Ну это я слыхала, что не оставляйте одних младенцёв и не младенцёв, а так уж больших. Ну а если оставите, дык нат топор влепить в порог. Вот если уйдёшь, чего забыла, топор влепи. Топор влепишь, и ребёнок цел. Это слыхала. Ну.
- А с топором гадают, когда человек долго болеет? Я слышал, что идут наверх и в матицу топор.
- Не в матицу, там конёк, вот туды в большом углу в конёк влепить. Я долго болела, дак никто не идё, влепить-то туды бы. Токо влепить, или поправисси, или умрешь.
- Ну, наверно, смотреть - если долго он там останется, долго будет жить, а если сразу упадёт, то недолго мучиться.
- Но. Умрет, дак сразу, а на поправку, он выздоровеет, будет жить. Это я слыхала. У нас дедушко, мой дедушко Кузьма Фёдорович до-о-лго болел, дак вот карел, старик тоже был, он и гроб ему сделал, и всё-всё дедушку, во время войны, и вот он говорит: «Сходите, - говорит, - ребята, в конёк влепите топор: или дедушко поправится, или дедушко…» А дедушко уж весь высох дак, цё там поправится. Дак и выстали, влепили, и дедушко умер. А так, може, ище скоко пролежал. Долго лежал.
- А со щепочками не гадали, что тонут или не тонут?
- Нет, это вот не слыхала. Вот Ивандень сейцяс будет, седьмого, дак от у нас цветочки в поле собирают всяки, и потом веничек березовый, и туды цветочки кладут. В баенке маленько похвощутся да через голову придут кинут да и. Если падёт колмлем на кладбище - умрешь, а если вершинкой на кладбище, будешь жить.
Киотка кладена на могилку
- А раньше на кладбище из досок делали над могилками?
- Киотки? А делали, токо богаты люди делали, бедны-то не делали. У нас на Половины был богатый мужик, дак его сыну была сделана киотка, на Падуне тоже у богатого отца киотка сделана была. А здесь на Водле, как? Ой,на Водле тоже была у моего двоюродного брата киотка. А она так тоже как домик, столбики так сделаны, а на эти столбики прибит так, как самец-то, брус и к этому брусу дощечки набиты как домик.
- А окошечко не было там?
- Не, не было, не, там кладен гроб, и этот гроб засыпан песоцком, там как, или землёй от засыпан, и киотка кладена.
- А она с крестом была?
- С крестом, с крестом, крёст всегды, крёст ставили.
- А не делали столб с иконкой?
- Делали, в этот крёст врезали, вот как есь иконки, врезали. Кто крестик, кто иконку, врезали, медну. А потом, это, стали ездить каки-то да на кладбищах выкопали все иконки.
- Туристы, да?
- Но, все иконки, у нас на Половины почти все, на кажном кресту были иконки, выкопали, все выкопали. Но. Крестики были, иконки, всё.
В деревины была кладена иконка
- А не слышали, что в дерево можно положить иконку или крест?
- В дерево, я не слышала. Токо я слышала вот, Заволочье деревня, а от Заволочья четыре километра волок там, Яблонь-Горка всё называют. Была цясовинка у этой построена, и как-то эту цясовенку люди взяли да и снесли. Она на полдороге была, на два километра отсюда и два туды, и как-то ей разорили, цясовинку. И вот в деревины была кладена иконка, ну образовалась иконка Никола Милостив-то. И вот возьмут эту иконку унесут, там в деревне другая цясовня, а она опеть в деревины. Дак пришлось опеть на этом месте цясовинку срубить. Срубили, это слыхала это. Срубили потом цясовинку. Кака-то сила воли все равно ести.
- Божья воля, говорят.
У реки, а без воды
- Да. А еще деенка что россказывала тоже там, раньше вот веровали, дак чудеса-то были, говорит, а теперь, гот, весь народ обрусел, не веруют, дак Бог отопрался. Вот когды Святки-то да Полусвятки-то, дак Полусвятки не так, говорит, привидения кажуццы, а Святки - кажутццы. Вот пошли самокрутками они, и идет старицёк какой-то и что-то этим сказал, попросил попить, а оны говоря: «А у нас воды нету». А ён говорит: «Я пить хочу, дайте мне!» «Да у нас мы те сказали, воды нету, де у нас вода?» Бежат. «Ну а, - гот, - пожалели мне воды, дак живите век свой у реки, а без воды». И вот вода высохла, и накопали колодцев. Река была и отсохла, где камушки, где руцей такой. Река была, а стали камни сухи. Дак вот деревня-то - я не скажу, там вот в Кенозере много деревнев, я там ведь мало, во время войны токо была, вот в тех волостях, давно в старину-то дело. Вот шли, а они самокрутки.
- Это значит, что они замуж вышли сами?
- Нет, наряжёны, наряжёны. А самокруткамы, нарядяться дак, кто как, кто в цего.
- А как называли, кто замуж вышел без благословенья?
- То я не знаю, как оно? Но-но, самоходкой, самоходкой. А тут самокрутки, окрутятся кто во что, накрутятцы.
- Ну, тётя Шура устала, дадим передышку.
- Лучше бы я не слышала бы, а видела бы, вот я чего страдаю. Два года прожила, а как десять лет.
- У меня одиннадцать правнуков и девять внуков. Пою, когда никто не слышит. Ну давай я спою вам песенку обидную. Вот нету голосу, не схватать, я так.
Что вы, граждане, припечаились?
(Последнее двустишие
в строфах повторяется)
Что вы, граждане, припечаились?
Я сейчас вам хочу рассказать,
Как несчастые были случаи,
Брат сестру приглашае гулять.
Отец с матерью…
Повезли они рожь продавать.
Зашли в комнатку, сказали Анечке:
«Платье новое купим тебе».
Поздно вечером со спертакеля
Возвращалася Аня домой.
Отпустил её брат от публики,
А потом кричит: «Аня, постой!»
Подошёл он к ней аккуратненько
И хотел правой ручкой обнять
И начал он ей уговаривать:
«Давай, Аня, со мною гулять».
«Что ты, братец мой, не с ума ль сошёл?
Как не стыдно тебе говорить!
От людей же нам будет совестно,
И про нас будут все говорить».
(Не буду второй раз повторять,
Так-то ей два раз повторяют).
Совершеньицё совершилося.
Сказал: «Аня, ты будешь моя!»
Молодая грудь опустиласи,
Разрыв сердца, она умерла.
Испугавшись, брат пишет грамотку
И записочку клал на столе,
Взял верёвочку и повесился
На просторном своём чердаке.
Отец с матерью возвращалися,
Дочке платье купили оне.
Вошли в комнатку, видят - мёртвая,
И записка лежит на столе.
Во записочке было сказано,
Не ругайте её, мать, отец,
Ни в чём Анечка невиновная,
Виноваый во всём здесь подлец.
Слёзы брызнули по щёкам отца,
Без сознания сделалась мать.
Собирайтесь-ко, все товарищи,
Хулигана из петли снимать.
Там опять:
Что вы, граждане, припечаились?
Я сейчас вам хочу рассказать,
Как несчастые были случаи,
Брат сестру приглашае гулять.
Она умерла от слов еговых.
А он потом испугался,
«Взял верёвочку да повесился
На просторном своём чердаке».
Она не хотела.
Сестра-то моложе его была.
У меня было четыре брата,
Одна сестра я была у них.
Продолжение следует.
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА ПЕТРОВА (ИСАЕВА)
1931 г.р., дер. Верхняя Половина (продолжение).
Беседа с этнографом К.К.Логиновым.
2002г.
Родила Раеньку-то, дак в Митину рубаху
- А вы не слышали, бабушки в мужскую рубашку принимали теленка?
- Слыхала. И чтобы отец любил ребенка, так мокрого дома родишь, вот в целу рубашку сразу запеленам сырого, немытого младенца. Отец хорошо любит и жалеет этого ребёночка, я это слыхала. А у меня-от, дома родила Раеньку-то, дак в Митину рубаху. Он ей ой как жалел! Потом парень родилси, не подошел. А парня-то в больнице в рубаху-то не завернёшь его. Ой, пуля вытекла. Да и эти все в больнице дак, где рубаха?
- А правда, что надо правую грудь сначала дать?
- Но, праву, праву, чтобы он правой рукой работал, вот, а леву даёшь, он левша. Все время стараешься правую грудь давать. И говоря, когды пысать, дак старашси на правую ногу ставить ребёнка, ни на левую, а на правую. Пысать поставишь дак это ногу подымешь леву, а на правую потом кладёшь. Раньше у нас ведь это горшочков-то не было, сейцяс горшочки, дак на горшок посадят да. А у нас не было ницё того места. Ну поставим на пол на праву, вот она попысат, а потом оботрём сразу да. Горшочков-то этых ни было, а теперь горшочки, дак дивья . На горшочки так всё равно правую.
- А не слышали такого, чтобы ребёнок сладко ел, дак первый раз надо сладким мазнуть, прежде чем грудь давать, слышали?
- Нет, тако я ни слыхала, не было, не было. Этого мы не делали. Может там в старину когды.
- «Что деревня, то и поредня»?
- Так, так. «Кака деревня, така и поредня». Всяк по-своему с ума сходит.
Чтобы ребёнка не обменил домовой
- А надо было правой ногой ребёнка перекрестить, чтобы не утащил домовой?
- Вот этого не знаю, правой рукой дак крестили, а ногой, я не знаю. Ребёнка спать валишь, дак его перво перекрестишь в ночь.
- Чтобы спал спокойно?
- А спокойно да, всё говорят, чтобы домовой не утащил. Или уйдешь и он дома один оставаитца, так или клади веник под койку, или ножик в зголовье, чтобы его не унёс домовой. Домовой всё равно есь.
- Чтобы не обменил?
- Ну, не обменил. Обменит, дак калека будет ребёнок.
- Здесь такие случаи были?
- Дак вот, правда ли, нет, я не знаю, здесь не были, а вот в Заволочье, всё это деенка-то наша рассказывала. Мужик с бабой роботали, а няньки не на что тоже взять у них в деревне там. Вот этого ребёночка оставят, а и, верно, ничего не полагают, а ребёночек, дак уж годика два был. Мальчик ли девочка, там ни знаю кто. И вот жать это, страда-то, когды жнут хдеб-то, дак оны ушли, да этого ребёночка-то клала она, может, благославясь, а ницё ему не положила. Приходят, а ребенка и дома-то нет. Нигде нету. Оны туды-сюды, нету. Замков не кладовали, колья, но кто-то ребёнка унёс. Вот и пошли по деревне, всю деревню обошли: «Не, не видели, чтобы к вам кто-то заходил». Вот, а он там заспал под печкой-от. Печка, а там тако окно, а он затащил туда под печку-то, и всё. Но там в подпечье тако окно.
- У нас там куриц держат.
- Ну, куриц. А котам делают, у нас-то для котов делают, коты туды ходят в туалет. И оны до то доходили, всё с ног пали. Потом вечёром заплакал, знаш, проснулся, там темно, ведь нету окна-то. «Ой, - а оны и грят, - да где же он?» А мать-то прибежит, говрит: «Дак он ведь у нас с тобой в подпецье». И вот уговорили его да вытянули. Вытянули, да этот паренёк заболел, заболел, или девочка, не знаю, и стал болеть, болеть и говорить худо стал. Говорит, так ой, руки да ноги - всё зашоталось у паренька, паренёк или девка, не знаю. Обменил, от оны это и догадались ищё, россказали взяли в деревне, а там тоже бабка, а оны-то молоды были. А бабка: «Вот так вы уходите, так цё ни веника, ни ножика - ничё не клали, одного младенця оставили?» Ну ак поздно, вот говорят, до шестнадцати лет жил, а потом помер.
- А обратно не умели разменять?
- А вот уж не умели, видно. Розменять не умели, может, кто и.
- Это обычно двери задом-наоборот перевешивают. Домовые сразу на улицу вылетают и просятся.
- Да? Вот этого я не слыхала. Дак двери-то в комнаты? Эти? Но-но. Я ещё девкой была, дейна нам всё, тётка Марья Васильевна, так она всякие побасёнки нароссказыват - дак Осподи! Тут она рассказыват, мы и забудем вси, дак у ей и ночуем.
«Я, - говорит, - с водяником знаюси, с лесным знаюси»
- А на Водлозере всяко народу наехало дак. Раньше-то этого мы не слыхали, чтобы там таки колдуны у нас были на Водлозере. Ак теперь отвсюду наехало дак. Всё говоря, карелы много знают, дак там и карелов… Был карел у нас в Водлозере, Кошкуев. Но, Василий. Он всё знал, он знал дак. С водянымы и с леснымы. У меня ночевал, дак дорассказывал, я испугалась. А рассказывал, он вишь ходил да день проблудил взял. Его отправили, не знаю, кто отправил. Да он взял ушёл туда в Заволочье, на лыжах ушёл, не по той лыжне. А он охотник, а тут он воду ище в Машанино измерял. И как его отправили, ён с Водлы, а ушёл в Заволочьё, тамака собака у него была, и со Заволочья ни знаю куды пришёл, к какой-то реки, сказал, и от ходил-ходил, сутки проходил, на вторы токо к нам пришёл. Пришёл он вечером уже, ну мы хотели спать валиться, а лампы у нас ведь были, огня не було там. Вот стучит, а наши собаки, у нас две было, так лают и лают. Я го, это, Митя, к нам кто-то пришел, открыть-то. Дак все надо спрятать. Кто там? Говорит: «А я Кошкуев, или как-то так». Но. Но а мы-то знаем, что он, этого, в Чуялы жил дак . «А, - гооит, - какима судьбами-то?» «Ой, Дмитрий Матвеич, пусти переночевать, весь устал. Хлеба нету, знашь, и еле дошёл до вас, пусти ночевать. Тут, знашь, Половина, ты живешь». Пустили мы ночевать, от я самовар согрела, цё, чайника нету, а у нас там мясо и рыба - всё было, рыбу ловил хорошо. Вот щиц собрала, супу, да молока наклала. Он поел, а вот на, собацка-то тоже не кормлена, собацке корку-то верхом всю эту с рыбника сняла, собацку накормила. «Ой, те спасибо большое. Но, говорит, хозяйка, что у тебя кака неурядица будё… (Он наверно теперь и не живой. А дети-то, може, и знают. Ну ак знают, передано). Кака бы невзгода у тя ни случитцы, ты обращайся ко мне, я тебе всё, всё исправлю». Вот он стал говорить: «Я, - говорит, - с водяником знаюси, с лесным знаюси». А ночью, я говорю.: «Что тут ночью-то? Напугал всю». «С домовым, - говорит, - знаюси. С баенным, но, я со всеми знаюси. Вот, я тебе помогу. Ты уж мою собаку накормила, дак я те в долгу не остануси, меня накормила и собаку». Я гу: «Дак что, как это добрых людей не накормить?» Уж я встала, чтобы он не говорил-то больше. Но и вот, я гу: «Давай, устал, дак свались-ко спать, отдыхай давай, ночь идё». А и он говорил-говорил, а потом наговорил, что там у его, он ловил сетямы рыбу, да, верно, нельзя сеток ставить, ловить неводамы, у него взяли рыбу-то эту. «Я, - гот, - взял эту тоню-то, ни я не буду ловить, ни вы не будете». Его выгнано с этой тони-то. «И я не буду, да и вы не заловите. Мне лягухи, и вам будут лягухи». Как оны запустили невод, им этот полон-то невод лягух. А ему говорят: «Ты цё сделал?» Они-то не могут вытянуть, так они целой-то день трудились. Да. Вот те лягухи. Вот ведь. И они отопрались. «Я, - гот, - отопрался, я ловить не буду, и они не будут». Была сама лучшая тоня. Рыбная.
- А название ее не помните?
- Не знаю, я и не спрашивала, в Маткалах или где у них там таки тони. Так вот ёны ещё посля ещё один раз вытянули да и догадалися, что не на свое место оны попали. Вот так знал этот.
Собацка маленька
- А здесь так не говорили, что если путника обидеть, что он скажет, то и сбудется?
- Вот этого я не слыхала, нет. Не слыхала этого места. А слыхала так, я сама ходила по грибы. Тут мне тоже надо привидение тоже, оно же это лесной так. Вот это слыхала, что лесной, можё, обратится в зайца, или в белку, или в собаку. Я ходила грибы собирала. И вот зашла в лес темный, чаща така, дак и некуды пропихатьси. Впереди меня вот така собацка маленька. Я: «Кути-ку-кусь-кусь!» ей, маню ей, а она от меня всё убега. Бежит, а как грибов белых, дак Боже мой! Я и не знаю, грибы ломать или за собацкой бежать. Така маленька, а сама гладенька. Как листик.
- Чёрна?
- Нет, рыжа. Я потом, мине в голову-то стукнуло, я это место-то слыхала: ли в зайца, или в ну собаку или в какую зверюшку. Ой, Господи, ты, Господи, что как эта собачка-то, тут никого и нету. И меня завела в такой лес, это, грибов-то много, я не смела ни одного гриба. Говоря, как не наа брать, если возьмешь, он силу уведёт от тебя. Я вспомнила это место-то, дейна Маня-то россказывала, как если ты ходишь одна да тебе покажутся, ты знашь, что там нету, не бери этого зверька. Не выйти с лесу, он бы меня увел. Таки грибы-то, белы, дак я не смела никакого взять, вспомнила эту дееньку Маню. Так токо: «Господи, спаси ты меня, сбереги! Господи, спаси!» А боле не знаю. «Выведи ты меня на путь-дорогу!» Дак еле вышла, с этого лесу, вышла да: «Господи, - думаю, - пришла». Не смела рассказать дедку. Вот это есть еще - привидение како-то. Да и говорят, что ести.
Лешовик, хозяин
- А кто-нибудь видел самого лесного?
- Нет, этого. А у меня брат Иван в экспедиции ходил, ему было семнадцать лет. Вот на Падуне что была экспедиция. Вот сюда вот десять иль восемь километров Падун. И он у тётушки спал, а тут взял цё-то запоздал да, он гот: «Ай, сёдни не пойду, а ночую я в лесу». Делал, гот, шалаш маленькой и прикорнул, стал засыпать, а, гот, мохнатый человек, весь в шерсти: «Эй, парень, ты чё, - гот, - спишь-то? Вставай, пора вставать». Передо мной это чудилище стоит. Я одряб, весь спугался, да вскочил, да на Падун бежать. Дак прибежал да токо рассказывал, говорю: «Тут лесной такой был. Высокой, такой высокой дак, Господи, высокой!»
- Выше человека?
- Выше, - гот, - большой, весь в шерсти. «Э, - гот, - вставай, хватит спать!» Передо мной такой верзила стоит, дак как я добежал до Падуна? А было недалеко. Три километра. Да, гот, всё бежал, бегом. А чего вздумал? Больше ён в лесу не ночевал. Вот какой он ему показалси. Дак он рассказал-то, а говорят, что лешовик, хозяин.
А русалка-то сидит на камню
- А русалок никто не говорил, чтобы видели, там у порога?
- Русалки на Вамы . Вот мужик поехал сетки пускать, вытягивать, уже запущено, похожать. Он потом плавцём работал, Спирин-то Василий Алексеевич. Можё, слыхали такого? Ну и вот. А два километра от деревни, и он приехал это, стал похожать, а русалка-то сидит на камню. «Женщина, волосы, - гот, - длинные, сидит да это волосы-то росчесыва, да рукой шевелит там, а рука в шерсти тоже, шерстяная, токо вот лицё бело». Да он спугался.
- У русалки ноги были или хвост?
- Он не видел, русалка, гот, сидела, ноги у ей согнуты эдак на камешку, скамеечкой. «Лицо белое, а сама в шерсти, волосы чёрны дак туды ниже пояса. Да я, - говорит, - сетку бросил, да на лодке, ни знаю как у миня сил хватило, токо до берега, лодку натянул», а на берег выскочил, а у его ноги-то ак свило, крёстами сразу, нерв видно прошёл или цё у него тут сделалось? И он оттуда два километра дак, гот, до вечера, с утра-то до вечера скакал, батог нашёл ищи. А на батоги, дак мать-то спугалась: «Что с тобой, Васенька?» Он перво-то не може сказать, што, горит, како-то чудо увидел, а потом-то, - говорит, - русалку он видал, русалка сидела-та». И он так всё ходил крестамы, и до старости так ходил. Скрестило вот в коленах-то эдак, он скакал дак, ногой скацет, скацет, палочка да скацет, быстро скакал. Продавцом всё роботал. На Вамы этот случай был. А если бы пал да сознанье потерял, дак, можё, и умер. Дак ище не потерял сознание, как-то ускакал домой.
- А водяного не видели?
- Водяного не видели. Тут-то говорит, что русалка самая настоящая была.
Кто первый приедет, тот и потонет
- А вот если мельник весной чёрную кошку не утопит, то обязательно там кто-нибуть утонет. Не говорили такое?
- Не знаю. Я вот мёртвых навспоминала, ну сёдни покажутси мине.
- Ничего, тётя Шура, мы на себя возьмём.
- Вот деенка Марья-то Васильевна была, ак у ей дядя всё-всё на свете знал. Если его не позовут на мельницу, никак запруды не запустить, не могут никак вот. А он жил в Архангельской области, в Кенозере там, и вот его всё возили на мельницу, наа запруда-то сделать, чтоб колесо-то крутилось там. Вот и скоко мужиков, несёт всё равно. Скоко брёвен, всё равно унесёт. Бьютси-бьютси, вот за им поедут, за дядей. Ондрий, дядя Ондрий его звали. Вот и, говорит, привезут, и он топор стукнет токо туды в дерево, дерево потонет, и всё, камень. Установитцы там, вот скоко, три дерева ли что, он топор токо тукне, и то опеть на дно. Дак мужики дивились, и что он, он отдавал этого, если отдает шапку ли рукавицу. А если человека отдаёт, кто первый приедет, тот и потонет. А как человека не отдаёт, шапку, кто приедет на мельницу потом зерно-то засыпать, у его шапка или руковица падет. От как дядька у их знал. И он с водяным тоже так зналси.
- То есть, он обещал шапку, рукавицу или человека, и тогда удавалось поставить?
- То, гот, шапка, а то человек утонет, но у нас, гот, на Половины не тонули на мельницы. У нас небольша мельница была дак. То шапка, то руковица потонет, а больши где мельницы, дак отдавал людей, говорит. Она говорила у ей такой дядька был… Везли на мельницы, запруду не могут никак запустить, а он запускал. Отдает человека и запустит запруду. Был такой старицёк в Архангельской области. Ак он, что надо, говорил. Хто его зна, как он, чем там. А как-то, что он запруду сделат, и колесо завертится и муку мелет.
Женщина в белом
- А домового или баенного никому на деревне не приходилось видеть?
- А домовой-то, я не знаю, не слыхала.
- А бывает так, что сидит человек дома, идут в хлев и встречают точно такого же человека в хлеву?
- Я была на Половины, дак тут у нас Митина мать померла. Мне бы не наа было россказать, она, можё бы, и не померла. Я пошла корову доить, а женщина в белом, во всём белом, на голове шапочка бела, коленкоровый ситец, но вся бела, бежит из этого угла и туды в другой, у нас там была заднюшка така небольша, туды ушла. И я и не знаю, идти мне корову доить, хто там такой зашёл к нам? Ну постояла-постояла и вернулась домой сама. Бабка и говорит, мать-то: «Ты цё вернулась?» И я гу: «К нам кто-то зашёл, кака-то женщина по двору идёт, во всём, во всём белом, и в заднюшку туды, в те ворота ушла. Она горит: «Поди благословись, да не рассказывай никому-то больше, молчи». А ей-то рассказала, она того году у нас и умерла. «Это большо большушка, - гот, - шла». Вот в белом во всём и на головы белой тоже шапочка бела была. А мне бы идти доить да, а я не слыхала ницё такого дак, а взяла рассказала. А она умерла в декабре месяце.
- Вы думаете, что Вы рассказали, поэтому и случилось, да?
- А как же? Поэтому, наверное, случилось. Она в заднюшку, мать-то в заднюшке жила, а мы-то большу, там какой дом большой! Митиного брата этот дом-то, все уехали, ак мы туды въехали, в этот дом.
- А эта женщина лицом не была похожа?
- А я лица не видела. Я только зад ей, она бежит, зад только видела. Мне дейна Маня говорила: «Ты, - грит, - шла дак, шла да ушла, пусть бы она прошла». Бабка-то така здорова всё была, а умерла. Летом выглядела, а в декабре умерла. «Тут, - грит, - у тебя большушка шла».
С топором гадают
- А ребёнка, говорят, тоже одного в бане не оставляют?
- Ну это я слыхала, что не оставляйте одних младенцёв и не младенцёв, а так уж больших. Ну а если оставите, дык нат топор влепить в порог. Вот если уйдёшь, чего забыла, топор влепи. Топор влепишь, и ребёнок цел. Это слыхала. Ну.
- А с топором гадают, когда человек долго болеет? Я слышал, что идут наверх и в матицу топор.
- Не в матицу, там конёк, вот туды в большом углу в конёк влепить. Я долго болела, дак никто не идё, влепить-то туды бы. Токо влепить, или поправисси, или умрешь.
- Ну, наверно, смотреть - если долго он там останется, долго будет жить, а если сразу упадёт, то недолго мучиться.
- Но. Умрет, дак сразу, а на поправку, он выздоровеет, будет жить. Это я слыхала. У нас дедушко, мой дедушко Кузьма Фёдорович до-о-лго болел, дак вот карел, старик тоже был, он и гроб ему сделал, и всё-всё дедушку, во время войны, и вот он говорит: «Сходите, - говорит, - ребята, в конёк влепите топор: или дедушко поправится, или дедушко…» А дедушко уж весь высох дак, цё там поправится. Дак и выстали, влепили, и дедушко умер. А так, може, ище скоко пролежал. Долго лежал.
- А со щепочками не гадали, что тонут или не тонут?
- Нет, это вот не слыхала. Вот Ивандень сейцяс будет, седьмого, дак от у нас цветочки в поле собирают всяки, и потом веничек березовый, и туды цветочки кладут. В баенке маленько похвощутся да через голову придут кинут да и. Если падёт колмлем на кладбище - умрешь, а если вершинкой на кладбище, будешь жить.
Киотка кладена на могилку
- А раньше на кладбище из досок делали над могилками?
- Киотки? А делали, токо богаты люди делали, бедны-то не делали. У нас на Половины был богатый мужик, дак его сыну была сделана киотка, на Падуне тоже у богатого отца киотка сделана была. А здесь на Водле, как? Ой,на Водле тоже была у моего двоюродного брата киотка. А она так тоже как домик, столбики так сделаны, а на эти столбики прибит так, как самец-то, брус и к этому брусу дощечки набиты как домик.
- А окошечко не было там?
- Не, не было, не, там кладен гроб, и этот гроб засыпан песоцком, там как, или землёй от засыпан, и киотка кладена.
- А она с крестом была?
- С крестом, с крестом, крёст всегды, крёст ставили.
- А не делали столб с иконкой?
- Делали, в этот крёст врезали, вот как есь иконки, врезали. Кто крестик, кто иконку, врезали, медну. А потом, это, стали ездить каки-то да на кладбищах выкопали все иконки.
- Туристы, да?
- Но, все иконки, у нас на Половины почти все, на кажном кресту были иконки, выкопали, все выкопали. Но. Крестики были, иконки, всё.
В деревины была кладена иконка
- А не слышали, что в дерево можно положить иконку или крест?
- В дерево, я не слышала. Токо я слышала вот, Заволочье деревня, а от Заволочья четыре километра волок там, Яблонь-Горка всё называют. Была цясовинка у этой построена, и как-то эту цясовенку люди взяли да и снесли. Она на полдороге была, на два километра отсюда и два туды, и как-то ей разорили, цясовинку. И вот в деревины была кладена иконка, ну образовалась иконка Никола Милостив-то. И вот возьмут эту иконку унесут, там в деревне другая цясовня, а она опеть в деревины. Дак пришлось опеть на этом месте цясовинку срубить. Срубили, это слыхала это. Срубили потом цясовинку. Кака-то сила воли все равно ести.
- Божья воля, говорят.
У реки, а без воды
- Да. А еще деенка что россказывала тоже там, раньше вот веровали, дак чудеса-то были, говорит, а теперь, гот, весь народ обрусел, не веруют, дак Бог отопрался. Вот когды Святки-то да Полусвятки-то, дак Полусвятки не так, говорит, привидения кажуццы, а Святки - кажутццы. Вот пошли самокрутками они, и идет старицёк какой-то и что-то этим сказал, попросил попить, а оны говоря: «А у нас воды нету». А ён говорит: «Я пить хочу, дайте мне!» «Да у нас мы те сказали, воды нету, де у нас вода?» Бежат. «Ну а, - гот, - пожалели мне воды, дак живите век свой у реки, а без воды». И вот вода высохла, и накопали колодцев. Река была и отсохла, где камушки, где руцей такой. Река была, а стали камни сухи. Дак вот деревня-то - я не скажу, там вот в Кенозере много деревнев, я там ведь мало, во время войны токо была, вот в тех волостях, давно в старину-то дело. Вот шли, а они самокрутки.
- Это значит, что они замуж вышли сами?
- Нет, наряжёны, наряжёны. А самокруткамы, нарядяться дак, кто как, кто в цего.
- А как называли, кто замуж вышел без благословенья?
- То я не знаю, как оно? Но-но, самоходкой, самоходкой. А тут самокрутки, окрутятся кто во что, накрутятцы.
- Ну, тётя Шура устала, дадим передышку.
- Лучше бы я не слышала бы, а видела бы, вот я чего страдаю. Два года прожила, а как десять лет.
- У меня одиннадцать правнуков и девять внуков. Пою, когда никто не слышит. Ну давай я спою вам песенку обидную. Вот нету голосу, не схватать, я так.
Что вы, граждане, припечаились?
(Последнее двустишие
в строфах повторяется)
Что вы, граждане, припечаились?
Я сейчас вам хочу рассказать,
Как несчастые были случаи,
Брат сестру приглашае гулять.
Отец с матерью…
Повезли они рожь продавать.
Зашли в комнатку, сказали Анечке:
«Платье новое купим тебе».
Поздно вечером со спертакеля
Возвращалася Аня домой.
Отпустил её брат от публики,
А потом кричит: «Аня, постой!»
Подошёл он к ней аккуратненько
И хотел правой ручкой обнять
И начал он ей уговаривать:
«Давай, Аня, со мною гулять».
«Что ты, братец мой, не с ума ль сошёл?
Как не стыдно тебе говорить!
От людей же нам будет совестно,
И про нас будут все говорить».
(Не буду второй раз повторять,
Так-то ей два раз повторяют).
Совершеньицё совершилося.
Сказал: «Аня, ты будешь моя!»
Молодая грудь опустиласи,
Разрыв сердца, она умерла.
Испугавшись, брат пишет грамотку
И записочку клал на столе,
Взял верёвочку и повесился
На просторном своём чердаке.
Отец с матерью возвращалися,
Дочке платье купили оне.
Вошли в комнатку, видят - мёртвая,
И записка лежит на столе.
Во записочке было сказано,
Не ругайте её, мать, отец,
Ни в чём Анечка невиновная,
Виноваый во всём здесь подлец.
Слёзы брызнули по щёкам отца,
Без сознания сделалась мать.
Собирайтесь-ко, все товарищи,
Хулигана из петли снимать.
Там опять:
Что вы, граждане, припечаились?
Я сейчас вам хочу рассказать,
Как несчастые были случаи,
Брат сестру приглашае гулять.
Она умерла от слов еговых.
А он потом испугался,
«Взял верёвочку да повесился
На просторном своём чердаке».
Она не хотела.
Сестра-то моложе его была.
У меня было четыре брата,
Одна сестра я была у них.
Продолжение следует.