Анна Монахова. Жители Водлы (продолжение).
Часть 2. Продолжение. Начало с 1 по 17 сентября, 13 октября, 8,9 ноября, с 23 по 27 ноября, 29, 30 ноября, с1-6, с10 по 16, 18 декабря 2010 года.
МАТРЕНА МАТВЕЕВНА ЛЬДИНИНА (ЛИСАЯ)
1924 г.р., д. Костина Гора (Тамбичозеро)
Я прочитала эту необычно красивую фамилию на старом кладбище за рекой. Потом оказалось, что это фамилия нашего спасителя. В памяти остались только его глаза - синие, как льдинки. Сын Пелагеи Федоровны Льдининой - Иван Степанович - спас нас, когда мы по глупости ночью пытались перейти вброд порог у брошенной деревни «Нижние Половины». Через год он утонул, спасая местных инженеров на рыбалке. Жена его Матрена Матвеевна Льдинина, также одна из исполнительниц и близкий нам человек, - осталась с пятью детьми. Матрена Матвеевна - женщина исключительной тонкости, деликатности, интеллигентности. При всей близости мы всегда были на «вы». Она очень боится причинить кому-нибудь неудобство. (Кто-то назвал это главным признаком интеллигентности). Когда одна из наших девушек пролила что-то на стол и смутилась, Мотенька так горячо замахала на нее руками, приговаривая: «Ничто! Ничто!» Так она мне и вспоминается, когда я думаю о ней. Мне вспоминается ее смущенная девичья улыбка и традиционные поездки на кладбище к Ивану Степановичу, а теперь и ко многим другим близким людям. Царствие им небесное!
В исполнении Матрены Матвеевны записаны лирические песни и романс о гитаре «Все, что было, прошло и не стало», который для меня связан с ее романтическим характером и обликом.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Всё, что было, прошло и не стало
(Последнее двустишие в строфе
повторяется)
Всё, что было, прошло и не стало.
Жизнь прошла, обошла стороной.
И осталась одна лишь гитара
Поздно вечером плакать со мной.
С этой дружной негромкой гитарой
Я смеялась и плакала вновь.
И аккорд моей жизни печальный
Раздавался вечерней порой.
Мы сегодня должны, друг, расстаться,
И должны разойтися пути.
Я желаю счастливо влюбляться
И с другою Вам счастья найти.
Если встретиться нам не придётся,
Если так уж жестока судьба,
Пусть же песенка эта напомнит,
Кто так искренно любит тебя.
Позовите ко мне музыканта
И сыграйте прощальный нам вальс.
Мы рассорились с милым навеки,
И никто не помирит уж нас.
Помириться конечно нет смысла,
Если злоба на сердце лежит.
Дайте, дайте наплакаться вволю,
Все тяжёлые дни пережить.
Всё что было, прошло и не стало,
Всё прошло, обошло стороной.
И осталась одна лишь гитара
Поздно вечером плакать со мной.
Сейчас-то ничего, а раньше ведь наказывали
- Родилась я в Пудожском районе, деревня Тамбичозеро. Сестра Настя во время войны заболела и умерла. Сестра Дуня ходила по оборонным, замужем была, в положении. Я начала работать рано. Четыре класса кончила. Папа помер, пришлось работать. Остались с мамой вдвоём. Мне исполнилось 14 лет, меня звали в Мурманск. Там двоюродная сестра. Я говорю: «Мама, отпусти меня!» «Ты молода ещё. Находишься по производствам». А я всё равно прошусь. Приехала с Мурманска женщина с деньгами на дорогу. В колхозе я прошу паспорт, а мне не дают, мне нет 16-и лет. Записали меня с 24-го года. Я получила паспорт, поехала к двоюродной сестре. Меня на работу ещё не принимают. Она на рыбозаводе работала. Я у ней пожила, с ребятами нянчилась. А потом началась война. Стали эвакуировать, меня в Ивановскую область хотели. Сестра плачет, не отпускает, ходила в военкомат, чтобы вместе в Пудожский район. Поехали домой. Меня от колхоза назначили на оборонны работы. На дорожном участке работала. Оттуда направили в Петрозаводск, и я с 41-го до 45-го всё работала на заводе до конца войны. Сначала рабочей, монтёром, потом отправили учиться мастером дорожного участка. Меня оставили в Сямозере Пряжского района работать. Не отпускают никак домой. А мама старая, просит, чтобы я домой приехала. Я поехала в отпуск и записалась в колхоз. Дали справку, что задержали в колхозе. Сейчас-то ничего, а раньше ведь наказывали. От колхоза послали меня в Нигу лес рубить, тут недалеко.
Поехали в Водлу с колокольчиками
Ну вот, Иван потом пришёл сватать меня. А я никак не допускаю его. Говорю: «Уйди, уйди!» Я даже ещё не гуляла, не то что выйти замуж. А он уже десятником работал тут, кубатурил, да всё. День не один прошёл, он опять пришёл, с друзьями. Друзья говорят: «Может, каку другую?» Он говорит: «Нет, мне эта девка нравится». И он меня всё ж таки… Потом Тарасовы с нашей деревни уговорили: «Парень такой спокойный да хороший». Я говорю: «Знаю». Да меня как дёрнули за руку! Так я и вышла замуж. Поехали в Водлу с колокольчиками. Нам прислали лошадь, нас везут в Падун. Тут вечер сделали, но маленечко посидели, отметили. Тогда ещё было плохо, трудно.
Я тебе кошку дам
Я там стала работать в колхозе. Недолго пожила, Ивану пришла повестка в армию. «Ну, - я говорю, - я не останусь.Что я здесь буду делать? Я уеду к мамы своей в Тамбичозеро». Он говорит: «Ну куда хочешь, только меня жди». Осталась в положении. Родилась Валентина. Пришло письмо: «Хоть где живи, но только не забывай меня, пиши мне». Ну мы переписывались. Три с половиной года тогда служили. Он в отпуск пришёл. Валентина отца не видела. Он как придёт, а она всё: «Уходи! Уходи!» Его гонит от меня. Она любила кошечку. Он взял кошку и говорит: «Валя, иди ко мне! Я тебе кошку дам». Она так тихонечко подбирается к нему. Ну и потом не стала бояться.
Штрафу не дали
Приехали техники по визирам. Я к техникам пошла работать. Познакомилась. В клуб стали звать на танцы. Не знаю, свекровушка с ними отпустит ли нет. «Мама, отпусти!» «Иди, да недолго». Пошла танцевать с техниками. Ходили кадрель, «коробочку». Потом думаю: «Не пойду больше, а то свекрова подумает, что мужу изменяю». А сапоги дали большие, 45-го размера. Еле таскала эти сапоги. Они мерили, я ставила «палочку». Потом стали собираться и уехали. Иван вернулся. Приехали к мамы в Тамбичозеро. Потом заработать поехали в Нигу. Его отец был в Пудоже инженером. Отец жил с другой, но приглашал сына и меня. Ещё забыла: когда Иван был в армии, надо паспорт получить. Я к ним пришла. Там была бабушка, Потом свёкор пришёл домой. Она говорит: «Вот твоя невестка приехала». Утром сели чай пить. А он глядит: «Ну, в чём дело?» «Надо паспорт сменять, и дочь родила. Надо на работу. Штраф дают». У него в милиции были знакомые, он написал. Я пошла, подала бумажку. «Ну ладно, через столько-то часов придите». Штрафу не дали. Свёкор предлагал работу: «Может, вы приедете сюда, дадим комнату». «Нет, я в Пудож не поеду».
Мы с им поперечкой как начнём взад да вперёд водить!
Работали в Ниге, потом в Кривцах. А дочь оставила у моей мамы. Я пилила, а он десятником, потом мастером. Сначала я пилила лес с Богдановым Александром Семёновичем. Он теперь помер. Мы с им поперечкой как начнём взад да вперёд водить! Мы с им выполняли хорошо норму, и получали хорошо. Я хоть и женщина была, но я работала хорошо. Меня потом, иди-ко, говорят, десятником". Потом с Тасей Васюновой пошли принимать лес. Скобки ставишь, какой диаметр. Она не знала, что это скобка, и спрашивает: «Где моя палка?» Потом маркировали. Потом сюда приехали в Водлу, Нигу стали закрывать участок. А прислали девушку в лес с курсов. Надо с вершины принимать, не с комля. А она всё не так сделала, меня заставили всё переделывать.
Помогите убрать этих детей!
Потом стал Фофанов Борис Павлович звать кассиром, он был директором клуба. Он меня хорошо знал. Знал, что я хорошо работаю. Как ребята только идут, я писала уже билеты. Продам и схожу потом проверю. Раньше детей гнали, не пускали до 16-и лет. Учителей прошу: «Помогите убрать этих детей!» Отработала больше 10-и лет. Потом ушла на пенсию. (Мы ходили в кино и покупали у Моти билеты. Я вспоминаю, как Мотя не продала билета пьяному: «Не заможешь сидеть. Приходи на следующий сеанс». «А на следующий пустишь?» «Пожалуйста!»)
Тут четверо детей родились в Водле, пятеро ребят стало. Больницы здесь не было, отправляли в Кубово. Розу родила в Кубово. А там у меня врач была знакомая, евреечка, такая хорошая была. Я только родила, приносят передачу. Я говорю: «Откуда?» «Роза Филипповна послала Вам» «Ой, - я говорю, - врач, ещё мне послала!»
Дороги-то не было здесь. Как попало ездили. С почтой, и лодками, и всяко, всяко. В 50 лет многодетным пенсия, служащей нельзя уже работать.
Не ждите, они потонули
А Иван-то поехал на рыбалку. Главный инженер, ещё инженер и Федя Павлов, стали его звать. Его отпустили. И он поехал на моторе. А лодочка была трёхнабойка, небольшая. Уехали, ну а чего? - по бутылке взяли, дак они там не опьянели? Пока они рыбачили, дак они уже там выпили. Согреться-то надо, уж осенью. Поехали обратно. И прибегает Лёня Васюнов. Мы пришли на берег и ждём его. А Лёня: «Не ждите, Иван не приедет». Я говорю: «Почему?» «Где-то там задержались». Не сказал. Мы с женой главного инженера справились в деревню. Потом Федя пришёл Павлов, пешком. Он напуганный весь: «Не ждите, они потонули». Ну что я теперь заведу делать? Вся расстроилась. Они поехали, у них лодочка перевернулась. Двоё на лодке были - два Ивана, а двоё - Бакланов, главный инженер, и Федя - по берегу шли. Там вода завивает, как вьюн. Лодка опрокинулась, те на лодке сидели. Наш-то Иван поднялся наверх и второго поднял. Перевернуло лодку. А в ноябре месяце, они окоченели. Один на сторону, другой на другую, упали. Бакланов поплыл спасать, его судорогой свело, и утонул. Вода завивает, как вьюн. Моего Ивана нашли на второй день на Киньской ямы. Весь леспромхоз сняли рабочих, нашли. Как вспомню, так не по себе. Ермолай Алексеевич, над Пудожским районом главный, он приехал с Пудожа. Мы стоим: я стою, свекровушка, ребята пятеро, один одного меньше. Вспомнила, даже не могу. Сколько годов прошло, а не могу. Его привезли. Врач велел сделать нам уколы, чтобы мы не плакали. И не могу заплакать. Нам сначала не показывали. Ермолай Алексеевич спрашивает: «Где его мать? А где жена?» У гроба уже стою. Он как захватил меня, как заплакал, лёг на плечо, дак вот так отскакивал от плеча. Он так жалел! Он знал Ивана, что хороший работник был. Второго Ивана на другой день нашли, а главного инженера - через 8 дней. Всех водолазов доставили сюда, последний был заряженный. Если не найдём, то уже всё. Ну а потом что делать? Пятеро детей, надо кормить. Я поехала в Пудож. Тут была инженер в райсобесе. «На, - говорит, - я сделала выборку». Тогда оклады небольшие были - 72 рубля средний. Зашла к Ермолаю Алексеевичу. Он сказал: «Принесите нам с гостьей чаю!» Сказал, и чаю принесли. «Напишите заявление. Ой, Вы расстроились, наверно, Вам не написать». Потом другому говорит: «Напишите за неё». 50 рублей дали, пока пенсии нет.
Есть люди хорошие
Потом пошла в магазин фасовщиком. Витя женился. Говорит: «Поедешь в Кубово к нам?» «Поеду. Нина, отпусти съездить». Он сел в свой грузовик, а я следом иду. Невестка говорит: «Надо отъехать, а то трактор идёт». Он-то меня не видит. Снег был нагребленный, горы были, а было скользко. Я шла вдоль машины, держась за машину. Она двинулась, я скользнула и под машину упала. Он выскочил: «Мама, ты?» «Витя, я. Я встану, встану». Сознание не потеряла. Стала подниматься, не могу. Седалищна кость, тут проехала машина. «Тебя везти куда?» «Везите домой». Посадили, в глазах потемнело, лес потемнел. На руках тащит домой с машины. Я скрепляюсь, ведь всё-таки сын, жалко. Поехал искать фельдшера. Укол обезбаливающий сделали и повезли в больницу. «Пить!» - я говорю, в скорой, в Пудож. Вызывают Валентину Васильевну, хирурга, врач знакомая: «Это Вы? Как Вы?» Рентген сделали, седалищна кость сломана. В палату принесли. Там две женщины с Водлы. Витя-то сам не свой, пожелтел. У невестки температура. Я лежала тихо, но спать не могу. Говорю: «Дайте мне таблетку сонную». Дали, заснула. На второй день приходит милиция: «Как попали?» Я говорю: «Вы не вините шофёра». Ну всё так сказала ему. Положили валик под спину, два месяца лежала. Я Вите говорю: «Не расстраивайтесь, я поправлюсь». Ну такие хорошие мне в палате люди попались! Не знаю даже, не найти таких. Вот я говорю, есть люди хорошие. Ухаживали, кормили меня. Потом стала сидеть, все вместе кушали. Одна женщина была из Красноводска. Ей всего приносят, а она: «Пойдёмте на тумбочку к тёте Моте. Кушайте, кушайте!» Потом поправилась, сюда привезли, на костылях ходила. День рождения отметили в магазине. Я сказала: «Не могу работать». «Может, тихонечко заможешь?» «Нет, я не буду, тяжело». Стала в пекарню звать заведующая. «Ай, пойду, может, легче». Подручным, потом мастером. Потом опять вся приломана. Пошла месить, дежа называлась. А уборщица замочила весь пол, я поскользнулась и руку сломала. Повезли опять в Пудож.
После уже опять: пошла с Васюновыми на Падун грабить. Там щели да камни. Сграбили, стали метать в кучи, потом стог. Я опять, така торопыга, заспешила. Ветки заплелись, туфли худенькие, заплелась нога, упала, и опять о камень. Другую сломала руку. Ну я уже на пенсии. Вся приломана. Но я долго, правда, работала. И сенокос сама, и метала, и грабила. И плечи, и всё болит. Всё, женское и мужское, всё приходилось работать.
Жалко корову, чуть не плачу
Ещё про корову. Семь лет после Ивана держала корову, ребят подкормить молоком. Я ребят возьму на пожню. Один одного меньше, я всех на пожню тяну. Сначала Валя научилась косить, потом Витя, и всех научила косить. И все они у меня - сено сграбляли и всё делали. Только один Володя ещё маленький, четыре года, дак тот не умел. И то скажешь, что сграбь там сено, и он сграбит и тоже тащит маленько. И вот так и жили.
Коровушка потом не погуляла. Ялова, так называют. Мне стало тяжело держать корову. Хлев весь сгнил. Пришлось сдать в Пудож. Повезли, нагрузили в кузов. Корова чувствует. Чуть не прыгнула с верёвки, когда привезли в Кубово. А я с ней стою, зову её: «Зорька, Зорька!» Мне самой ей жалко, корову, чуть не плачу. Стали весить. Я хорошо кормила. Говорят: «На 811 рублей. Средняя упитанность». Я говорю: «Почему средняя? Она выше средней». «Ну пойдёмте на контрольную». «Ой нет, я и так корову жалею, при мне ещё будут бить?» Потом ей повели в такой сарайчик бить. Коровы там кричат. Я в окошечко гляжу: «Зорька, Зорька!», а сама плачу. Так жалела ей! Потом ушла.
Ребята хорошие выросли
Подрабатывала ещё. В лесничестве работала. Сеяли лес. Наверно вырос лес. Так и ходила, пока могла. Вот так и жила с ребятами. Как говорят, и горюшка хватила, и что? Надо жить, надо ростить. Вот так я их выростила. Ну ребята, правда, у меня хорошие. Они у меня не хулиганы, не воровали, с людями относились хорошо. Тут многие в Водле говорили: «Одна ростила ребят, но ребята хорошие выросли».
Голос так хорошо бежал
- Откуда вы эту песню узнали, «Всё, что было»?
- А, «Гитара»-то? А я не помню, где я её узнала. Но у кого-то я научилась. Я сначала в Падун вышла. Дак приехала туда, говорят: «Ой, у Ивана така жена хорошая, она так песни поёт хорошо!» И вот мы пришли к Заниным, на ту сторону Падуна. А я тогда не стеснялась, я пела. «Виновата ли я» - така песня хорошая, меня эту просят. Народу-то собиралось много, полная комната. А я и спела. «Ну, - говорят, - ну у ей голос такой хороший!» У меня раньше голос так хорошо бежал. Если бы пела, дак может и сейчас был бы хороший голос. Не поёшь ведь.
Из писем:
…Анна Семёновна, у нас в посёлке много людей померло, ещё другие не работают, даже хлеба не на что купить, а водку пьют. Вот и уходят на тот свет.
…Сейчас всех сокращают с леспромхоза. Хоть как люди живи! Хорошо, что принимают ягоды - морошку и чернику, но дёшево. Вот люди и живут на этом, на ягодах, хоть и дёшево принимают.
(Автобусами привозят людей в лес, иногда с ночёвкой. Комары, мошка - зверские! Ягоды собирают ковшами с зубьями - «комбайнами», при этом листья обдираются и ягодники гибнут. А черничник, говорят, растёт больше ста лет. Ездят далеко, потому что вокруг деревни всё погибло.
Ах эти глазки голубые
Ах эти глазки голубые
Порой смотрели на меня.
Кругом качалися аллеи,
А ночка тёмная была.
Милый мой, мою ты ручку
Тихонько к сердцу прижимал,
А сам готовился к разлуке,
Гулять со мной он не желал.
Гуляй, гуляй, мой милый мальчик!
Она не лучше ведь меня.
Ты с нею счастье потеряешь,
Порою вспомнишь про меня.
Пройдёшь ли мимо ты с другою,
Пройдёшь ли мимо ты меня,
Покажешь ей мою могилу
И скажешь: «Прежняя моя».
Моя высокая могила
Травой зелёной обрастёт.
Кого я всей душой любила,
Ко мне он больше да не придёт.
Всё васильки, васильки
Вместе с Марией Дмитриевной Васюновой (?):
(Последнее двустишие
в строфе повторяется)
Всё васильки, васильки,
Много мелькает их в поле,
Помню, у самой реки
Мы собирали для Лёли.
Лёля любила реку,
Ночью она не боялась,
Часто по целым ночам
С милым на лодке каталась.
Раз, просидев до утра,
Милый предложил кататься.
Лёля согласна была,
В лодку помог ей взобраться.
Лодку он тут оттолкнул,
Лодка тихонько поплыла.
Тихо всё было кругом.
Лёлю опасность грозила.
Милой тут вынял кинжал,
Низко над Лёлей склонился,
Лёля закрыла глаза,
Синий венок покатился.
Утром пришли рыбаки,
Лёлю нашли у отлива (?),
Надпись была на груди:
«Лёлю любовь загубила».
Ой рыбаки, рыбаки,
Зачем вы всю тайну открыли?
Лучше бы Лёлю-красу
В синее море пустили.
Раз ухаживал за дочерью три года
(Последнее двустишие
в строфе повторяется)
Раз ухаживал за дочерью три года,
Она дочка была кулака,
И на всё же она согласилась,
Потому что любила меня.
Раз я выпил с друзьями по привычке
И зашёл на свидание к ней.
Долго, долго по улицам ходили,
А потом пригласила меня в сад.
В том саду было тихо и спокойно,
Сквозь деревья светила луна.
На зелёном ковре мы сидели,
Целовала Наташа меня.
Целовал я, обнимал я тут Наташу,
Сам признался, что крепко люблю.
А Наташа сквозь слёзы мне сказала:
«Милый Ваня, не трогай меня!
Ты привык с посторонними шататься,
Ты привык посторонних любить.
Надо мной ты пришёл насмеяться,
Молодую мне жизнь загубить».
«Не пришел я над тобою посмеяться,
Не пришёл твою жизнь загубить,
А пришёл я сказать до свиданья,
Что я больше не в силах любить».
Тут уж кровь-та моя разыгралась,
Это времечко было три часа.
Что случилося в эту минуту,
Догадайтеся сами, друзья.
Все говорят, что я ветрена бываю
(Последнее двустишие
в строфе повторяется)
Все говорят, что я ветрена бываю,
Все говорят, что я многих люблю.
Восемь я любила, семь я позабыла,
Но одного я забыть не могу.
Пусть он уедет в другую деревню,
Пусть он поищет такую, как я.
Он не найдёт милее сердца,
Он не найдёт такой, как я.
Сколько я писем, писем написала,
Он говорит, что я не получал.
Сколько я плакала, плакала, рыдала,
Он говорит, что я не слыхал.
Последняя строфа включена и в песню
Марии Яковлевны Халаимовой
«Сухой бы я корочкой питалась»
Очаровательные глазки
Очаровательные глазки,
Очаровали вы меня,
В вас много жизни, много ласки,
В вас много страсти и огня.
С каким восторгом я встречаю
Твои прелестные глаза,
И в них я часто замечаю:
Они не смотрят на меня.
Так значит, долго не видаться,
Так можно скоро позабыть
И сердце с сердцем поменяться,
Затем другую полюбить.
Я опущусь на дно морское
И поднимусь на облака,
Тебе отдам я всё земное,
Лишь только ты люби меня!
Да, я терпела муки ада
И до сих пор ещё терплю,
Мне ненавидеть тебя надо,
А я, безумная, люблю!
Мотя вспоминает о танцах в молодости. Лицо освещено радостной улыбкой, немного смущенной. Я любуюсь её тонкими, правильными чертами, она выглядит, как девушка. Недаром на неё всегда обращали внимание.
На вечорку с прялками
- Ходили вот на вечорку с прялками. Куделю пряли. Днём-то в колхозе работаешь. А вечером возьмём прялку и пойдём прясть, как на вечеринку.
- А беседой это не называли?
- Беседа - это как уж днём дак. А вечером - это вечёрка. Посидим, посидим, а потом уходим домой с прялками, и на другой день опять так же.
- А парни не ходят?
- Нет, тут не ходят никто. Тут одне ходим, с женщинами. Иногда с мамой или с кем-нибудь со своима пойдёшь прясть.
- По очереди ко всем?
- Нет. Когда скажут, что приходите к нам на вечёрку прясть. Ну вот возьмём прялку и пойдём.
Там таскают
- Мы жили в Тамбичозере, а в Кенозере были праздники. Престольные. Там Шлепиной, Ведегиной. Тут было, прямо если идти, дак восемь километров, а кругом идти, тут Лахта, дак тут далёко.
- Лахта - это залив?
- Нет, это деревня так называется. Ну и мы туда ходили тоже. А потом в эту Шлепину пошли на праздник. Праздновали, праздновали, и пошли плясать. В доме. Мы знакомы ведь были, люди-то, парни, местные. Ну и вот это, ходили плясать, во многих деревнях-то были. А уже не помню старых этих праздников, у их там, в Кенозере. Там была посеяна рожь. И дом был такой, что никого не было, под вечёрки. Ну мы ушли и кругом ходим там, пляшем. Ну притаптывам так, девушки одне. И поём «портянку» да «кижа». Кадриль тут не пели. А парни ходят там. И вдруг прибегают эти, парни поменьше-то. Парни больши скажут, каку девку надо. А те прибежат, сзади так захватят и потащат. Мы стараемся уйти. А парень этот придёт, что вот пойдём гулять.
- А маленькие - это какого возраста?
- Ну, может, лет двенадцать. Их много, чтобы девку-то утащить. Там всяко соберутся: и троё, и четыре-пять. От их разве отвяжешься? Никак не сможешь убежать, они дёржат. Ну а я потом как побежала, а подруга осталась. Я опять приду, стану в круг, а снова потащат. И так я с вечёрки ушла. Бежишь, это посеяна рожь, а есть така домой тропинка. И по этой тропинке бежишь под гору, только держись! А сестра потом говорит: «Ты чего ушла с вечера?» А я говорю: «Так там таскают, я больше не могу плясать!»
Какой-то военный
А тут в Шлепиной были другой раз. Тоже дом там был, много собралоси. Были и танцы, и всё. А там приехал какой-то военный. Ну а он, может, танцы знал, а так этих не знал. Ну и тоже ходили в круг, плясали. А он потом приходит, меня приглашает танцевать. Я говорю: «Ой, а я боюси! (Тоже с деревни дак) Ой, нет! Я не знаю, да не умею!» А он: «Да Вы что? Я видел, что Вы танцуете!» Вот как. Ну потом я танец или два станцевала с им и тоже ушла домой. А там ведь тогда девок много, дак придём и лягем спать. А сами смеёмся, что вот так и так.
Валентина Алексеевна Борисова:
Там тоже таскают
- В Кумбасозеро ходили мы с Падуна - девки, парни - двадцать километров. Осенью, какой праздник? Тридцатого октября. На вечёрку тоже собралиси. А мы слыхали, что там тоже таскают. Тоже пришёл какой-то, меня схватил сзади да потащил. А я напугалась, девки боязливы были, молоды.
- Там сам парень?
- Нет, другой парень какой-то. А у меня подруга Лида была, дак я от ей не отпустилась, дак он нас двоих не мог ничего. А тут Болоков жил рядом, Лидина родня, дак мы потихоньку туда убежали и больше на вечёрку не пошли.
Там «каргополку» пляшут, ой какая длинная! У нас кадрель, а там каргополка. Много этих колен-то разных. Там у нас музыка была! У нас сначала балалайка была, потом гармонь. Пели частуши всяки: Семёновну, футы-нуты, портянку.
Вот какая хорошая врачиха!
Я ей когда родила, дак была в Ниге врач Роза Григорьевна, кажется. Я и назвала Розой. А крестила её Любовь Ивановна Омелина.(О ней есть глава в начале). Роза Григорьевна мне гостинцы послала в роддом. Она когда ходила, ночевала у нас в Ниге. Я заболела, печень был увеличенный, дак она медсестре сказала , чтоб меня без очереди. Таблетки выписала хорошие, лепокоин. Но я их не нашла. Потом нашла в аптеке, а они не дали. Потом порошок выписала, и помог. Вот какая хорошая врачиха!
Вера Николаевна Исаева
О Матрёне Матвеевне
Мотя Льдинина роботала кассиром в клубе, продавала билеты. А я роботала уборщицёй в клубе, убирала. И вот осталась она одна, без хозяина. Красивая была, молоденька, хорошая. Сватов у ей было, женихов много. Таки красивые приходили мужчины! У меня сначала придут спросят, как к ей подойти, да как ей зовут, да кака она. Вот приезжали сюды хохлы и молдаваны. Здесь роботали на лесозаготовке. И вот Мотя ни в какую, не допускала никакого. Оны и так, и сяк. И мне скажут: «Ты как-нибудь поговори с ней, чтобы этого… Вот очень нравится». И мужчина хороший, не пьяница. Говорит, у меня жены нету, детей нету. Вот один мужчина тут так к ей прилип. Но она ни в какую. Раньше не было такого. Если муж погиб, да ещё пятеро детей. Дак она не хотела, чтоб детям был уж не отец. А кому понравится, кому не понравится. А тот мужчина хороший! А говорил он не по-хохляцки, он по-нашему.
Частушки
У кого какой милёнок,
У меня полудурак.
Я любила, ты отбила,
И сама не знаю как.
У меня милёнок лысый,
Буду я его лелеть,
Если зеркала не будет,
Буду в лысину глядеть.
Эх яблочко,
Да сбоку зелено,
Мне с тобой, дурачок,
Гулять не велено.
Боевая я девчонка,
Боевая я и есть.
Теперь тихие не в моде,
Боевым большая честь!
Я любила, ты отбила,
Я не поперечила,
Не надолочко отбила,
Только на два вечера.
Кину, кину кирпичину,
Пусть по крыше катится.
В воскресенье не спровадил,
В понедельник схватится.
Я любила и люблю
Белые ботиночки.
Я любила и люблю
Шофера в кабиночке.
Я любила двух Иванов,
За какую за беду,
Одного взяли в солдатики,
Другого на войну.
Я отвернулась, а он в другую щёку поцеловал
В 2008 году Матрёна Матвеевна уже живёт в Пудоже. Она провожает меня до калитки:
- Мне уже 84 года!
- Вы такая красивая!
- А я Вам не рассказывала? Тут в марте я гуляла по улице около дома, ходить ведь надо. Идёт мужчина, не старый, и говорит: «Здравствуйте». Я говорю: «Здравствуйте», а сама думаю: «Я его не знаю». А он говорит: «Какая Вы красивая женщина!» и поцеловал в щёку. Я отвернулась, а он в другую щёку поцеловал.
Из блокнота 1969 года
- У них баня вместях, у Андрея (Меньшикова) и Мити (Петрова), - говорит Мотя. Вспомним, что в свадебном обряде сват говорит: «Нельзя ли их сложить вместо?»
- Велику могилу разложили, - говорит Мотя на кладбище у Ивана Степановича. Перед уходом очертила над могилой три круга цветами чертополоха.
Мы сидим за столом, а Мотя кричит из кухни:
- Заводите кушать!
Матрёна Матвеевна о свекрови Пелагее Фёдоровне:
- Бабушка самовар разживляла.
- Я наладилась косить.
- Справилась? (Собралась?)
- Нынь пей чай!
- Автобус круто ходит.
- Одни женщинья пели. Мужики не привыкали. В то время мужики вином занимаются.
Из блокнота 2002 года
На Тамбичозере две деревни: Татарская Гора, там живут Тарасовы и Власовы, и Костина Гора, там живут Меньшиковы и Лисые. (Девичья фамилия Матрёны Матвеевны - Лисая, что значит рыжая). Престольный праздник - Казанская. Первый день в Костиной Горе праздновали, второй - в Татарской Горе. На мосту плясали «кижа», «портянку», Семёновну, кадрель.
- Шкафчик купленный?
- У самих сделано.
- Картошка не обрыта (не окучена).
- Я наложила даже со стогом.
- Иди проведай Мотю, какова Мотя.
- Оладьи призасохли.
- Я ей в 50-м годе родила, Валентину-ту.
- Что вы говорите-то?
Продолжение следует.
МАТРЕНА МАТВЕЕВНА ЛЬДИНИНА (ЛИСАЯ)
1924 г.р., д. Костина Гора (Тамбичозеро)
Я прочитала эту необычно красивую фамилию на старом кладбище за рекой. Потом оказалось, что это фамилия нашего спасителя. В памяти остались только его глаза - синие, как льдинки. Сын Пелагеи Федоровны Льдининой - Иван Степанович - спас нас, когда мы по глупости ночью пытались перейти вброд порог у брошенной деревни «Нижние Половины». Через год он утонул, спасая местных инженеров на рыбалке. Жена его Матрена Матвеевна Льдинина, также одна из исполнительниц и близкий нам человек, - осталась с пятью детьми. Матрена Матвеевна - женщина исключительной тонкости, деликатности, интеллигентности. При всей близости мы всегда были на «вы». Она очень боится причинить кому-нибудь неудобство. (Кто-то назвал это главным признаком интеллигентности). Когда одна из наших девушек пролила что-то на стол и смутилась, Мотенька так горячо замахала на нее руками, приговаривая: «Ничто! Ничто!» Так она мне и вспоминается, когда я думаю о ней. Мне вспоминается ее смущенная девичья улыбка и традиционные поездки на кладбище к Ивану Степановичу, а теперь и ко многим другим близким людям. Царствие им небесное!
В исполнении Матрены Матвеевны записаны лирические песни и романс о гитаре «Все, что было, прошло и не стало», который для меня связан с ее романтическим характером и обликом.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Всё, что было, прошло и не стало
(Последнее двустишие в строфе
повторяется)
Всё, что было, прошло и не стало.
Жизнь прошла, обошла стороной.
И осталась одна лишь гитара
Поздно вечером плакать со мной.
С этой дружной негромкой гитарой
Я смеялась и плакала вновь.
И аккорд моей жизни печальный
Раздавался вечерней порой.
Мы сегодня должны, друг, расстаться,
И должны разойтися пути.
Я желаю счастливо влюбляться
И с другою Вам счастья найти.
Если встретиться нам не придётся,
Если так уж жестока судьба,
Пусть же песенка эта напомнит,
Кто так искренно любит тебя.
Позовите ко мне музыканта
И сыграйте прощальный нам вальс.
Мы рассорились с милым навеки,
И никто не помирит уж нас.
Помириться конечно нет смысла,
Если злоба на сердце лежит.
Дайте, дайте наплакаться вволю,
Все тяжёлые дни пережить.
Всё что было, прошло и не стало,
Всё прошло, обошло стороной.
И осталась одна лишь гитара
Поздно вечером плакать со мной.
Сейчас-то ничего, а раньше ведь наказывали
- Родилась я в Пудожском районе, деревня Тамбичозеро. Сестра Настя во время войны заболела и умерла. Сестра Дуня ходила по оборонным, замужем была, в положении. Я начала работать рано. Четыре класса кончила. Папа помер, пришлось работать. Остались с мамой вдвоём. Мне исполнилось 14 лет, меня звали в Мурманск. Там двоюродная сестра. Я говорю: «Мама, отпусти меня!» «Ты молода ещё. Находишься по производствам». А я всё равно прошусь. Приехала с Мурманска женщина с деньгами на дорогу. В колхозе я прошу паспорт, а мне не дают, мне нет 16-и лет. Записали меня с 24-го года. Я получила паспорт, поехала к двоюродной сестре. Меня на работу ещё не принимают. Она на рыбозаводе работала. Я у ней пожила, с ребятами нянчилась. А потом началась война. Стали эвакуировать, меня в Ивановскую область хотели. Сестра плачет, не отпускает, ходила в военкомат, чтобы вместе в Пудожский район. Поехали домой. Меня от колхоза назначили на оборонны работы. На дорожном участке работала. Оттуда направили в Петрозаводск, и я с 41-го до 45-го всё работала на заводе до конца войны. Сначала рабочей, монтёром, потом отправили учиться мастером дорожного участка. Меня оставили в Сямозере Пряжского района работать. Не отпускают никак домой. А мама старая, просит, чтобы я домой приехала. Я поехала в отпуск и записалась в колхоз. Дали справку, что задержали в колхозе. Сейчас-то ничего, а раньше ведь наказывали. От колхоза послали меня в Нигу лес рубить, тут недалеко.
Поехали в Водлу с колокольчиками
Ну вот, Иван потом пришёл сватать меня. А я никак не допускаю его. Говорю: «Уйди, уйди!» Я даже ещё не гуляла, не то что выйти замуж. А он уже десятником работал тут, кубатурил, да всё. День не один прошёл, он опять пришёл, с друзьями. Друзья говорят: «Может, каку другую?» Он говорит: «Нет, мне эта девка нравится». И он меня всё ж таки… Потом Тарасовы с нашей деревни уговорили: «Парень такой спокойный да хороший». Я говорю: «Знаю». Да меня как дёрнули за руку! Так я и вышла замуж. Поехали в Водлу с колокольчиками. Нам прислали лошадь, нас везут в Падун. Тут вечер сделали, но маленечко посидели, отметили. Тогда ещё было плохо, трудно.
Я тебе кошку дам
Я там стала работать в колхозе. Недолго пожила, Ивану пришла повестка в армию. «Ну, - я говорю, - я не останусь.Что я здесь буду делать? Я уеду к мамы своей в Тамбичозеро». Он говорит: «Ну куда хочешь, только меня жди». Осталась в положении. Родилась Валентина. Пришло письмо: «Хоть где живи, но только не забывай меня, пиши мне». Ну мы переписывались. Три с половиной года тогда служили. Он в отпуск пришёл. Валентина отца не видела. Он как придёт, а она всё: «Уходи! Уходи!» Его гонит от меня. Она любила кошечку. Он взял кошку и говорит: «Валя, иди ко мне! Я тебе кошку дам». Она так тихонечко подбирается к нему. Ну и потом не стала бояться.
Штрафу не дали
Приехали техники по визирам. Я к техникам пошла работать. Познакомилась. В клуб стали звать на танцы. Не знаю, свекровушка с ними отпустит ли нет. «Мама, отпусти!» «Иди, да недолго». Пошла танцевать с техниками. Ходили кадрель, «коробочку». Потом думаю: «Не пойду больше, а то свекрова подумает, что мужу изменяю». А сапоги дали большие, 45-го размера. Еле таскала эти сапоги. Они мерили, я ставила «палочку». Потом стали собираться и уехали. Иван вернулся. Приехали к мамы в Тамбичозеро. Потом заработать поехали в Нигу. Его отец был в Пудоже инженером. Отец жил с другой, но приглашал сына и меня. Ещё забыла: когда Иван был в армии, надо паспорт получить. Я к ним пришла. Там была бабушка, Потом свёкор пришёл домой. Она говорит: «Вот твоя невестка приехала». Утром сели чай пить. А он глядит: «Ну, в чём дело?» «Надо паспорт сменять, и дочь родила. Надо на работу. Штраф дают». У него в милиции были знакомые, он написал. Я пошла, подала бумажку. «Ну ладно, через столько-то часов придите». Штрафу не дали. Свёкор предлагал работу: «Может, вы приедете сюда, дадим комнату». «Нет, я в Пудож не поеду».
Мы с им поперечкой как начнём взад да вперёд водить!
Работали в Ниге, потом в Кривцах. А дочь оставила у моей мамы. Я пилила, а он десятником, потом мастером. Сначала я пилила лес с Богдановым Александром Семёновичем. Он теперь помер. Мы с им поперечкой как начнём взад да вперёд водить! Мы с им выполняли хорошо норму, и получали хорошо. Я хоть и женщина была, но я работала хорошо. Меня потом, иди-ко, говорят, десятником". Потом с Тасей Васюновой пошли принимать лес. Скобки ставишь, какой диаметр. Она не знала, что это скобка, и спрашивает: «Где моя палка?» Потом маркировали. Потом сюда приехали в Водлу, Нигу стали закрывать участок. А прислали девушку в лес с курсов. Надо с вершины принимать, не с комля. А она всё не так сделала, меня заставили всё переделывать.
Помогите убрать этих детей!
Потом стал Фофанов Борис Павлович звать кассиром, он был директором клуба. Он меня хорошо знал. Знал, что я хорошо работаю. Как ребята только идут, я писала уже билеты. Продам и схожу потом проверю. Раньше детей гнали, не пускали до 16-и лет. Учителей прошу: «Помогите убрать этих детей!» Отработала больше 10-и лет. Потом ушла на пенсию. (Мы ходили в кино и покупали у Моти билеты. Я вспоминаю, как Мотя не продала билета пьяному: «Не заможешь сидеть. Приходи на следующий сеанс». «А на следующий пустишь?» «Пожалуйста!»)
Тут четверо детей родились в Водле, пятеро ребят стало. Больницы здесь не было, отправляли в Кубово. Розу родила в Кубово. А там у меня врач была знакомая, евреечка, такая хорошая была. Я только родила, приносят передачу. Я говорю: «Откуда?» «Роза Филипповна послала Вам» «Ой, - я говорю, - врач, ещё мне послала!»
Дороги-то не было здесь. Как попало ездили. С почтой, и лодками, и всяко, всяко. В 50 лет многодетным пенсия, служащей нельзя уже работать.
Не ждите, они потонули
А Иван-то поехал на рыбалку. Главный инженер, ещё инженер и Федя Павлов, стали его звать. Его отпустили. И он поехал на моторе. А лодочка была трёхнабойка, небольшая. Уехали, ну а чего? - по бутылке взяли, дак они там не опьянели? Пока они рыбачили, дак они уже там выпили. Согреться-то надо, уж осенью. Поехали обратно. И прибегает Лёня Васюнов. Мы пришли на берег и ждём его. А Лёня: «Не ждите, Иван не приедет». Я говорю: «Почему?» «Где-то там задержались». Не сказал. Мы с женой главного инженера справились в деревню. Потом Федя пришёл Павлов, пешком. Он напуганный весь: «Не ждите, они потонули». Ну что я теперь заведу делать? Вся расстроилась. Они поехали, у них лодочка перевернулась. Двоё на лодке были - два Ивана, а двоё - Бакланов, главный инженер, и Федя - по берегу шли. Там вода завивает, как вьюн. Лодка опрокинулась, те на лодке сидели. Наш-то Иван поднялся наверх и второго поднял. Перевернуло лодку. А в ноябре месяце, они окоченели. Один на сторону, другой на другую, упали. Бакланов поплыл спасать, его судорогой свело, и утонул. Вода завивает, как вьюн. Моего Ивана нашли на второй день на Киньской ямы. Весь леспромхоз сняли рабочих, нашли. Как вспомню, так не по себе. Ермолай Алексеевич, над Пудожским районом главный, он приехал с Пудожа. Мы стоим: я стою, свекровушка, ребята пятеро, один одного меньше. Вспомнила, даже не могу. Сколько годов прошло, а не могу. Его привезли. Врач велел сделать нам уколы, чтобы мы не плакали. И не могу заплакать. Нам сначала не показывали. Ермолай Алексеевич спрашивает: «Где его мать? А где жена?» У гроба уже стою. Он как захватил меня, как заплакал, лёг на плечо, дак вот так отскакивал от плеча. Он так жалел! Он знал Ивана, что хороший работник был. Второго Ивана на другой день нашли, а главного инженера - через 8 дней. Всех водолазов доставили сюда, последний был заряженный. Если не найдём, то уже всё. Ну а потом что делать? Пятеро детей, надо кормить. Я поехала в Пудож. Тут была инженер в райсобесе. «На, - говорит, - я сделала выборку». Тогда оклады небольшие были - 72 рубля средний. Зашла к Ермолаю Алексеевичу. Он сказал: «Принесите нам с гостьей чаю!» Сказал, и чаю принесли. «Напишите заявление. Ой, Вы расстроились, наверно, Вам не написать». Потом другому говорит: «Напишите за неё». 50 рублей дали, пока пенсии нет.
Есть люди хорошие
Потом пошла в магазин фасовщиком. Витя женился. Говорит: «Поедешь в Кубово к нам?» «Поеду. Нина, отпусти съездить». Он сел в свой грузовик, а я следом иду. Невестка говорит: «Надо отъехать, а то трактор идёт». Он-то меня не видит. Снег был нагребленный, горы были, а было скользко. Я шла вдоль машины, держась за машину. Она двинулась, я скользнула и под машину упала. Он выскочил: «Мама, ты?» «Витя, я. Я встану, встану». Сознание не потеряла. Стала подниматься, не могу. Седалищна кость, тут проехала машина. «Тебя везти куда?» «Везите домой». Посадили, в глазах потемнело, лес потемнел. На руках тащит домой с машины. Я скрепляюсь, ведь всё-таки сын, жалко. Поехал искать фельдшера. Укол обезбаливающий сделали и повезли в больницу. «Пить!» - я говорю, в скорой, в Пудож. Вызывают Валентину Васильевну, хирурга, врач знакомая: «Это Вы? Как Вы?» Рентген сделали, седалищна кость сломана. В палату принесли. Там две женщины с Водлы. Витя-то сам не свой, пожелтел. У невестки температура. Я лежала тихо, но спать не могу. Говорю: «Дайте мне таблетку сонную». Дали, заснула. На второй день приходит милиция: «Как попали?» Я говорю: «Вы не вините шофёра». Ну всё так сказала ему. Положили валик под спину, два месяца лежала. Я Вите говорю: «Не расстраивайтесь, я поправлюсь». Ну такие хорошие мне в палате люди попались! Не знаю даже, не найти таких. Вот я говорю, есть люди хорошие. Ухаживали, кормили меня. Потом стала сидеть, все вместе кушали. Одна женщина была из Красноводска. Ей всего приносят, а она: «Пойдёмте на тумбочку к тёте Моте. Кушайте, кушайте!» Потом поправилась, сюда привезли, на костылях ходила. День рождения отметили в магазине. Я сказала: «Не могу работать». «Может, тихонечко заможешь?» «Нет, я не буду, тяжело». Стала в пекарню звать заведующая. «Ай, пойду, может, легче». Подручным, потом мастером. Потом опять вся приломана. Пошла месить, дежа называлась. А уборщица замочила весь пол, я поскользнулась и руку сломала. Повезли опять в Пудож.
После уже опять: пошла с Васюновыми на Падун грабить. Там щели да камни. Сграбили, стали метать в кучи, потом стог. Я опять, така торопыга, заспешила. Ветки заплелись, туфли худенькие, заплелась нога, упала, и опять о камень. Другую сломала руку. Ну я уже на пенсии. Вся приломана. Но я долго, правда, работала. И сенокос сама, и метала, и грабила. И плечи, и всё болит. Всё, женское и мужское, всё приходилось работать.
Жалко корову, чуть не плачу
Ещё про корову. Семь лет после Ивана держала корову, ребят подкормить молоком. Я ребят возьму на пожню. Один одного меньше, я всех на пожню тяну. Сначала Валя научилась косить, потом Витя, и всех научила косить. И все они у меня - сено сграбляли и всё делали. Только один Володя ещё маленький, четыре года, дак тот не умел. И то скажешь, что сграбь там сено, и он сграбит и тоже тащит маленько. И вот так и жили.
Коровушка потом не погуляла. Ялова, так называют. Мне стало тяжело держать корову. Хлев весь сгнил. Пришлось сдать в Пудож. Повезли, нагрузили в кузов. Корова чувствует. Чуть не прыгнула с верёвки, когда привезли в Кубово. А я с ней стою, зову её: «Зорька, Зорька!» Мне самой ей жалко, корову, чуть не плачу. Стали весить. Я хорошо кормила. Говорят: «На 811 рублей. Средняя упитанность». Я говорю: «Почему средняя? Она выше средней». «Ну пойдёмте на контрольную». «Ой нет, я и так корову жалею, при мне ещё будут бить?» Потом ей повели в такой сарайчик бить. Коровы там кричат. Я в окошечко гляжу: «Зорька, Зорька!», а сама плачу. Так жалела ей! Потом ушла.
Ребята хорошие выросли
Подрабатывала ещё. В лесничестве работала. Сеяли лес. Наверно вырос лес. Так и ходила, пока могла. Вот так и жила с ребятами. Как говорят, и горюшка хватила, и что? Надо жить, надо ростить. Вот так я их выростила. Ну ребята, правда, у меня хорошие. Они у меня не хулиганы, не воровали, с людями относились хорошо. Тут многие в Водле говорили: «Одна ростила ребят, но ребята хорошие выросли».
Голос так хорошо бежал
- Откуда вы эту песню узнали, «Всё, что было»?
- А, «Гитара»-то? А я не помню, где я её узнала. Но у кого-то я научилась. Я сначала в Падун вышла. Дак приехала туда, говорят: «Ой, у Ивана така жена хорошая, она так песни поёт хорошо!» И вот мы пришли к Заниным, на ту сторону Падуна. А я тогда не стеснялась, я пела. «Виновата ли я» - така песня хорошая, меня эту просят. Народу-то собиралось много, полная комната. А я и спела. «Ну, - говорят, - ну у ей голос такой хороший!» У меня раньше голос так хорошо бежал. Если бы пела, дак может и сейчас был бы хороший голос. Не поёшь ведь.
Из писем:
…Анна Семёновна, у нас в посёлке много людей померло, ещё другие не работают, даже хлеба не на что купить, а водку пьют. Вот и уходят на тот свет.
…Сейчас всех сокращают с леспромхоза. Хоть как люди живи! Хорошо, что принимают ягоды - морошку и чернику, но дёшево. Вот люди и живут на этом, на ягодах, хоть и дёшево принимают.
(Автобусами привозят людей в лес, иногда с ночёвкой. Комары, мошка - зверские! Ягоды собирают ковшами с зубьями - «комбайнами», при этом листья обдираются и ягодники гибнут. А черничник, говорят, растёт больше ста лет. Ездят далеко, потому что вокруг деревни всё погибло.
Ах эти глазки голубые
Ах эти глазки голубые
Порой смотрели на меня.
Кругом качалися аллеи,
А ночка тёмная была.
Милый мой, мою ты ручку
Тихонько к сердцу прижимал,
А сам готовился к разлуке,
Гулять со мной он не желал.
Гуляй, гуляй, мой милый мальчик!
Она не лучше ведь меня.
Ты с нею счастье потеряешь,
Порою вспомнишь про меня.
Пройдёшь ли мимо ты с другою,
Пройдёшь ли мимо ты меня,
Покажешь ей мою могилу
И скажешь: «Прежняя моя».
Моя высокая могила
Травой зелёной обрастёт.
Кого я всей душой любила,
Ко мне он больше да не придёт.
Всё васильки, васильки
Вместе с Марией Дмитриевной Васюновой (?):
(Последнее двустишие
в строфе повторяется)
Всё васильки, васильки,
Много мелькает их в поле,
Помню, у самой реки
Мы собирали для Лёли.
Лёля любила реку,
Ночью она не боялась,
Часто по целым ночам
С милым на лодке каталась.
Раз, просидев до утра,
Милый предложил кататься.
Лёля согласна была,
В лодку помог ей взобраться.
Лодку он тут оттолкнул,
Лодка тихонько поплыла.
Тихо всё было кругом.
Лёлю опасность грозила.
Милой тут вынял кинжал,
Низко над Лёлей склонился,
Лёля закрыла глаза,
Синий венок покатился.
Утром пришли рыбаки,
Лёлю нашли у отлива (?),
Надпись была на груди:
«Лёлю любовь загубила».
Ой рыбаки, рыбаки,
Зачем вы всю тайну открыли?
Лучше бы Лёлю-красу
В синее море пустили.
Раз ухаживал за дочерью три года
(Последнее двустишие
в строфе повторяется)
Раз ухаживал за дочерью три года,
Она дочка была кулака,
И на всё же она согласилась,
Потому что любила меня.
Раз я выпил с друзьями по привычке
И зашёл на свидание к ней.
Долго, долго по улицам ходили,
А потом пригласила меня в сад.
В том саду было тихо и спокойно,
Сквозь деревья светила луна.
На зелёном ковре мы сидели,
Целовала Наташа меня.
Целовал я, обнимал я тут Наташу,
Сам признался, что крепко люблю.
А Наташа сквозь слёзы мне сказала:
«Милый Ваня, не трогай меня!
Ты привык с посторонними шататься,
Ты привык посторонних любить.
Надо мной ты пришёл насмеяться,
Молодую мне жизнь загубить».
«Не пришел я над тобою посмеяться,
Не пришёл твою жизнь загубить,
А пришёл я сказать до свиданья,
Что я больше не в силах любить».
Тут уж кровь-та моя разыгралась,
Это времечко было три часа.
Что случилося в эту минуту,
Догадайтеся сами, друзья.
Все говорят, что я ветрена бываю
(Последнее двустишие
в строфе повторяется)
Все говорят, что я ветрена бываю,
Все говорят, что я многих люблю.
Восемь я любила, семь я позабыла,
Но одного я забыть не могу.
Пусть он уедет в другую деревню,
Пусть он поищет такую, как я.
Он не найдёт милее сердца,
Он не найдёт такой, как я.
Сколько я писем, писем написала,
Он говорит, что я не получал.
Сколько я плакала, плакала, рыдала,
Он говорит, что я не слыхал.
Последняя строфа включена и в песню
Марии Яковлевны Халаимовой
«Сухой бы я корочкой питалась»
Очаровательные глазки
Очаровательные глазки,
Очаровали вы меня,
В вас много жизни, много ласки,
В вас много страсти и огня.
С каким восторгом я встречаю
Твои прелестные глаза,
И в них я часто замечаю:
Они не смотрят на меня.
Так значит, долго не видаться,
Так можно скоро позабыть
И сердце с сердцем поменяться,
Затем другую полюбить.
Я опущусь на дно морское
И поднимусь на облака,
Тебе отдам я всё земное,
Лишь только ты люби меня!
Да, я терпела муки ада
И до сих пор ещё терплю,
Мне ненавидеть тебя надо,
А я, безумная, люблю!
Мотя вспоминает о танцах в молодости. Лицо освещено радостной улыбкой, немного смущенной. Я любуюсь её тонкими, правильными чертами, она выглядит, как девушка. Недаром на неё всегда обращали внимание.
На вечорку с прялками
- Ходили вот на вечорку с прялками. Куделю пряли. Днём-то в колхозе работаешь. А вечером возьмём прялку и пойдём прясть, как на вечеринку.
- А беседой это не называли?
- Беседа - это как уж днём дак. А вечером - это вечёрка. Посидим, посидим, а потом уходим домой с прялками, и на другой день опять так же.
- А парни не ходят?
- Нет, тут не ходят никто. Тут одне ходим, с женщинами. Иногда с мамой или с кем-нибудь со своима пойдёшь прясть.
- По очереди ко всем?
- Нет. Когда скажут, что приходите к нам на вечёрку прясть. Ну вот возьмём прялку и пойдём.
Там таскают
- Мы жили в Тамбичозере, а в Кенозере были праздники. Престольные. Там Шлепиной, Ведегиной. Тут было, прямо если идти, дак восемь километров, а кругом идти, тут Лахта, дак тут далёко.
- Лахта - это залив?
- Нет, это деревня так называется. Ну и мы туда ходили тоже. А потом в эту Шлепину пошли на праздник. Праздновали, праздновали, и пошли плясать. В доме. Мы знакомы ведь были, люди-то, парни, местные. Ну и вот это, ходили плясать, во многих деревнях-то были. А уже не помню старых этих праздников, у их там, в Кенозере. Там была посеяна рожь. И дом был такой, что никого не было, под вечёрки. Ну мы ушли и кругом ходим там, пляшем. Ну притаптывам так, девушки одне. И поём «портянку» да «кижа». Кадриль тут не пели. А парни ходят там. И вдруг прибегают эти, парни поменьше-то. Парни больши скажут, каку девку надо. А те прибежат, сзади так захватят и потащат. Мы стараемся уйти. А парень этот придёт, что вот пойдём гулять.
- А маленькие - это какого возраста?
- Ну, может, лет двенадцать. Их много, чтобы девку-то утащить. Там всяко соберутся: и троё, и четыре-пять. От их разве отвяжешься? Никак не сможешь убежать, они дёржат. Ну а я потом как побежала, а подруга осталась. Я опять приду, стану в круг, а снова потащат. И так я с вечёрки ушла. Бежишь, это посеяна рожь, а есть така домой тропинка. И по этой тропинке бежишь под гору, только держись! А сестра потом говорит: «Ты чего ушла с вечера?» А я говорю: «Так там таскают, я больше не могу плясать!»
Какой-то военный
А тут в Шлепиной были другой раз. Тоже дом там был, много собралоси. Были и танцы, и всё. А там приехал какой-то военный. Ну а он, может, танцы знал, а так этих не знал. Ну и тоже ходили в круг, плясали. А он потом приходит, меня приглашает танцевать. Я говорю: «Ой, а я боюси! (Тоже с деревни дак) Ой, нет! Я не знаю, да не умею!» А он: «Да Вы что? Я видел, что Вы танцуете!» Вот как. Ну потом я танец или два станцевала с им и тоже ушла домой. А там ведь тогда девок много, дак придём и лягем спать. А сами смеёмся, что вот так и так.
Валентина Алексеевна Борисова:
Там тоже таскают
- В Кумбасозеро ходили мы с Падуна - девки, парни - двадцать километров. Осенью, какой праздник? Тридцатого октября. На вечёрку тоже собралиси. А мы слыхали, что там тоже таскают. Тоже пришёл какой-то, меня схватил сзади да потащил. А я напугалась, девки боязливы были, молоды.
- Там сам парень?
- Нет, другой парень какой-то. А у меня подруга Лида была, дак я от ей не отпустилась, дак он нас двоих не мог ничего. А тут Болоков жил рядом, Лидина родня, дак мы потихоньку туда убежали и больше на вечёрку не пошли.
Там «каргополку» пляшут, ой какая длинная! У нас кадрель, а там каргополка. Много этих колен-то разных. Там у нас музыка была! У нас сначала балалайка была, потом гармонь. Пели частуши всяки: Семёновну, футы-нуты, портянку.
Вот какая хорошая врачиха!
Я ей когда родила, дак была в Ниге врач Роза Григорьевна, кажется. Я и назвала Розой. А крестила её Любовь Ивановна Омелина.(О ней есть глава в начале). Роза Григорьевна мне гостинцы послала в роддом. Она когда ходила, ночевала у нас в Ниге. Я заболела, печень был увеличенный, дак она медсестре сказала , чтоб меня без очереди. Таблетки выписала хорошие, лепокоин. Но я их не нашла. Потом нашла в аптеке, а они не дали. Потом порошок выписала, и помог. Вот какая хорошая врачиха!
Вера Николаевна Исаева
О Матрёне Матвеевне
Мотя Льдинина роботала кассиром в клубе, продавала билеты. А я роботала уборщицёй в клубе, убирала. И вот осталась она одна, без хозяина. Красивая была, молоденька, хорошая. Сватов у ей было, женихов много. Таки красивые приходили мужчины! У меня сначала придут спросят, как к ей подойти, да как ей зовут, да кака она. Вот приезжали сюды хохлы и молдаваны. Здесь роботали на лесозаготовке. И вот Мотя ни в какую, не допускала никакого. Оны и так, и сяк. И мне скажут: «Ты как-нибудь поговори с ней, чтобы этого… Вот очень нравится». И мужчина хороший, не пьяница. Говорит, у меня жены нету, детей нету. Вот один мужчина тут так к ей прилип. Но она ни в какую. Раньше не было такого. Если муж погиб, да ещё пятеро детей. Дак она не хотела, чтоб детям был уж не отец. А кому понравится, кому не понравится. А тот мужчина хороший! А говорил он не по-хохляцки, он по-нашему.
Частушки
У кого какой милёнок,
У меня полудурак.
Я любила, ты отбила,
И сама не знаю как.
У меня милёнок лысый,
Буду я его лелеть,
Если зеркала не будет,
Буду в лысину глядеть.
Эх яблочко,
Да сбоку зелено,
Мне с тобой, дурачок,
Гулять не велено.
Боевая я девчонка,
Боевая я и есть.
Теперь тихие не в моде,
Боевым большая честь!
Я любила, ты отбила,
Я не поперечила,
Не надолочко отбила,
Только на два вечера.
Кину, кину кирпичину,
Пусть по крыше катится.
В воскресенье не спровадил,
В понедельник схватится.
Я любила и люблю
Белые ботиночки.
Я любила и люблю
Шофера в кабиночке.
Я любила двух Иванов,
За какую за беду,
Одного взяли в солдатики,
Другого на войну.
Я отвернулась, а он в другую щёку поцеловал
В 2008 году Матрёна Матвеевна уже живёт в Пудоже. Она провожает меня до калитки:
- Мне уже 84 года!
- Вы такая красивая!
- А я Вам не рассказывала? Тут в марте я гуляла по улице около дома, ходить ведь надо. Идёт мужчина, не старый, и говорит: «Здравствуйте». Я говорю: «Здравствуйте», а сама думаю: «Я его не знаю». А он говорит: «Какая Вы красивая женщина!» и поцеловал в щёку. Я отвернулась, а он в другую щёку поцеловал.
Из блокнота 1969 года
- У них баня вместях, у Андрея (Меньшикова) и Мити (Петрова), - говорит Мотя. Вспомним, что в свадебном обряде сват говорит: «Нельзя ли их сложить вместо?»
- Велику могилу разложили, - говорит Мотя на кладбище у Ивана Степановича. Перед уходом очертила над могилой три круга цветами чертополоха.
Мы сидим за столом, а Мотя кричит из кухни:
- Заводите кушать!
Матрёна Матвеевна о свекрови Пелагее Фёдоровне:
- Бабушка самовар разживляла.
- Я наладилась косить.
- Справилась? (Собралась?)
- Нынь пей чай!
- Автобус круто ходит.
- Одни женщинья пели. Мужики не привыкали. В то время мужики вином занимаются.
Из блокнота 2002 года
На Тамбичозере две деревни: Татарская Гора, там живут Тарасовы и Власовы, и Костина Гора, там живут Меньшиковы и Лисые. (Девичья фамилия Матрёны Матвеевны - Лисая, что значит рыжая). Престольный праздник - Казанская. Первый день в Костиной Горе праздновали, второй - в Татарской Горе. На мосту плясали «кижа», «портянку», Семёновну, кадрель.
- Шкафчик купленный?
- У самих сделано.
- Картошка не обрыта (не окучена).
- Я наложила даже со стогом.
- Иди проведай Мотю, какова Мотя.
- Оладьи призасохли.
- Я ей в 50-м годе родила, Валентину-ту.
- Что вы говорите-то?
Продолжение следует.