Калинихин Пётр Александрович. НА ОБОЧИНЕ
Калинихин Пётр Александрович. Корни из Водлозера. Родился в Пудоже 4.12.1955 г. Окончил архитектурное отделение Петрозаводского строительного техникума. Долго жил и работал в Ивановской области. Вернулся в Карелию в 2009 году. Стихи печатались в местных СМИ и в журнале "Север". Сейчас на пенсии.
ЛЕДЯНКА
Поезд медленно берёт крутой подъём. Я в надежде скорого свиданья. Слышу голос: «Ничего там не найдём!» Значит, точно, - едем за грибами. Поезд тащит нас туда, где ядрёные опята по деревьям без труда лезут вверх, как акробаты. За окошком - мельтешение столбов, - в просверк золотистого подлеска. И мельканье прядей проводов - вверх и вниз - волною, но без всплеска. Ну а поезд тащит нас туда, где ядрёные и крепкие опята по деревьям, к небу, без труда лезут вверх - лихие акробаты. Лес пустой, в том смысле: нет гриба, и гуляю я, не прогибаясь; отдохнуть ведь надо иногда просто так, без кóрысти, не маясь. Поезд притащил меня туда, где давно все собраны опята: я свободен нынче от труда - не мартышка я, не акробат я…
Пригородный поезд после получасового пути притормаживает у платформы станции Пешково ровно на три минуты: из вагонов в спешном порядке вываливается толпа грибников человек в двести. Менее опытная партия расползается жидкими ручейками по тропам, ведущим от станции в поля и к полузаброшенной деревне, что едва виднеется на фоне смешанного леса. Другая, бóльшая часть любителей тихой охоты, пересекает железнодорожные пути и тут же, делясь на партии, гуськами вползает в придорожный кустарник, чтобы потом еле заметными тропками дойти до коренного леса и затем уже в нём разбрестись в поисках своих грибных мест.
Самая крупная партия вливается на набитую дорогу, которая начинается в болотине, обычно осенью труднопроходимой, и заканчивается километрах в десяти от станции. Называется она - Ледянка. Я года три ходил по ней, изучая прилегающие к ней опушки, ельнички и болотца. Однажды (а это были перестроечные года, когда штаты лесничеств по всей стране стремительно поредели) в труднопроходимом буераке я встретил одного из бывших лесников, пожилого дядечку со старой двустволкой на плече. У него оказалось редкое имя Савел. Разговорились.
- А почему с ружьем ходите, охотничий сезон вроде ещё не начался? - спросил я его.
- Да так, по старой привычке. В лесу часто приходится встречаться с лосями или кабанами, да и медведь иногда выйдет на тебя, так что бережёного Бог бережёт. И потом - это ведь мой бывший участок, по привычке постоянно тянет сюда. Первое время я ходил с топором: подрубал сухостой и молодой подрос на квартальных просеках, потом понял: не справиться с этой бедой в одиночку…
Как неродное - развал и разгром: жилища пустые глазища таращат, и поле (когда-то здесь был ипподром) теперь заросло. Горько иволга плачет. Навал деревов вдоль чугунных дорог; захламлен откос, очень схожий с помойкой. И плакать уж нет и ни сил и ни слёз…Где же вы, власти, с проверкой-разборкой?!.. Не убивайте, поганцы, Россию мою! Живёте - живите. Стройте и сейте. Не унижайте лишь Маму мою - Родину, суки, не бейте!..
Я достал из рюкзака чекушку, хлеб и варёные яйца. Стукнулись пластмассовыми стаканчиками, закусили, и он продолжал:
- А ты знаешь, почему самую широкую просеку прозвали Ледянкой? В войну для фронта очень нужна была древесина. В ближайших деревнях остались только женщины, старики и дети: мужчины все - на войне, трактора и рабочих лошадей мобилизовали, а план по лесозаготовкам надо выполнять. Мне тогда было больше двадцати лет, но в армию меня не взяли по болезни. Поставили во главе бригады пацанов, которые после школы отправлялись в лес, где взрослые уже с утра занимались валкой и распиловкой деревьев. Сначала было не очень тяжело - лесосека наша начиналась рядом со станцией. Обязанностью ребятни была вроде бы простая работа - натаскать из бочагов и канав вёдрами воды к подготовленной лежнёвке и пролить ею бревенчатый настил. Была ещё в помощь пожарная помпа, но она быстро вышла из строя. Близилась зима: настил быстро покрывался ледяной коркой. Срубленные брёвна женщины и старики с наступлением темноты, увязав канатами у комля, тащили по этому настилу к станции, где их сразу же загружали в вагоны. Причём на станции строго соблюдалась светомаскировка, а в лесу было запрещено разводить костры - боялись налётов дальней немецкой авиации. Пятикилометровый участок Ледянки до реки был закреплён за пятью ближайшими деревнями, второй участок, за рекой, обслуживали другие более отдалённые от станции шесть деревень…
Мы со стариком долго ещё беседовали. Уже при расставании он, узнав, что я так и не ходил далеко по этой дороге, посоветовал дойти до самой реки и обязательно зайти на так называемую Маслятную поляну, где, по его словам, всегда можно набрать маслят и рыжиков.
- Заходи в гости, я живу в Закатново…
Ровно через неделю я сидел в третьем вагоне состава. На станции Пешково он всегда останавливался у самого входа на Ледянку. Сошёл из тамбура не на платформу, а с другой стороны, и, не теряя времени, отправился в свой поход за рыжиками.
Когда наступят холода, собрав в рюкзак нехитрые пожитки, отправлюсь снова в никуда, - в далёкий лес - через кусты-калитки…
За мной увязались два человека, остальные вывалились из тамбуров на платформу, ожидая пока состав не тронется. Я быстро оторвался от возможных конкурентов (не люблю ходить по лесу в компании).
Начало Ледянки - болотина, приходится частенько прыгать с кочки на кочку. Сосняк закончился, впереди - открытое пространство. И тут почти перед самым носом из кустарника выходит лось с большущими рогами. Не обращая на меня никакого внимания, он величественно пересекает тропу и неспешно бежит, разбрасывая копытами болотную жижу. Почему-то не пугаюсь - мне и раньше встречались эти великаны.
Не останавливаясь, ходко продолжаю шагать к заветной поляне. Пошли места открытые - заброшенные поля, луга и прогалы старых вырубок. Местами просека уже покрылась молодым подростом, и приходится продираться через него, влажного от росы. Вторая половина пути проходила через хороший боровой лес, и уже через час, проскочив поляну, я вышел к неглубокой и узкой, не более двух метров ширины, речке. Возвратился назад и через полсотни метров свернул на «коровяки» - коровьи тропы. Ещё метров через двести я вышел на поляну, частично засаженную сосняком, а ближе к реке - ельником. Дед Савел не соврал.
Я сразу же заглянул в сосняк: несколько рядов молодых деревьев ровными рядами делили поляну на две части. Трава в посадках была невысокая - первые грибы я нашёл без труда. И какие грибочки! Плотные, мясистые, толщиной почти в палец, а некоторые в диаметре были больше ладони. До этого дня я никогда не встречал сосновых рыжиков. В отличие от еловых, почти все взрослые особи были чистыми, без червяков. Корзину набрал мигом.
А маслята! Они прятались в траве на открытой половине поляны, нарезанными плугом не очень глубокими бороздам параллельно сосновым посадкам - видно, лесничество не смогло по какой-то причине досеять молодняк.Наполнив пакет отборнейшими маслятами, я нырнул в еловые посадки. Только успел залезть под ёлочки, и тут же услышал женские голоса:
- Где же грибы?
- Аня, кто-то уже нарезал…
Можно было догадаться, что это были местные женщины из ближайшей деревни, так как почти одновременно с ними, но с другого края, на поляну вышли ещё несколько человек, те, что шли за мной по Ледянке. Припоздали…
Еловые рыжики были почти все червивые из-за сильной влажности в высокой траве, и я начал срезал только мелкие, размером с пятикопеечную монету.
Обратный путь уже не казался таким долгим. На станции было пустынно. День только занимался.
Пропал азарт бродить по лесу: уставший, сяду к костерку, походный котелок подвешу, добавлю травки к кипятку; чаёк божественный, крепчайший, благоговейно отхлебну. Расправив косточки, на травке под комариный звон вздремну. Часок посплю без грешных мыслей, и мне опять приснится лес, тот дальний лес, который нынче мне от любых невзгод - навес…
Назавтра я опять приеду сюда же. Послезавтра - новая рабочая неделя…
НА ОБОЧИНЕ
Жаркий день не подарит прохладу - солнце выплыло выше дерев. Я и это приму как награду, - мне костра надоел обогрев!..
Рюкзачок упакован. Сигарка, на мундштучной сгорев полосе, в угольях дотлевает неярко. Начинаю свой путь по росе…
Однажды я решил дойти до орешника, что тянулся широкой полосой через весь соседний район и хвостом заканчивался в этих местах. Ещё в прошедшие выходные, проходя Ледянкой, я встретил изумительной красоты пушистую белку ярко-рыжего окраса с белым кончиком на хвосте и таким же белым воротничком. Из любопытства я обследовал место её обитания и недалеко от тропы нашёл несколько кустов лещины с уже спелыми ядрёными орехами.
От станции нужно было пройти набитой лесной дорогой мимо суходола, пересечь небольшие поля, затем - большие луговые угодья, минуя две деревеньки - Бабино и Закатново. Ещё какой-то километр лесом по тропе - и вот он - орешник. Собирать орехи не такое простое занятие: нужно наклонять упругие стебли ближе к земле, одной рукой пригибая ствол, другой отрывать соплодия. Начал накрапывать дождичек, мелкий и нудный. Рюкзак удалось наполнить лещиной через полчаса.
Пора было устраивать временное укрытие. Тесаком нарубил лапника - достаточно длинных нижних еловых ветвей и двухметровую берёзовую жердину, которая пошла на конёк шалаша, устроенного между двух рядом стоящих молодых ёлочек.
Соорудить костерок - невелика проблема, и скоро я попивал крепкий чаёк, настоянный на чаге. Дымок отгонял ненасытных комаров. И - тишина…
Гори, костёр, пылай на счастье! Не обещай мне только бед. Я от тебя прошу участья, - молю! - ещё на пару лет. Уже в прошедшем все напасти: и жду от будущих я дней, пусть редких, проявлений страсти; чем реже, тем они ценней…
Вы не бывали на карнавале простых чудес? Такое буйство цвета вы видали? Так то - мой лес, он мне навечно дарен, - в нём я воскрес. Ему мои молитвы, - в нём я не печален. Мой лес - мой крест…
А дождь, похоже, припустил всерьёз и надолго. Нужно было вылезать из шалашика и нырять в ближний березняк, чтобы запастись дровами для поддержания костерка. Куртка и штаны были подвешены для просушки под навесом; сам я залез в спальный мешок, решил немного прикорнуть, да так и проспал все три часа. На станцию, к поезду, я уже опаздывал. А дождь всё не прекращался… Достал блокнот и карандашик.
И вот я здесь, - опять в своих пенатах, где запах трав отбил весь аппетит. Чайком побалуюсь, задумаюсь о датах и вновь о том, что так во мне болит. Мы как всегда, опять спешим куда-то… Уходим вдаль, чтоб для себя понять: всё близкое - размыто и разъято, далёкое - огромно - не объять.
Не раздражает здесь высокомерье завравшихся муниципальных дам; уходит прочь навязчивость безверья, когда приносишь боль свою кострам. Под жаркий треск берёзовых полешек в лесу далёком вновь я отдаюсь Суду годам пустых метаний, спешек… И ничего теперь уж не боюсь.
В некотором роде я оказался заложником обстоятельств. Лес пока не хотел меня отпускать. Ну, не впервой! Уходя в поход, я всегда беру с собой еды из расчёта минимум на трое суток. До вечера под монотонный шелест дождя выводил в блокноте каракули. Уже в сумерках заканчивал последнюю страницу. Дождь почти прекратился. Подкинув полусырые дрова в тлеющий костерок, отошёл ко сну. Под утро, часа в четыре, зябко поёживаясь, вылез из спальника. В полной темноте развёл костёр, залил остатки воды в котелок, достал из рюкзака снедь. Ничего в этом подлунном мире нет вкуснее бутерброда с сыром и крепко настоянного чая на свежем воздухе! Завтрак и сборы заняли мало времени, и уже скоро я бодрым шагом, подсвечивая фонариком под ноги, едва заметными тропками дошагал до опушки.
- Останься! - шепчет тихий лес. Ну, как же, милый мой, остаться? Назавтра - встреча, да не здесь, и, значит, мне с тобой прощаться. Прикрою я опушки дверь, окинув рай прощальным взглядом. Защемит сердце, но теперь смотрю на всё другим раскладом. Сомненья мучают меня уже не так как в дни былые - я слышу в песне соловья мелодии совсем иные. У жизни не прошу добра,- в своём безверье и пристрастье: мне у судьбы давно пора молить лишь маленькое счастье…
Луговину, на которую я вышел, разрезала от леса довольно широкая водосборная канава. Переходя её, я неосторожно ступил и оскользнулся. Рюкзак, наполненный орехами, потянул меня в сторону, в результате чего я принял холодную ванну: правой рукой успел опереться в дно, но штаны и рюкзак замочило, к тому же вода попала в сапоги. Пришлось снимать с себя обувь и одежду и отжимать влагу. Выбеленная инеем трава неприятно подмораживала босые ноги - пришлось всё делать в темпе. На открытом месте было заметно холоднее.
Вышел я из леса достаточно далеко от деревень и в предрассветной темени шёл наугад. Метров через двести на фоне светлеющего неба прорисовались контуры первых домов. Свернул сразу же к крайнему, - там горел свет в окошке. Во дворе копошилась старушка - моё появление её не удивило. Поздоровался. Объяснил ситуацию. Женщина открыла калитку и пригласила в дом.
- Чайком не могу угостить. Закончился. Соседи сегодня приедут - должны привезти продукты.
Печка в доме уже протопилась, и я вывесил на шесток штаны с курткой. Достал из рюкзака заварку и остатки еды. От орехов тётя Даша (так она представилась) сразу стала отказываться, но я под предлогом того, что груз у меня очень тяжёлый да и куда мне в городе столько, отсыпал ей ровно половину.
- Поросёнку моему скормлю. Я до прошлого года сама ходила за орехами, но вот с ногами стало плохо. Раньше два-три хряка держала, теперь же до зимы, пока есть ботва и картошка, хватает сил откормить только одного.
- А кто забивать будет?
- Да только один мужик у нас остался, - в Закатново, дед Савел. Он сейчас уехал к детям в город ненадолго. Теперь-то в наших деревнях все дома скуплены дачниками, зимой никого не бывает, вот мы и ходим друг к другу в гости по очереди.
-А я ведь недавно познакомился с ним.
Почаёвничали. Я напросился помочь по хозяйству: помог вставить вторые рамы, натаскал со двора дрова и уложил за печку.
Деревушка в стороне заката - тусклый свет живого огонька: из семи - одна жилая хата притулилась к краешку леска. Населенье - бедная старуха, кот с собакой, на дворе - коза, поросёнок шустрый, вислоухий. В доме - светлых ликов образа. Про судьбу покинутой старухи (детками и властью неродной), в жизни не обидевшей и мухи, слушал повесть от неё самой. В пересказе мне не хватит красок сочной деревенской простоты; тот сюжет на грани жутких сказок страшных дней с часами теплоты. …Обещал наведаться к ней вскоре, - так иль непогоду переждать. Улыбнулась:
- Дверь не на запоре…
- Загляну! Не сомневайся, мать…
Прошло лет семь… Я постоянно навещал эти места по своим грибным делам, а в этот год случился губительный пожар: от удара молнии полностью выгорела сама станция, магазинчик и жилые дома. Заезжих грибников стало заметно меньше. Моя рыжиковая плантация оскудела, и я уже редко когда ходил до Маслятной поляны. На этот раз я решил прогуляться в дальний бор по тропе, ведущей от станции. Листва уже слетела с деревьев, птичьих голосов не слышно. Как-то неуютно было ходить по пустому октябрьскому лесу.
Выбрался к железной дороге, пересёк её и по открытому суходолу добрался до Закатново. Дымилась труба только над одной крышей. Я сразу же направился туда. Скинул обруч с калитки, дошёл до двери и не успел постучать - её распахнул дед. В постаревшем человеке я с трудом узнал Савела - так он сдал за эти годы. Савел же признал в бородатом мужичке встреченного когда-то в лесу грибника.
- Как тебя звать, забыл. Долго же шёл в гости!
Из кармашка рюкзака я вытащил чекушку. Дед, открыв нижнюю дверку старинного серванта, вынул початую бутылку водки.
- Не много нам будет, дед Савел?
- Мало счастья не бывает…
Поставили греться чайник, из подпола дед достал банки с грибами и огурцами.
- Сейчас налью щец вчерашних, недавно вытащил из печки. Ты видал, какие кочны у меня на огороде? Нет? Ну-ка пойдём! А сперва тяпнем по маленькой.
Пространство сжато до предела, но мне уютно в тесноте домишки старого Савела, - простой и гордой нищете. Он здесь прописанный навечно, - с тех, трудных, памятных времён, когда его деды извечно хлеб сеяли, растили лён. Тогда они во всей округе считались крепкою семьёй, ценимы были по заслуге, - да беды все пришли с войной. За ней - гражданская, колхозы… Рассказ тягуч и нехорош... Сибирские упомянув морозы, ругнулся дед: "Ядрёна вошь!.." Потом надел потёртый ватник, в опорки ноги затолкал, мне показал то место ратник, где дом родительский стоял. Молчали долго мы, молчали и думали не об одном. Не одинаковы печали, но все они - о том, о том...
- А как поживает тётя Даша в Бабино? Я у неё гостил лет семь назад. Она тогда жаловалась на ноги.
- Так ведь, наверное, в ту же осень и померла она. Дочь увезла её хоронить в Кинешму. Всю живность передала мне. Месяца через три я забил поросёнка. Каждое лето её дочка с детьми наезжает отдыхать в родительский дом и всегда навещает меня. Я с её детками хожу по ягоды - тут недалеко мои заветные места…
Встречали настороженно избушки в три окна: я гость, и я встревоженный: признал ли кто меня? Шагал я неторопко бесснежной колеёй усталою походкой по слякоти родной. И чувствовал дыхание, а за окошком - тень. Я видел умирание российских деревень…
Окончание следует.
ЛЕДЯНКА
Поезд медленно берёт крутой подъём. Я в надежде скорого свиданья. Слышу голос: «Ничего там не найдём!» Значит, точно, - едем за грибами. Поезд тащит нас туда, где ядрёные опята по деревьям без труда лезут вверх, как акробаты. За окошком - мельтешение столбов, - в просверк золотистого подлеска. И мельканье прядей проводов - вверх и вниз - волною, но без всплеска. Ну а поезд тащит нас туда, где ядрёные и крепкие опята по деревьям, к небу, без труда лезут вверх - лихие акробаты. Лес пустой, в том смысле: нет гриба, и гуляю я, не прогибаясь; отдохнуть ведь надо иногда просто так, без кóрысти, не маясь. Поезд притащил меня туда, где давно все собраны опята: я свободен нынче от труда - не мартышка я, не акробат я…
Пригородный поезд после получасового пути притормаживает у платформы станции Пешково ровно на три минуты: из вагонов в спешном порядке вываливается толпа грибников человек в двести. Менее опытная партия расползается жидкими ручейками по тропам, ведущим от станции в поля и к полузаброшенной деревне, что едва виднеется на фоне смешанного леса. Другая, бóльшая часть любителей тихой охоты, пересекает железнодорожные пути и тут же, делясь на партии, гуськами вползает в придорожный кустарник, чтобы потом еле заметными тропками дойти до коренного леса и затем уже в нём разбрестись в поисках своих грибных мест.
Самая крупная партия вливается на набитую дорогу, которая начинается в болотине, обычно осенью труднопроходимой, и заканчивается километрах в десяти от станции. Называется она - Ледянка. Я года три ходил по ней, изучая прилегающие к ней опушки, ельнички и болотца. Однажды (а это были перестроечные года, когда штаты лесничеств по всей стране стремительно поредели) в труднопроходимом буераке я встретил одного из бывших лесников, пожилого дядечку со старой двустволкой на плече. У него оказалось редкое имя Савел. Разговорились.
- А почему с ружьем ходите, охотничий сезон вроде ещё не начался? - спросил я его.
- Да так, по старой привычке. В лесу часто приходится встречаться с лосями или кабанами, да и медведь иногда выйдет на тебя, так что бережёного Бог бережёт. И потом - это ведь мой бывший участок, по привычке постоянно тянет сюда. Первое время я ходил с топором: подрубал сухостой и молодой подрос на квартальных просеках, потом понял: не справиться с этой бедой в одиночку…
Как неродное - развал и разгром: жилища пустые глазища таращат, и поле (когда-то здесь был ипподром) теперь заросло. Горько иволга плачет. Навал деревов вдоль чугунных дорог; захламлен откос, очень схожий с помойкой. И плакать уж нет и ни сил и ни слёз…Где же вы, власти, с проверкой-разборкой?!.. Не убивайте, поганцы, Россию мою! Живёте - живите. Стройте и сейте. Не унижайте лишь Маму мою - Родину, суки, не бейте!..
Я достал из рюкзака чекушку, хлеб и варёные яйца. Стукнулись пластмассовыми стаканчиками, закусили, и он продолжал:
- А ты знаешь, почему самую широкую просеку прозвали Ледянкой? В войну для фронта очень нужна была древесина. В ближайших деревнях остались только женщины, старики и дети: мужчины все - на войне, трактора и рабочих лошадей мобилизовали, а план по лесозаготовкам надо выполнять. Мне тогда было больше двадцати лет, но в армию меня не взяли по болезни. Поставили во главе бригады пацанов, которые после школы отправлялись в лес, где взрослые уже с утра занимались валкой и распиловкой деревьев. Сначала было не очень тяжело - лесосека наша начиналась рядом со станцией. Обязанностью ребятни была вроде бы простая работа - натаскать из бочагов и канав вёдрами воды к подготовленной лежнёвке и пролить ею бревенчатый настил. Была ещё в помощь пожарная помпа, но она быстро вышла из строя. Близилась зима: настил быстро покрывался ледяной коркой. Срубленные брёвна женщины и старики с наступлением темноты, увязав канатами у комля, тащили по этому настилу к станции, где их сразу же загружали в вагоны. Причём на станции строго соблюдалась светомаскировка, а в лесу было запрещено разводить костры - боялись налётов дальней немецкой авиации. Пятикилометровый участок Ледянки до реки был закреплён за пятью ближайшими деревнями, второй участок, за рекой, обслуживали другие более отдалённые от станции шесть деревень…
Мы со стариком долго ещё беседовали. Уже при расставании он, узнав, что я так и не ходил далеко по этой дороге, посоветовал дойти до самой реки и обязательно зайти на так называемую Маслятную поляну, где, по его словам, всегда можно набрать маслят и рыжиков.
- Заходи в гости, я живу в Закатново…
Ровно через неделю я сидел в третьем вагоне состава. На станции Пешково он всегда останавливался у самого входа на Ледянку. Сошёл из тамбура не на платформу, а с другой стороны, и, не теряя времени, отправился в свой поход за рыжиками.
Когда наступят холода, собрав в рюкзак нехитрые пожитки, отправлюсь снова в никуда, - в далёкий лес - через кусты-калитки…
За мной увязались два человека, остальные вывалились из тамбуров на платформу, ожидая пока состав не тронется. Я быстро оторвался от возможных конкурентов (не люблю ходить по лесу в компании).
Начало Ледянки - болотина, приходится частенько прыгать с кочки на кочку. Сосняк закончился, впереди - открытое пространство. И тут почти перед самым носом из кустарника выходит лось с большущими рогами. Не обращая на меня никакого внимания, он величественно пересекает тропу и неспешно бежит, разбрасывая копытами болотную жижу. Почему-то не пугаюсь - мне и раньше встречались эти великаны.
Не останавливаясь, ходко продолжаю шагать к заветной поляне. Пошли места открытые - заброшенные поля, луга и прогалы старых вырубок. Местами просека уже покрылась молодым подростом, и приходится продираться через него, влажного от росы. Вторая половина пути проходила через хороший боровой лес, и уже через час, проскочив поляну, я вышел к неглубокой и узкой, не более двух метров ширины, речке. Возвратился назад и через полсотни метров свернул на «коровяки» - коровьи тропы. Ещё метров через двести я вышел на поляну, частично засаженную сосняком, а ближе к реке - ельником. Дед Савел не соврал.
Я сразу же заглянул в сосняк: несколько рядов молодых деревьев ровными рядами делили поляну на две части. Трава в посадках была невысокая - первые грибы я нашёл без труда. И какие грибочки! Плотные, мясистые, толщиной почти в палец, а некоторые в диаметре были больше ладони. До этого дня я никогда не встречал сосновых рыжиков. В отличие от еловых, почти все взрослые особи были чистыми, без червяков. Корзину набрал мигом.
А маслята! Они прятались в траве на открытой половине поляны, нарезанными плугом не очень глубокими бороздам параллельно сосновым посадкам - видно, лесничество не смогло по какой-то причине досеять молодняк.Наполнив пакет отборнейшими маслятами, я нырнул в еловые посадки. Только успел залезть под ёлочки, и тут же услышал женские голоса:
- Где же грибы?
- Аня, кто-то уже нарезал…
Можно было догадаться, что это были местные женщины из ближайшей деревни, так как почти одновременно с ними, но с другого края, на поляну вышли ещё несколько человек, те, что шли за мной по Ледянке. Припоздали…
Еловые рыжики были почти все червивые из-за сильной влажности в высокой траве, и я начал срезал только мелкие, размером с пятикопеечную монету.
Обратный путь уже не казался таким долгим. На станции было пустынно. День только занимался.
Пропал азарт бродить по лесу: уставший, сяду к костерку, походный котелок подвешу, добавлю травки к кипятку; чаёк божественный, крепчайший, благоговейно отхлебну. Расправив косточки, на травке под комариный звон вздремну. Часок посплю без грешных мыслей, и мне опять приснится лес, тот дальний лес, который нынче мне от любых невзгод - навес…
Назавтра я опять приеду сюда же. Послезавтра - новая рабочая неделя…
НА ОБОЧИНЕ
Жаркий день не подарит прохладу - солнце выплыло выше дерев. Я и это приму как награду, - мне костра надоел обогрев!..
Рюкзачок упакован. Сигарка, на мундштучной сгорев полосе, в угольях дотлевает неярко. Начинаю свой путь по росе…
Однажды я решил дойти до орешника, что тянулся широкой полосой через весь соседний район и хвостом заканчивался в этих местах. Ещё в прошедшие выходные, проходя Ледянкой, я встретил изумительной красоты пушистую белку ярко-рыжего окраса с белым кончиком на хвосте и таким же белым воротничком. Из любопытства я обследовал место её обитания и недалеко от тропы нашёл несколько кустов лещины с уже спелыми ядрёными орехами.
От станции нужно было пройти набитой лесной дорогой мимо суходола, пересечь небольшие поля, затем - большие луговые угодья, минуя две деревеньки - Бабино и Закатново. Ещё какой-то километр лесом по тропе - и вот он - орешник. Собирать орехи не такое простое занятие: нужно наклонять упругие стебли ближе к земле, одной рукой пригибая ствол, другой отрывать соплодия. Начал накрапывать дождичек, мелкий и нудный. Рюкзак удалось наполнить лещиной через полчаса.
Пора было устраивать временное укрытие. Тесаком нарубил лапника - достаточно длинных нижних еловых ветвей и двухметровую берёзовую жердину, которая пошла на конёк шалаша, устроенного между двух рядом стоящих молодых ёлочек.
Соорудить костерок - невелика проблема, и скоро я попивал крепкий чаёк, настоянный на чаге. Дымок отгонял ненасытных комаров. И - тишина…
Гори, костёр, пылай на счастье! Не обещай мне только бед. Я от тебя прошу участья, - молю! - ещё на пару лет. Уже в прошедшем все напасти: и жду от будущих я дней, пусть редких, проявлений страсти; чем реже, тем они ценней…
Вы не бывали на карнавале простых чудес? Такое буйство цвета вы видали? Так то - мой лес, он мне навечно дарен, - в нём я воскрес. Ему мои молитвы, - в нём я не печален. Мой лес - мой крест…
А дождь, похоже, припустил всерьёз и надолго. Нужно было вылезать из шалашика и нырять в ближний березняк, чтобы запастись дровами для поддержания костерка. Куртка и штаны были подвешены для просушки под навесом; сам я залез в спальный мешок, решил немного прикорнуть, да так и проспал все три часа. На станцию, к поезду, я уже опаздывал. А дождь всё не прекращался… Достал блокнот и карандашик.
И вот я здесь, - опять в своих пенатах, где запах трав отбил весь аппетит. Чайком побалуюсь, задумаюсь о датах и вновь о том, что так во мне болит. Мы как всегда, опять спешим куда-то… Уходим вдаль, чтоб для себя понять: всё близкое - размыто и разъято, далёкое - огромно - не объять.
Не раздражает здесь высокомерье завравшихся муниципальных дам; уходит прочь навязчивость безверья, когда приносишь боль свою кострам. Под жаркий треск берёзовых полешек в лесу далёком вновь я отдаюсь Суду годам пустых метаний, спешек… И ничего теперь уж не боюсь.
В некотором роде я оказался заложником обстоятельств. Лес пока не хотел меня отпускать. Ну, не впервой! Уходя в поход, я всегда беру с собой еды из расчёта минимум на трое суток. До вечера под монотонный шелест дождя выводил в блокноте каракули. Уже в сумерках заканчивал последнюю страницу. Дождь почти прекратился. Подкинув полусырые дрова в тлеющий костерок, отошёл ко сну. Под утро, часа в четыре, зябко поёживаясь, вылез из спальника. В полной темноте развёл костёр, залил остатки воды в котелок, достал из рюкзака снедь. Ничего в этом подлунном мире нет вкуснее бутерброда с сыром и крепко настоянного чая на свежем воздухе! Завтрак и сборы заняли мало времени, и уже скоро я бодрым шагом, подсвечивая фонариком под ноги, едва заметными тропками дошагал до опушки.
- Останься! - шепчет тихий лес. Ну, как же, милый мой, остаться? Назавтра - встреча, да не здесь, и, значит, мне с тобой прощаться. Прикрою я опушки дверь, окинув рай прощальным взглядом. Защемит сердце, но теперь смотрю на всё другим раскладом. Сомненья мучают меня уже не так как в дни былые - я слышу в песне соловья мелодии совсем иные. У жизни не прошу добра,- в своём безверье и пристрастье: мне у судьбы давно пора молить лишь маленькое счастье…
Луговину, на которую я вышел, разрезала от леса довольно широкая водосборная канава. Переходя её, я неосторожно ступил и оскользнулся. Рюкзак, наполненный орехами, потянул меня в сторону, в результате чего я принял холодную ванну: правой рукой успел опереться в дно, но штаны и рюкзак замочило, к тому же вода попала в сапоги. Пришлось снимать с себя обувь и одежду и отжимать влагу. Выбеленная инеем трава неприятно подмораживала босые ноги - пришлось всё делать в темпе. На открытом месте было заметно холоднее.
Вышел я из леса достаточно далеко от деревень и в предрассветной темени шёл наугад. Метров через двести на фоне светлеющего неба прорисовались контуры первых домов. Свернул сразу же к крайнему, - там горел свет в окошке. Во дворе копошилась старушка - моё появление её не удивило. Поздоровался. Объяснил ситуацию. Женщина открыла калитку и пригласила в дом.
- Чайком не могу угостить. Закончился. Соседи сегодня приедут - должны привезти продукты.
Печка в доме уже протопилась, и я вывесил на шесток штаны с курткой. Достал из рюкзака заварку и остатки еды. От орехов тётя Даша (так она представилась) сразу стала отказываться, но я под предлогом того, что груз у меня очень тяжёлый да и куда мне в городе столько, отсыпал ей ровно половину.
- Поросёнку моему скормлю. Я до прошлого года сама ходила за орехами, но вот с ногами стало плохо. Раньше два-три хряка держала, теперь же до зимы, пока есть ботва и картошка, хватает сил откормить только одного.
- А кто забивать будет?
- Да только один мужик у нас остался, - в Закатново, дед Савел. Он сейчас уехал к детям в город ненадолго. Теперь-то в наших деревнях все дома скуплены дачниками, зимой никого не бывает, вот мы и ходим друг к другу в гости по очереди.
-А я ведь недавно познакомился с ним.
Почаёвничали. Я напросился помочь по хозяйству: помог вставить вторые рамы, натаскал со двора дрова и уложил за печку.
Деревушка в стороне заката - тусклый свет живого огонька: из семи - одна жилая хата притулилась к краешку леска. Населенье - бедная старуха, кот с собакой, на дворе - коза, поросёнок шустрый, вислоухий. В доме - светлых ликов образа. Про судьбу покинутой старухи (детками и властью неродной), в жизни не обидевшей и мухи, слушал повесть от неё самой. В пересказе мне не хватит красок сочной деревенской простоты; тот сюжет на грани жутких сказок страшных дней с часами теплоты. …Обещал наведаться к ней вскоре, - так иль непогоду переждать. Улыбнулась:
- Дверь не на запоре…
- Загляну! Не сомневайся, мать…
Прошло лет семь… Я постоянно навещал эти места по своим грибным делам, а в этот год случился губительный пожар: от удара молнии полностью выгорела сама станция, магазинчик и жилые дома. Заезжих грибников стало заметно меньше. Моя рыжиковая плантация оскудела, и я уже редко когда ходил до Маслятной поляны. На этот раз я решил прогуляться в дальний бор по тропе, ведущей от станции. Листва уже слетела с деревьев, птичьих голосов не слышно. Как-то неуютно было ходить по пустому октябрьскому лесу.
Выбрался к железной дороге, пересёк её и по открытому суходолу добрался до Закатново. Дымилась труба только над одной крышей. Я сразу же направился туда. Скинул обруч с калитки, дошёл до двери и не успел постучать - её распахнул дед. В постаревшем человеке я с трудом узнал Савела - так он сдал за эти годы. Савел же признал в бородатом мужичке встреченного когда-то в лесу грибника.
- Как тебя звать, забыл. Долго же шёл в гости!
Из кармашка рюкзака я вытащил чекушку. Дед, открыв нижнюю дверку старинного серванта, вынул початую бутылку водки.
- Не много нам будет, дед Савел?
- Мало счастья не бывает…
Поставили греться чайник, из подпола дед достал банки с грибами и огурцами.
- Сейчас налью щец вчерашних, недавно вытащил из печки. Ты видал, какие кочны у меня на огороде? Нет? Ну-ка пойдём! А сперва тяпнем по маленькой.
Пространство сжато до предела, но мне уютно в тесноте домишки старого Савела, - простой и гордой нищете. Он здесь прописанный навечно, - с тех, трудных, памятных времён, когда его деды извечно хлеб сеяли, растили лён. Тогда они во всей округе считались крепкою семьёй, ценимы были по заслуге, - да беды все пришли с войной. За ней - гражданская, колхозы… Рассказ тягуч и нехорош... Сибирские упомянув морозы, ругнулся дед: "Ядрёна вошь!.." Потом надел потёртый ватник, в опорки ноги затолкал, мне показал то место ратник, где дом родительский стоял. Молчали долго мы, молчали и думали не об одном. Не одинаковы печали, но все они - о том, о том...
- А как поживает тётя Даша в Бабино? Я у неё гостил лет семь назад. Она тогда жаловалась на ноги.
- Так ведь, наверное, в ту же осень и померла она. Дочь увезла её хоронить в Кинешму. Всю живность передала мне. Месяца через три я забил поросёнка. Каждое лето её дочка с детьми наезжает отдыхать в родительский дом и всегда навещает меня. Я с её детками хожу по ягоды - тут недалеко мои заветные места…
Встречали настороженно избушки в три окна: я гость, и я встревоженный: признал ли кто меня? Шагал я неторопко бесснежной колеёй усталою походкой по слякоти родной. И чувствовал дыхание, а за окошком - тень. Я видел умирание российских деревень…
Окончание следует.