От слова "топить".
Отрывок из фантастического произведения немецкой коммунистки Синей Вороны:
----
Ивенну привели через четверть часа.
Керш помнил девочку, но смутно. Одна из сотен малышей. Впрочем, какие из них уже малыши. Тринадцать лет. Конвоировали её двое четверокурсников из дежурного сена. Девочка была невысокая, плотненькая. Тёмные волосы и глаза. Немного скованные движения. Она вся сжалась, карие глаза поблёскивали не столько дерзко, сколько затравленно. Керш видел, что девочка напугана. Напугана до полуобморока. Что она едва на ногах держится от страха. Если сейчас прикрикнуть или надавить, она впадёт в истерику.
Поэты несчастные. Детский сад. Бойцы. Подальше бы отсюда, подумал Керш, пусть снимают с поста. Пойду рядовым в боевую часть, и то лучше, чем сопли вытирать этим... художественным натурам.
Куда проще с гэйн-вэлар. Простые курсантские шалости, никакой интеллигентской рефлексии, никаких заумных выходок. Какого дьявола гэйнов можно растить только вот из таких чувствительных идиоток?
-- Дежурным спасибо, выйдите и ждите в секретарской, -- сказал Керш. Когда парни вышли, он обратился к девочке. Истерики были совершенно нежелательны, поэтому говорил Керш сдержанно и сухо.
-- Квисса, сегодня ночью в учебном корпусе вы сделали на стене надпись. Вы знаете, что я имею в виду?
Девочка молча кивнула. И то хлеб, подумал Керш.
-- Я рад, что вы признаёте свою вину, -- сказал он, -- поскольку она неопровержимо доказана. Теперь я хочу услышать от вас следующее. Во-первых, кто, кроме вас, замешан в этом. Во-вторых, откуда вы взяли идеи, которые там были высказаны. В-третьих, почему вы совершили подобный поступок.
Сухая деловая речь произвела на девочку положительное действие. Она выпрямилась.
-- Со мной не было никого, хессин. Это я. Сама. Только я. И это ниоткуда... я думала... и поняла. А почему... -- она умолкла, видимо, не решаясь высказать в глаза взрослым свои завиральные идеи. И хорошо, подумал Керш. Хорошо, что она боится, -- поскольку здесь сидит иль Риш. Иначе стоило бы её разговорить.
-- Вы сознавали, что ваша выходка квалифицируется как вражеская диверсия? Пусть информационного характера? -- спросил он. Девочка чуть вздрогнула. Промолчала.
-- Я вижу, не сознавали. Это не шутки, Ивенна, -- сказал он. Иль Риш заёрзал на своём стуле и произнёс с неуместной напыщенностью, и снова Керша покоробило -- наблюдатель будто радовался происшедшему:
-- В Версе у тебя будет возможность всё осознать.
К сожалению, некоторые наблюдатели Верса видят свою задачу не в идеологической работе с гэйнами, а в отлавливании врагов, подумал Керш. На передовую бы им с такой воинственностью. Нет, был один период, когда сотрудникам Верса негласно чуть ли не план спускали сверху по количеству разоблачённых шпионов, но длился тот период недолго, и давно это было, и пора бы уже забыть эти замашки...
У девочки чуть расширились глаза. Она не предполагала, что за дело возьмётся Верс? Или тешила себя мыслью, что готова ко всему?
-- Такие идеи, -- продолжал иль Риш, -- не берутся из ниоткуда. Тебе кто-то подсказал эти лозунги. Или ты где-то вычитала их. Кто-то дал тебе книгу или листовку. Не так ли?
-- Нет, -- хрипло ответила Ивенна, -- я сама.
-- На первом курсе тебе это не приходило в голову. А сейчас ты вдруг решила заняться антигосударственной деятельностью. Значит, на каникулах ты встречалась с кем-то. Мы проверим твоих родителей.
Керш увидел, как ужас в глазах девочки обретает определённость, становится адресным.
-- Нет, -- сказала Ивенна, -- это не на каникулах... нет. Это... я правда прочитала книгу. Называется "Письмо незнакомому брату". Я нашла её в лесу.
-- Где эта книга теперь? -- поинтересовался иль Риш.
-- Я выбросила. Побоялась держать... это же запрещено.
-- Ты обязана была её сдать в Верс или куратору, -- напомнил Керш. Ивик повела глазами на его голос, кивнула механически.
-- Где ты выбросила книгу -- опять в лесу? -- спросил он.
-- Нет, я её... в мусор. Завернула в бумагу и в мусор. Вот тогда я... я поняла...
Дурища, давай расскажи, что ты там ещё поняла, злобно подумал Керш. И перебил:
-- Это был отвратительный поступок, недостойный гэйна. Но ещё худший поступок ты совершила вчера. Ты понимаешь, какие последствия ждут тебя, твоих близких, твоих преподавателей? Ты сознаёшь, скольких людей подвела?
Ивенна взглянула на него с нелепой героической гордостью.
-- Но я не могу иначе.
-- Ты не можешь? -- усмехнулся Керш. -- А ты посмотри на это с другой стороны, Ивенна. Подумай вот о чём. Сотни тысяч гэйнов сражаются за Дейтрос. Каждый из них в любой момент может перейти на сторону дарайцев -- ничего сложного в этом нет. Но они остаются здесь, каждый день рискуют своей жизнью. Рабы, о которых ты там написала, не могут уйти от хозяина. Рабство было в Дейтросе до того, как нам принесли Благую Весть. Гэйны свободны. Никто их не держит. Но все они живут в наших условиях, и защищают Дейтрос, и если надо, отдают за него жизнь. И попав в плен, умирают под пытками, но не переходят на сторону противника. Да, предатели есть, но их единицы. И что, скажи мне, Ивенна, все эти люди не умеют думать? Все мы идиоты, трусы, рабы -- и только тебе в голову пришла светлая и правильная мысль, и ты решила наставить нас всех на путь истинный?
Глаза девочки налились слезами, она стеснительно размазала их рукавом.
-- Скажи, ты считаешь, что мы все ошибаемся и только ты права?
Ивенна всхлипывала и, похоже, не собиралась отвечать. И прекрасно.
-- Конечно, она так считает, -- вступил иль Риш, -- это очевидно. Но в Версе мы всё выясним. И где ты взяла книгу, и кто ещё участвовал в этом деле. Ни одному твоему слову нельзя верить. Ни с того ни с сего подобные вещи не делаются. Наверняка в квенсене существует преступная организация. И она будет выявлена. Ты, иль Кон, можешь себе помочь только одним способом -- честно и искренне рассказать обо всех своих сообщниках. Прямо сейчас, не выходя из этого кабинета. Если у меня будет больше материала, я смогу сделать так, чтобы на тебя не заводили дело, чтобы ты не была осуждена, возможно, и допросы в Версе не понадобятся. Но учти, если ты уже здесь и сейчас собираешься играть в молчанку, то продолжить разговор придётся там.
Какой болван, устало подумал Керш. Он же совсем не чувствует человека. Неужели он вёл реальные допросы? Ведь это же тупость невероятная. У девочки сразу высохли слёзы. Эта малолетняя дурочка готовилась к роли мученицы, и взрослый дурак из Верса ей сейчас подыгрывает. У неё даже глаза просияли. Конечно, она готова пройти через допросы и умереть смертью храбрых, чтобы защитить тот бред, который считает истиной в последней инстанции.
-- Мне больше нечего сказать.
-- Напрасно, иль Кон, напрасно! В нашей организации с тобой будут говорить иначе. У нас стопроцентная раскрываемость. Если ты думаешь, что следователя в Версе можно водить за нос, ты глубоко ошибаешься, -- презрительно гнул своё иль Риш. -- У нас и взрослый мужчина выложит всё, что нужно следствию. А ты думаешь, что сможешь до последнего строить из себя героиню?
-- Я попробую, -- тихо, но твёрдо сказала Ивик. Керш едва не застонал.
-- Объясни мне, -- снова вмешался он, -- зачем тебе всё это нужно? Ты считаешь себя лучше других?
Ему удалось чуть сбить с девочки спесь. Она заморгала и хотела было ответить, но иль Риш снова вмешался:
-- И по поводу твоих родителей. Если я не увижу твоего искреннего раскаяния и полного признания, они тоже будут арестованы. Родители не могут не быть в курсе умонастроений дочери.
Ивик заметно побелела. Керш подумал, что она может сейчас и в обморок хлопнуться. Но девочка сжала губы и покачала головой.
-- Родители ничего не знают. Я сама... Я уже всё рассказала.
-- Знают или не знают, но они воспитали в семье врага. Следовательно, меры по отношению к ним будут приняты. Всё зависит от того, какую линию поведения ты выберешь: готова ли ты признать себя врагом или заблуждающимся членом нашего общества, который раскаивается в своём поведении.
-- Я ваш враг, -- не сразу и почти неслышно сказала Ивенна. Керш сжал под столом кулаки.
И вдруг понял, что девочка ему нравится.
-- Вот что, -- объявил он Ивенне деловито, -- сейчас ты отправишься в дисциплинарное помещение. Твоя судьба будет решена позже. Мы всё обсудим, а ты должна хорошо обдумать, с кем ты, кто и что тебе дороже -- твоя Родина, те, кто тебя вырастил, воспитал и дал тебе всё, те, кто за тебя умирал, или какие-то твои уникальные идеи и чужие тебе люди. Я советую тебе помолиться и направлю к тебе священника.
Он нажал кнопку селектора, вызывая дежурных.
(...)
Звуки доносились сквозь пелену, сквозь мутную преграду, и в ушах всё время странно хлюпало. Боли почти не было, но она караулила где-то рядом, и стоило Ивик чуть пошевельнуться, да хоть пальцем двинуть, как боль впивалась ржавым железом в спину, в лопатки, в поясницу, и надо было замереть и ждать, чтобы она отпустила.
Ивик не думала ни о чём. Ни злости не было, ни обиды. Одно ошеломление -- что с человеком можно так поступить. Что с людьми такое делают.
Да, они с Даной готовились ко всему. Но вышло очень уж страшно.
-- Пить, -- сказала она. И кто-то там, во внешнем мире, за пеленой, услышал. Чья-то ладонь легла на лоб, чуть повернула голову (отчего боль снова обожгла плечи и шею). Во рту у Ивик оказалась трубочка, и через эту трубочку она стала жадно пить воду.
-- Ты поспи, -- сказал чей-то голос, -- я тебе укол поставлю сейчас. Поспи. Потом будет легче.
В неё воткнулась игла. Стало больно не от укола, а от того, что вздрогнули разорванные мышцы спины.
Ивик заплакала.
Дейтрос, Дарайя... война, мир. Свобода. Убийцы, рабы. Всё равно. Никакой разницы. Она не знала, правильно ли поступила. Наверное, нет. Или да. Безразлично.
Хотелось только лежать неподвижно. И чтобы никого рядом не было. Совсем никого. Так лучше.
Слишком больно, чтобы с кем-нибудь видеться. Чтобы разговаривать.
Всё равно никто не сможет помочь. С болью надо справляться в одиночку. Люди, ближние умеют только причинять боль -- это они освоили в совершенстве.
Ивик за руки привязали к стене, к вбитым в неё штырям. Квиссанов при этом не было, были солдаты из части гэйн-вэлар. Начальник квенсена тоже был. Ивик не ощущала даже стыда оттого, что они смотрели на неё раздетую. Как у врача. Её накрыл ужас, когда хессин иль Рой объявил, что её ждёт. Ивик не знала, может ли человек вообще выдержать столько ударов. Она боялась умереть прямо здесь, под плетью. А потом разом стало плевать на всё. Всё перестало существовать, кроме боли. Зашкаливающей за все мыслимые пределы. Просто все мозги вышибло. Сначала Ивик стояла на ногах и даже пыталась сохранять достоинство. Она стискивала зубы, но дышать хотелось через рот. Воздуха, втягиваемого через нос, не хватало. Она судорожно вдыхала, снова сжимала зубы. Закусила губу, по подбородку потекла струйка крови, а она и не поняла, что это было. Потом терпеть она уже не могла. С каждым выдохом вырывался крик. Ноги перестали её держать, Ивик повисла на руках. Верёвка резала запястья, но эта маленькая, добавочная боль ничего не значила по сравнению с главной, громадной. Уплыло сознание, Ивик дали понюхать нашатыря и продолжили избиение.
Ивик старалась не вспоминать. Вспоминать было нестерпимо. Реальность оказалась такой, что жить с этим сознанием дальше Ивик не могла. Не с физической болью -- боль для неё была не внове. С этим сознанием -- что с ней могли так поступить. Что это вообще возможно -- живым людям так поступать с другими живыми людьми.
Сейчас будет легче, уговаривала она себя. Сейчас. Веки становились тяжёлыми, опускались. Укол начинал действовать. Ивик заснула.
----
Вся нетленка здесь.
А теперь внимание - изюминка текста. [Не прочитав выдержку под катом - не открытать!]С точки зрения аффтарши описанное - утопия.
----
Ивенну привели через четверть часа.
Керш помнил девочку, но смутно. Одна из сотен малышей. Впрочем, какие из них уже малыши. Тринадцать лет. Конвоировали её двое четверокурсников из дежурного сена. Девочка была невысокая, плотненькая. Тёмные волосы и глаза. Немного скованные движения. Она вся сжалась, карие глаза поблёскивали не столько дерзко, сколько затравленно. Керш видел, что девочка напугана. Напугана до полуобморока. Что она едва на ногах держится от страха. Если сейчас прикрикнуть или надавить, она впадёт в истерику.
Поэты несчастные. Детский сад. Бойцы. Подальше бы отсюда, подумал Керш, пусть снимают с поста. Пойду рядовым в боевую часть, и то лучше, чем сопли вытирать этим... художественным натурам.
Куда проще с гэйн-вэлар. Простые курсантские шалости, никакой интеллигентской рефлексии, никаких заумных выходок. Какого дьявола гэйнов можно растить только вот из таких чувствительных идиоток?
-- Дежурным спасибо, выйдите и ждите в секретарской, -- сказал Керш. Когда парни вышли, он обратился к девочке. Истерики были совершенно нежелательны, поэтому говорил Керш сдержанно и сухо.
-- Квисса, сегодня ночью в учебном корпусе вы сделали на стене надпись. Вы знаете, что я имею в виду?
Девочка молча кивнула. И то хлеб, подумал Керш.
-- Я рад, что вы признаёте свою вину, -- сказал он, -- поскольку она неопровержимо доказана. Теперь я хочу услышать от вас следующее. Во-первых, кто, кроме вас, замешан в этом. Во-вторых, откуда вы взяли идеи, которые там были высказаны. В-третьих, почему вы совершили подобный поступок.
Сухая деловая речь произвела на девочку положительное действие. Она выпрямилась.
-- Со мной не было никого, хессин. Это я. Сама. Только я. И это ниоткуда... я думала... и поняла. А почему... -- она умолкла, видимо, не решаясь высказать в глаза взрослым свои завиральные идеи. И хорошо, подумал Керш. Хорошо, что она боится, -- поскольку здесь сидит иль Риш. Иначе стоило бы её разговорить.
-- Вы сознавали, что ваша выходка квалифицируется как вражеская диверсия? Пусть информационного характера? -- спросил он. Девочка чуть вздрогнула. Промолчала.
-- Я вижу, не сознавали. Это не шутки, Ивенна, -- сказал он. Иль Риш заёрзал на своём стуле и произнёс с неуместной напыщенностью, и снова Керша покоробило -- наблюдатель будто радовался происшедшему:
-- В Версе у тебя будет возможность всё осознать.
К сожалению, некоторые наблюдатели Верса видят свою задачу не в идеологической работе с гэйнами, а в отлавливании врагов, подумал Керш. На передовую бы им с такой воинственностью. Нет, был один период, когда сотрудникам Верса негласно чуть ли не план спускали сверху по количеству разоблачённых шпионов, но длился тот период недолго, и давно это было, и пора бы уже забыть эти замашки...
У девочки чуть расширились глаза. Она не предполагала, что за дело возьмётся Верс? Или тешила себя мыслью, что готова ко всему?
-- Такие идеи, -- продолжал иль Риш, -- не берутся из ниоткуда. Тебе кто-то подсказал эти лозунги. Или ты где-то вычитала их. Кто-то дал тебе книгу или листовку. Не так ли?
-- Нет, -- хрипло ответила Ивенна, -- я сама.
-- На первом курсе тебе это не приходило в голову. А сейчас ты вдруг решила заняться антигосударственной деятельностью. Значит, на каникулах ты встречалась с кем-то. Мы проверим твоих родителей.
Керш увидел, как ужас в глазах девочки обретает определённость, становится адресным.
-- Нет, -- сказала Ивенна, -- это не на каникулах... нет. Это... я правда прочитала книгу. Называется "Письмо незнакомому брату". Я нашла её в лесу.
-- Где эта книга теперь? -- поинтересовался иль Риш.
-- Я выбросила. Побоялась держать... это же запрещено.
-- Ты обязана была её сдать в Верс или куратору, -- напомнил Керш. Ивик повела глазами на его голос, кивнула механически.
-- Где ты выбросила книгу -- опять в лесу? -- спросил он.
-- Нет, я её... в мусор. Завернула в бумагу и в мусор. Вот тогда я... я поняла...
Дурища, давай расскажи, что ты там ещё поняла, злобно подумал Керш. И перебил:
-- Это был отвратительный поступок, недостойный гэйна. Но ещё худший поступок ты совершила вчера. Ты понимаешь, какие последствия ждут тебя, твоих близких, твоих преподавателей? Ты сознаёшь, скольких людей подвела?
Ивенна взглянула на него с нелепой героической гордостью.
-- Но я не могу иначе.
-- Ты не можешь? -- усмехнулся Керш. -- А ты посмотри на это с другой стороны, Ивенна. Подумай вот о чём. Сотни тысяч гэйнов сражаются за Дейтрос. Каждый из них в любой момент может перейти на сторону дарайцев -- ничего сложного в этом нет. Но они остаются здесь, каждый день рискуют своей жизнью. Рабы, о которых ты там написала, не могут уйти от хозяина. Рабство было в Дейтросе до того, как нам принесли Благую Весть. Гэйны свободны. Никто их не держит. Но все они живут в наших условиях, и защищают Дейтрос, и если надо, отдают за него жизнь. И попав в плен, умирают под пытками, но не переходят на сторону противника. Да, предатели есть, но их единицы. И что, скажи мне, Ивенна, все эти люди не умеют думать? Все мы идиоты, трусы, рабы -- и только тебе в голову пришла светлая и правильная мысль, и ты решила наставить нас всех на путь истинный?
Глаза девочки налились слезами, она стеснительно размазала их рукавом.
-- Скажи, ты считаешь, что мы все ошибаемся и только ты права?
Ивенна всхлипывала и, похоже, не собиралась отвечать. И прекрасно.
-- Конечно, она так считает, -- вступил иль Риш, -- это очевидно. Но в Версе мы всё выясним. И где ты взяла книгу, и кто ещё участвовал в этом деле. Ни одному твоему слову нельзя верить. Ни с того ни с сего подобные вещи не делаются. Наверняка в квенсене существует преступная организация. И она будет выявлена. Ты, иль Кон, можешь себе помочь только одним способом -- честно и искренне рассказать обо всех своих сообщниках. Прямо сейчас, не выходя из этого кабинета. Если у меня будет больше материала, я смогу сделать так, чтобы на тебя не заводили дело, чтобы ты не была осуждена, возможно, и допросы в Версе не понадобятся. Но учти, если ты уже здесь и сейчас собираешься играть в молчанку, то продолжить разговор придётся там.
Какой болван, устало подумал Керш. Он же совсем не чувствует человека. Неужели он вёл реальные допросы? Ведь это же тупость невероятная. У девочки сразу высохли слёзы. Эта малолетняя дурочка готовилась к роли мученицы, и взрослый дурак из Верса ей сейчас подыгрывает. У неё даже глаза просияли. Конечно, она готова пройти через допросы и умереть смертью храбрых, чтобы защитить тот бред, который считает истиной в последней инстанции.
-- Мне больше нечего сказать.
-- Напрасно, иль Кон, напрасно! В нашей организации с тобой будут говорить иначе. У нас стопроцентная раскрываемость. Если ты думаешь, что следователя в Версе можно водить за нос, ты глубоко ошибаешься, -- презрительно гнул своё иль Риш. -- У нас и взрослый мужчина выложит всё, что нужно следствию. А ты думаешь, что сможешь до последнего строить из себя героиню?
-- Я попробую, -- тихо, но твёрдо сказала Ивик. Керш едва не застонал.
-- Объясни мне, -- снова вмешался он, -- зачем тебе всё это нужно? Ты считаешь себя лучше других?
Ему удалось чуть сбить с девочки спесь. Она заморгала и хотела было ответить, но иль Риш снова вмешался:
-- И по поводу твоих родителей. Если я не увижу твоего искреннего раскаяния и полного признания, они тоже будут арестованы. Родители не могут не быть в курсе умонастроений дочери.
Ивик заметно побелела. Керш подумал, что она может сейчас и в обморок хлопнуться. Но девочка сжала губы и покачала головой.
-- Родители ничего не знают. Я сама... Я уже всё рассказала.
-- Знают или не знают, но они воспитали в семье врага. Следовательно, меры по отношению к ним будут приняты. Всё зависит от того, какую линию поведения ты выберешь: готова ли ты признать себя врагом или заблуждающимся членом нашего общества, который раскаивается в своём поведении.
-- Я ваш враг, -- не сразу и почти неслышно сказала Ивенна. Керш сжал под столом кулаки.
И вдруг понял, что девочка ему нравится.
-- Вот что, -- объявил он Ивенне деловито, -- сейчас ты отправишься в дисциплинарное помещение. Твоя судьба будет решена позже. Мы всё обсудим, а ты должна хорошо обдумать, с кем ты, кто и что тебе дороже -- твоя Родина, те, кто тебя вырастил, воспитал и дал тебе всё, те, кто за тебя умирал, или какие-то твои уникальные идеи и чужие тебе люди. Я советую тебе помолиться и направлю к тебе священника.
Он нажал кнопку селектора, вызывая дежурных.
(...)
Звуки доносились сквозь пелену, сквозь мутную преграду, и в ушах всё время странно хлюпало. Боли почти не было, но она караулила где-то рядом, и стоило Ивик чуть пошевельнуться, да хоть пальцем двинуть, как боль впивалась ржавым железом в спину, в лопатки, в поясницу, и надо было замереть и ждать, чтобы она отпустила.
Ивик не думала ни о чём. Ни злости не было, ни обиды. Одно ошеломление -- что с человеком можно так поступить. Что с людьми такое делают.
Да, они с Даной готовились ко всему. Но вышло очень уж страшно.
-- Пить, -- сказала она. И кто-то там, во внешнем мире, за пеленой, услышал. Чья-то ладонь легла на лоб, чуть повернула голову (отчего боль снова обожгла плечи и шею). Во рту у Ивик оказалась трубочка, и через эту трубочку она стала жадно пить воду.
-- Ты поспи, -- сказал чей-то голос, -- я тебе укол поставлю сейчас. Поспи. Потом будет легче.
В неё воткнулась игла. Стало больно не от укола, а от того, что вздрогнули разорванные мышцы спины.
Ивик заплакала.
Дейтрос, Дарайя... война, мир. Свобода. Убийцы, рабы. Всё равно. Никакой разницы. Она не знала, правильно ли поступила. Наверное, нет. Или да. Безразлично.
Хотелось только лежать неподвижно. И чтобы никого рядом не было. Совсем никого. Так лучше.
Слишком больно, чтобы с кем-нибудь видеться. Чтобы разговаривать.
Всё равно никто не сможет помочь. С болью надо справляться в одиночку. Люди, ближние умеют только причинять боль -- это они освоили в совершенстве.
Ивик за руки привязали к стене, к вбитым в неё штырям. Квиссанов при этом не было, были солдаты из части гэйн-вэлар. Начальник квенсена тоже был. Ивик не ощущала даже стыда оттого, что они смотрели на неё раздетую. Как у врача. Её накрыл ужас, когда хессин иль Рой объявил, что её ждёт. Ивик не знала, может ли человек вообще выдержать столько ударов. Она боялась умереть прямо здесь, под плетью. А потом разом стало плевать на всё. Всё перестало существовать, кроме боли. Зашкаливающей за все мыслимые пределы. Просто все мозги вышибло. Сначала Ивик стояла на ногах и даже пыталась сохранять достоинство. Она стискивала зубы, но дышать хотелось через рот. Воздуха, втягиваемого через нос, не хватало. Она судорожно вдыхала, снова сжимала зубы. Закусила губу, по подбородку потекла струйка крови, а она и не поняла, что это было. Потом терпеть она уже не могла. С каждым выдохом вырывался крик. Ноги перестали её держать, Ивик повисла на руках. Верёвка резала запястья, но эта маленькая, добавочная боль ничего не значила по сравнению с главной, громадной. Уплыло сознание, Ивик дали понюхать нашатыря и продолжили избиение.
Ивик старалась не вспоминать. Вспоминать было нестерпимо. Реальность оказалась такой, что жить с этим сознанием дальше Ивик не могла. Не с физической болью -- боль для неё была не внове. С этим сознанием -- что с ней могли так поступить. Что это вообще возможно -- живым людям так поступать с другими живыми людьми.
Сейчас будет легче, уговаривала она себя. Сейчас. Веки становились тяжёлыми, опускались. Укол начинал действовать. Ивик заснула.
----
Вся нетленка здесь.
А теперь внимание - изюминка текста. [Не прочитав выдержку под катом - не открытать!]С точки зрения аффтарши описанное - утопия.